Ритмично двигаясь в такт его телу на диване, я не могла избавиться от предчувствия угрожающей нам опасности. Мое воображение рисовало нас с Полом в Гондурасе, убитых бандой наркоторговцев: пули пронзили наши головы. Я представила, как на наших обнаженных телах, лежащих на дороге, сидят стервятники.
По следующему сообщению, оставленному тобой, я поняла, что ты совсем потеряла рассудок. «Эбби, я нашла твое письмо. Пожалуйста, вернись домой. Ты не можешь сейчас так со мной поступить». Ты плакала навзрыд, крича в телефон: «Я понимаю, ты хочешь жить самостоятельно. Я все понимаю. Но, пожалуйста, вернись домой ненадолго. Я не справлюсь со всем этим сама. Мы с Рафом ужасно поссорились и не разговариваем. Ты нужна мне, Эбби».
В твоем голосе слышалось душераздирающее отчаяние. Убрав телефон от уха и положив его в карман, я сделала глубокий вдох. Было катастрофически сложно не сойти с дистанции, но я уже прошла так много. Хоть кто-то из нас должен был быть сильным. Только оставшись одна, ты могла осознать ошибки, которые совершила с Рафаэлем и со мной. Только оставшись одна, ты могла чему-то научиться.
Телефон продолжал вибрировать в моем кармане до тех пор, пока я в конце концов не отключила его и не спрятала в чемодане глубоко под одеждой.
Уехав в Атланту, Пол оставил мне ключи от своей машины, и я решила поехать в Ризому. На сеансе я рассказала Телло о своих повторяющихся снах.
– Я знал, что ты будешь необычным учеником, – сказал он мне. – Да, любой повторяющийся сон следует перенаправлять в осознанные сновидения.
Я удивилась, об этом в книге Перрена ничего не говорилось.
– Но у меня нет осознанных сновидений.
– Ты научишься их создавать, – заверил Телло. – Прежде всего заведи привычку спрашивать себя днем, действительно ли ты спишь в данный момент. Самое простое – ущипнуть себя, и в этом есть здравый смысл. По сути, не обязательно себя щипать, можно дергать за волосы или укусить за палец. Можно также попробовать подпрыгнуть. Если это сон, то тебя легко понесет по течению. Если выработать привычку подвергать сомнению реальный мир, эта привычка просочится и в твои сновидения. Это как раз то, что приводит к осознанности, когда, распознав сон как сон, ты можешь стать его активным участником.
Как только я начала улавливать суть сказанного, Телло добавил, что во сне я должна передвигаться и исследовать местность. Он предупредил меня, что это сродни балансированию на краю – ты вроде остаешься внутри сновидения, но в то же время находишься снаружи, на некотором расстоянии. Ты становишься одновременно и участником, и наблюдателем.
– В течение дня держи при себе небольшой предмет, чтобы не забывать проверять реальность. И тогда ты увидишь, что объект будет следовать за тобой в твои сновидения и поможет размыть границу между днем и ночью. На самом деле ты можешь увидеть осознанный сон уже сегодня ночью, – добавил он, когда я направилась к двери. – Очень часто такие сновидения посещают людей в ту ночь, когда они впервые узнали об их существовании.
Я поблагодарила Телло за его наставления. Когда я уже собиралась уходить, он снова заговорил:
– Эбби, я заметил, что ты обладаешь особенным даром в области сновидений.
Обернувшись, я внимательно всматривалась в его загадочный облик: лицо овальной формы и угольно-черные глаза – вместе, мне казалось, эти черты выглядели негармонично.
– Ты согласна со мной?
– Я не знаю, – ответила я, и мое лицо вспыхнуло огнем. – Мне всегда снились яркие живые сновидения.
– Уверен, ты можешь видеть предупреждающие или вещие сны.
Я выдержала паузу.
– Да.
Телло наклонился вперед:
– Очень важно прислушиваться к этим снам. Их послания могут быть правдивее реальности.
– Правдивее реальности, – повторила я.
Я начала использовать метеорит, чтобы вызвать осознанные сны. Если метеорит менял форму, когда я сжимала его, то я понимала, что это сон. Тогда я стала всемогущей, способной переходить в своем сне от сцены к сцене. Теперь, когда мне снился белый дом на холме, я могла следовать за детьми в его потайные комнаты. Отведя меня в комнату с часами, дети показали мне, как управлять ими, чтобы стрелки часов шли в обратном направлении. Проснувшись, я нарисовала шестеренки часов и взволнованные глаза детей.
Когда Пол вернулся из Атланты, я стала помогать ему с фильмом. В конце концов я научилась самостоятельно справляться с камерой, когда Рональда не было на месте. Пока Пол беседовал с детьми (некоторым было не больше пяти лет), я молча стояла в комнате.
– Я не хочу иметь детей. Никогда, – призналась я ему однажды после съемок. Эти слова словно прожигали мой язык, но я заставила себя произнести их, чтобы скрыть действительность.
Пол посмотрел на меня и задумался.
– Понимаю тебя, – сказал он. – Как бы то ни было, я бы хотел усыновить ребенка. Или стать приемным родителем. На свете так много детей, которые уже нуждаются в нас. И не обязательно приносить в этот мир новых детей.
Услышанное «нас» неожиданно тронуло меня до глубины души, и я пожалела, что соврала ему.
– А знаешь, было бы здорово поговорить с приемными семьями, которые взяли на воспитание детей-мигрантов, – предложил он. – Но не сейчас. Сначала нужно убедить Иммиграционную и таможенную полицию разрешить мне осмотреть окрестности, чтобы лучше понять условия жизни этих людей. Это может занять некоторое время. Они даже разговаривать со мной не станут.
Несколько секунд я молчала, а затем спросила:
– А что, если бы они дали такое разрешение? Ты действительно думаешь, что это поможет?
– Что ты имеешь в виду? Разумеется, поможет.
– Нет, я имею в виду глобально, – я сделала паузу, пытаясь остановить поток слов, но они сами вылетали из моего рта. – То есть ты уверен, что создание этого фильма как-то поможет в этой ситуации? Даже если ты получишь финансирование, это будет замечательный фильм и его посмотрят миллионы людей, изменит ли это что-нибудь?
Пол неподвижно сидел напротив меня.
– Ты в принципе сомневаешься в том, есть ли смысл снимать этот фильм?
– Я не сомневаюсь, просто мысли вслух, точно ли из этого что-нибудь выйдет.
Я не до конца понимала, зачем говорю ему все это. Словно крадущийся ястреб, по его лицу промелькну- ла тень:
– Речь идет об осведомленности, Эбби. Люди понятия не имеют, что происходит. Или же знают, но воспринимают этих детей как чужих, не заслуживающих внимания. Наша цель – показать всем, что они – живые существа, которые ужасно страдают.
– Но люди, которые действительно пойдут смотреть этот фильм, уже и так знают об этом. Я просто думаю о детях, о том, что мы выставляем их боль напоказ, снимаем на камеру. Что-то в этом не так, как и в том, чтобы этих обреченных на муки детей показывать людям, заставляя их сердца обливаться кровью, понимая, что они ничем не могут помочь.
Пол выглядел напряженным.
– Они могут потребовать изменения условий миграционной политики.
Я не ответила. Было бы жестоко продолжать этот разговор.
В течение нескольких недель ты продолжала названивать мне, оставляя встревоженные сообщения, хотя я так ни разу и не перезвонила. Вместо этого я написала письмо от руки, в котором просила тебя прекратить попытки дозвониться до меня. Это бы нарушило дистанцию, которую нам обеим следовало сохранять, и подорвало бы все твои надежды на спасение брака. Мне было больно писать, но я очень старалась, давая понять, что я настроена по-доброму, но уже обособлена от тебя. Я отправила письмо без обратного адреса.
После этого ты перестала звонить, и в течение следующих месяцев я снова стала следить за твоей жизнью по страницам таблоидов. Когда Пол был на съемках, я сидела в одиночестве, листая журналы и наблюдая за ходом печальных событий твоей жизни. На обложке US Weekly[56] красовалась ваша с Рафаэлем фотография, разделенная посередине зигзагом. Шел бракоразводный процесс. Как бы ни желанна была для меня эта новость, я не могла порадоваться ей. Анонимные источники, утверждавшие, что осведомлены о твоем психическом состоянии, писали, что «ты была опустошена, но героически держалась». Ты была сильной, и эти трудности сделают тебя еще сильнее. Некоторые говорили о «властности». Однако фотографии рассказывали совсем другую историю. Ты выглядела ужасно. Я ахнула от изумления, увидев фотографию, где ты с костлявыми плечами, перекошенным животом и ярким макияжем, перебивающим твои природные черты, стояла возле магазина органических продуктов. Твое лицо выражало откровенное презрение. Ты таскалась по заведениям Голливуда, была замечена в ночных клубах на бульваре Сансет. Прочитав в одном из изданий о твоей связи с каким-то потрепанным музыкантом, я съежилась от отвращения, но до конца не поверила. Закрадывалось ощущение, что ты была совершенно одинока. Я понимала, что это был необходимый урок, но видеть все это было больно. Фотографии становились все ужаснее, надписи – все хуже. Тем временем в прессе появилась фотография Рафаэля с Мирель Соваж, стоявшей рядом с ним в ожерелье из желтых драгоценных камней, точь-в-точь таком, какое было на ней в одном из моих снов.
Интересно, хоть раз за то время, пока твоя жизнь летела под откос, вспоминала ли ты об открытке, подаренной мной в честь твоей помолвки? Интересно, задумывалась ли ты хоть раз над строками, которые я написала внутри? В конце концов весенняя роза засохнет, как ей и было суждено, но декабрьский остролист останется жив и зелен навечно. Если же ты пренебрегла этим, то совершила большую ошибку.
Мой повторяющийся кошмар о трагедии на мосту всегда начинался одинаково, но на этот раз я четко осознавала его начало, как будто теперь я сама решала, какую музыку играть. Схватив метеорит, я увидела, как он расплющился в моей руке, что свидетельствовало о том, что я нахожусь во сне. Я снова направлялась к мосту, был слышен хруст свежего снега у меня под ногами. Свет в окнах квартир давно погас, снежинки, как заколдованные, кружились и падали на землю. Двигаясь вперед, я чувствовала, как воздух твердел и становился хрупким. Никаких ощущений в ступнях ног. Опустив глаза, я обнаружила, что они больше не касались тротуара, а парили над ним в нескольких дюймах. А потом снова мост, фары проезжающих автомобилей…