Я перекинулась через ограждение. Но на этот раз я словно была фотоаппаратом, который мог при желании увеличивать детали картины. На этот раз не было страха, а лишь возникло чувство удивления, когда я, резко падая вниз, изгибалась в воздухе, чтобы полюбоваться небом и снежинками, точно блестящими конфетти, падающими параллельно со мной. У меня было время, чтобы разглядеть граффити на опорах моста: слово «мама», написанное розовыми переплетающимися буквами; нарисованную мышь синего цвета из мультика с кусочком сыра; изображение открытого глаза, его пристальный взгляд. Я могла замедлить скорость падения, почувствовать удар о ледяную воду – я ожидала столкнуться с чем-то твердым и жестким. Но все оказалось совсем по-другому. Вместо этого я получила мягкое приглашение реки, как будто меня что-то приятно затягивало внутрь, и я расслабила тело, проникая внутрь. Река была изумрудно-зеленого цвета с темными прожилками. Долгожданное возвращение в лес, безмятежная колыбель.
Глава семнадцатая
В апреле, когда Пол уехал в Гондурас, таблоиды запестрели новостью о рождении твоего ребенка. Мое сердце замерло, когда я увидела твою фотографию с младенцем на руках. Это было явно постановочное фото, предварительно одобренное тобой или твоим агентом по рекламе, если он у тебя еще был. На фото ты была в больничной палате, с макияжем и волосами, зачесанными на одну сторону, похожая на целомудренную мамашу. Малышка Амара – ребенок с розовым личиком и темными глазками – лежала у тебя на руках. Меня охватило какое-то ранее не известное чувство, не похожее на радость, ревность или какую-то другую эмоцию. Это было противоречивое ощущение, будто дурное предчувствие, что-то вроде пробуждения инстинктов. Внутри меня все начало вибрировать, как будто разгоняя кровь по венам. И снова, как тогда в трейлере у Шелби, в моих ушах раздался гул.
Я долго смотрела на твою фотографию с дочерью, внимательно изучая твой взгляд и абстрагируясь от образа, предложенного фотографами, и пыталась прочесть в нем истинное послание. Твоя улыбка на камеру выглядела наигранной, а во взгляде я увидела твое реальное состояние, и мои подозрения подтвердились. Ты задыхалась, тихо моля о помощи. Ты была неспособна быть матерью, неспособна отдавать себя кому-то. В тебе самой не хватало важного звена, тебе нечем было поделиться с другими.
На протяжении следующих нескольких недель ты регулярно мелькала на страницах журналов – в нетрезвом состоянии, находясь на людях с малышкой на руках. Пресса писала, что ты «испытывала трудности материнства», но было очевидно, что ты просто пьяна – твой томный взгляд, ленивая косая ухмылка и постоянное присутствие термокружки с алкоголем. Глаза были накрашены еще хуже, чем раньше, а твоя одежда, некогда отличавшаяся естественной простотой и оригинальностью, теперь выглядела неопрятно. Мое былое восхищение тобой теперь едва преодолевало отвращение. Ты оказалась даже слабее, чем я думала. Таская за собой ребенка, закутанного в какие-то пеленки, ты сама стала похожа на кусок засаленной тряпки.
В твоем взгляде читалась мольба о помощи, но у меня было достаточно причин, чтобы продолжать ждать. Пока Пол был в отъезде, я жила у него и работала над своими рисунками. Сначала я рисовала за карточным столиком, затем разложила листы бумаги прямо на полу. Это было как глоток воздуха, завораживающий дух свободы после стольких месяцев воздержания. Cтоя на коленях в жилище Пола, я словно совершала грех прелюбодеяния. Я нарисовала детей, сбившихся в кучу в белом доме в окружении множества часов, раскрасила полосы на их одеяле, а начав изображать их лица, я без толики стыда позаимствовала черты лиц юных беженцев.
Пол изменил своим принципам и наконец купил смартфон для поездки, время от времени находясь на связи. Просматривая его электронные письма, я пропускала мучительные подробности детской проституции и фото изрешеченных пулями водителей автобусов. Между строк я прочитала, что он находился в городке недалеко от столицы с матерью и младшей сестрой Иоланды. Он лично видел «марас», криминальные группировки, члены которых имели жуткие татуировки на лицах. Искренность его надежды была одновременно прекрасна и печальна – его миссия была подобна миссии ребенка. Его наверняка убьют в Гондурасе. Я отправила ему однострочное электронное письмо со словами: «Возвращайся назад, пока не поздно». Но оно осталось без ответа.
Пока Пол отсутствовал, я взяла больше рабочих часов в Ризоме и проводила там почти каждый день, посещая сеансы Телло и ухаживая за младенцами. Мне казалось, что вокруг моих подопечных появилась новая светящаяся аура. Каждый из них был пропитан духом яркой индивидуальности и целеустремленности; они представляли бо́льшую ценность, чем обычные младенцы. Обладатели светлых глаз были святыми, сошедшими с небес, а темноглазые – оракулами. Я со всей нежностью любила каждое особенное, неповторимое личико этих малышей. Там были необыкновенные близнецы Марко и Данте, которые никогда не плакали. Был пухленький златоволосый паренек по имени Харпер. Серьезная леди Хелен, постоянно страдающая от колик, которую удочерили и привезли из Китая не так давно. Мать только начала кормить ее грудью. Очевидно, что нет ничего невозможного, если женщина этого страстно хочет.
Каким бы огромным ни было мое желание постоянно находиться с детьми, я все же не приезжала в Ризому по средам. Я не была уверена, что ты вернешься к своему прежнему расписанию, но в то же время не могла рисковать. Я старалась не покидать пределы седьмой комнаты, где проходили сеансы с Телло, и территории детского сада. Как бы я ни боялась упустить возможность встретить Перрена, я не рисковала посещать ресторан или выходить в сад. Разумеется, шансы встретить его, выполняя свою привычную рутину, были ничтожно малы. Но я была уверена, что все изменится и это лишь временное неудобство. Я была уверена, что скоро мы найдем друг друга.
Теперь я хорошо знала всех малышей в детском саду, и поэтому в тот июньский четверг я сразу заметила новенького. Бесспорно, я знала, что рано или поздно этот день настанет, и вот будто случилось прозрение, словно удар молнии. Я подошла к кроватке, в которой лежала крошечная малышка с копной черных волос и большими миндалевидными глазами. В ней не было ничего ни от тебя, ни от Рафаэля. Она была совершенно иной. Я стояла, изумленно ее рассматривая. Казалось, остальные воспитатели с интересом наблюдали за мной, не прекращая лавировать между другими кроватками и пеленальными столиками.
У девочки была какая-то таинственная аура, как будто она все еще была соединена тонкой нитью с самим Создателем, словно ее кожу до сих пор покрывал слой ила из божественного родника, а в больших черных глазах отражались знания, принесенные из прошлой жизни, которые сочились прямо из Великого Источника. Она была прекрасна, изысканный темный бриллиант. В тот самый момент, когда я впервые увидела ее, я ощутила, как с моих ног спали железные оковы. Все мои сновидения вели меня сюда, подготавливая к встрече с ней. Я думаю, что на каком-то подсознательном уровне, Элиза, ты знала, что делаешь, когда принесла ее сюда. Теоретически ты не могла знать, что я буду здесь в ожидании твоей малышки, и все же я чувствовала, что ты знала.
Глава восемнадцатая
Расстаться с жилищем Пола оказалось куда сложнее, чем с твоим. Я привязалась к можжевельникам и соснам Топанги, к ощущению защищенности и покровительства, которое давал мне каньон, к ощущению отрезанности от огней большого города, такому успокаивающему и напоминающему родной Мичиган. Мне нравилось, что время тут, казалось, текло медленнее. И, конечно же, я привязалась к Полу. Я представила, как он возвращается в пустой дом, обнаруживая мое отсутствие. От одной мысли о том, как он сидит с чашкой чая за журнальным столиком и спит в одиночестве под тоннами своих воздушных змеев, защемило в груди. И все же это казалось мне таким далеким, непостижимым, как в кино.
Я успокаивала себя тем, что однажды вернусь сюда, хотя и понимала, что этого в реальности не произойдет. Невозможно проживать одновременно несколько жизней, по крайней мере в этом мире. Закрыв за собой маленькую дверь домика, я погрузила свои чемоданы в машину Пола. Возможно, однажды я пожалею о своем решении. Возможно, этот шип я никогда не смогу извлечь из своего тела. Некоторые ошибки нельзя исправить. С ними можно только продолжать жить, будто бы они – какое-то встроенное в тебя инородное тело.
Кто знает, какая сила пронзила меня и указала мне путь? Я хорошо понимаю это, Элиза, впрочем, как и ты.
Знала ли я, что творю? Очень трудно быть честной в тех вопросах, в которых не разбираешься. Я так долго прислушивалась к подсказкам судьбы, полагаясь на тонкие намеки Вселенной и свое внутреннее состояние. Очень сложно, а порой просто невозможно знать все нити, которыми мы связаны с неведомыми силами, или понять истинные причины наших действий. В конце концов, все мы – открытые экосистемы. Мы словно покрытые усиками корни лотоса, болтающиеся в водах Источника; существа с набором инстинктов, носящие ореол сознания.
А дальше случилось следующее: на заправке в Топанге я купила карту Южной Калифорнии и оставила там все телефоны – твой, Шелби и свой. Усевшись в автомобиль, вдыхая призрачный запах сигаретного дыма, я разложила карту на руле. Взяв в руку метеорит, я на мгновение закрыла глаза. Так я погрузилась в состояние душевного баланса. На всех уровнях моего сознания замелькали искры. Не знаю, испытывала ли ты когда-нибудь нечто подобное. Что-то мне подсказывает, что никогда. Мне кажется, ты все время делала это неправильно. Возможно, поэтому ты бы просто списала все на мое богатое воображение, но я клянусь, что это происходило именно так.
Открыв карту, я тут же натолкнулась взглядом на точку с названием «Гесперия», но не на ту, что находится в Мичигане, а на местечко с таким же названием в Южной Калифорнии, примерно в двух часах езды от Топанги. Город-побратим. Его оборотная сторона. Ну как могли глаза так быстро отыскать его на карте? Разве что каким-то магическим способом оно там появилось специально для меня.