Я развернулась и зашла за фонтан, откуда могла наблюдать за тобой, оставаясь незамеченной. Даже с такого расстояния я могла убедиться, что журнальные статьи не врали, ты была лишь своей тенью. Ты была пьяна, ведя высокопарные беседы с рослым Иисусом с терновым венцом на голове. Не было никаких следов твоей недавней беременности – костлявые руки, плоский, как у юной девочки, живот и все такая же пышная грудь. И вдруг меня посетила мысль, что, возможно, ты не рожала ребенка, что младенец на фотографиях не был твоим, и что малышка Амара в детской кроватке в яслях на самом деле была чьей-то еще дочерью. Что, если, потеряв самообладание, ты решила сделать аборт на позднем сроке беременности? Наблюдая за тобой в свете факелов, я легко могла убедить себя во всем этом.
Я услышала, как ты смеешься над шутками человека в костюме Иисуса, и мое зрение затуманилось. Это был тот самый смех, звеневший у меня в ушах с самого детства и днем и ночью. Раскатистый хохот с яркими нотками клавесина. Отчасти это он сделал тебя родной мне душой и такой знаменитой, заставляя людей сходить по тебе с ума и ненавидеть. Но кроме того – и это осознание пришло ко мне внезапно в ту самую секунду – это было звучание твоей абсолютной пустоты и безнадежности. Только что-то пустое могло издавать такой звук.
Ждать не было смысла. Оставив тебя, я вернулась обратно к зданию, пройдя через сад. В моей голове раздался идиотский смех Шелби, который я слышала той ночью в пивной палатке, и мне вспомнился кожаный жилет человека, прижимавшего ее к себе, бегающие зрачки ее глаз. Я вспомнила про таблетки, которые она принимала. Еще до того, как достать их из ее сумочки и смыть в унитаз, я была уверена, что это таблетки оксикодона. Еще я вспомнила личико Бриэллы во время сна, ее нежные сморщенные веки. Из автомобильного кресла, в котором она сидела, торчала пластиковая ручка. Как просто было, схватившись за нее, поднять малышку и унести ее прочь. Но почему я этого не сделала? Я отказалась от этой мысли, посчитав такое наказание слишком суровым даже для такой матери и сестры, как Шелби. И поэтому я оставила малышку в гниющей пещере этого трейлера и только теперь поняла, что этим поступком наказала ее. С тех пор не прошло и дня, чтобы я не думала о ребенке. В воображении я рисовала себе трейлер, полный мышей, с кишащими внутри опарышами, клопами и вшами, которые в конечном итоге заведутся в нем, и свою одурманенную сестру, лежащую на диване в бессознательном состоянии, а рядом кричит ребенок.
Войдя в здание, я уверенно поднялась по лестнице, ощущая запас сил в мышцах бедер, отвыкших от какой-либо физической нагрузки за прошлые недели. На вершине лестницы я замерла на доли секунды, осознавая свой зверский потенциал, после чего продолжила путь по коридору. Подойдя к окну комнаты детского сада, я увидела Ташу, Марлен и других воспитателей в масках кроликов. Прямо у двери в своей кроватке лежала Амара.
Я прошла в конец коридора, где располагалась аварийная лестница и в стене торчала заурядная красная рукоятка системы пожарной сигнализации, которую уже давно никто не замечал, словно она была частью окружающей среды. Рукой в меховой перчатке я схватилась за рукоятку. Вершилась моя судьба, и трепет от этой мысли наполнил все мое существо. Я дернула ручку вниз. Как только загорелась лампочка и раздались первые звуки пожарной тревоги, я уже гигантскими шагами направлялась обратно в ясли. Будто увеличившись в размере, мои легкие насыщались кислородом с каждым сделанным мною вдохом. Распахнув дверь, мимо меня пронеслась одна из воспитательниц с двумя младенцами на руках. Какая-то неимоверная сила появилась внутри меня, когда я переступила порог комнаты, как будто мать в поисках своего ребенка. Пожарная сигнализация продолжала истошно орать. Воспитательницы действовали быстро, хватая на руки по два младенца сразу.
– Просто возьми одного, – послышался чей-то крик. – Нужно вытащить их всех отсюда.
Амара, как в кокон, была закутана в белое одеяло. Взяв малышку на руки, я прислонила ее к своей груди, увидев, как она смотрела на меня своими хитрыми, как у кота, глазками, и тут же выбежала из комнаты.
В коридоре пожарная сигнализация звучала громче, активно предостерегая об опасности. Внизу поднялась суматоха, и крики людей заглушали все еще продолжавшую играть музыку. Мчась по коридору к аварийному выходу, я слышала топот ног на главной лестнице. Я знала, что ты побежишь наверх. Любая мать бросилась бы наверх за своим ребенком, осознав происходящее, даже такая, как ты. Но я оказалась быстрее, и к тому же у меня была фора. Зная, что аварийная лестница вела к задней двери здания, в сады и спа-зону, я направилась именно туда.
Двор, в котором буквально несколько минут назад кипела жизнь, теперь опустел; только факелы остались стоять на страже. Я знала, что в панике люди толпой ринутся через переднюю дверь на парковку. Младенец был плотно завернут в одеяло, и, прижав этот маленький сверток к себе как футбольный мяч, я помчалась через двор к лабиринту из живой изгороди. Пробираясь по тропинке, огражденной, словно стражниками, кустами самшита, я все еще улавливала звуки пожарной сигнализации, к которым присоединилась едва уловимая мелодия пожарных сирен. Выбравшись из лабиринта, мы оказались надежно спрятаны от посторонних глаз. Мои ноги с бешеной силой несли меня прочь, и вот на земле показалось первое светящееся кольцо. На бегу я наклонялась вниз, поднимая оставленные мной маячки и пряча их в сумочке. В серых оттенках опустившейся на землю темноты машину было едва видно. Добравшись до своей сказочной кареты, я уже едва различала приглушенные звуки, доносившиеся из Ризомы.
Глава девятнадцатая
Разумеется, тебе лучше знать, что было дальше той ночью в Ризоме, но, думаю, я могу это представить. К тому времени, когда ты доберешься до комнаты яслей, большая часть детских кроваток уже будет пуста. Предположив, что работники детского сада уже вынесли Амару на улицу, ты развернешься и спустишься вниз по лестнице в числе последних эвакуировавшихся гостей, проталкиваясь через узкую дверную щель. Как раз в тот момент к парковке начнут стягиваться пожарные расчеты, с помощью света своих проблесковых маячков превращая костюмированную толпу людей в демонов.
Отыскав группу воспитателей детского сада с младенцами на руках, ты подойдешь к ним, сняв с лица свою блестящую маску. Ты будешь отчаянно всматриваться в лицо каждого ребенка, пока у тебя не начнет расплываться в глазах. Протискиваясь сквозь толпу нелепо выглядящих гостей вечеринки и их роскошные автомобили, пожарные упрутся в здание, такое вычурное и беззащитное. Некоторые гости сядут в свои машины и уедут, другие же останутся на месте, взволнованно смакуя подробности, наслаждаясь первозданной атмосферой огня и масок.
Дальше последуют оживленные разговоры и жесты, все окажутся связанными воедино в этом воспоминании или сновидении, и это будет в стиле Перрена. Наконец, пожарные раздраженно объявят ложную тревогу. Теперь уже безопасно, и можно продолжить вечеринку, но ты внезапно протрезвеешь и станешь преследовать работников детского сада, снова и снова задавая один и тот же вопрос: «Где моя дочь?»
Затем начнется паника и взаимные обвинения. Кто из персонала выносил ее? Может, кто-то вынес ее на улицу, оставив на парковке или в траве, и забыл о ней? Начнется стремительный обыск помещения детского сада, всего корпуса и прилегающей территории. В какой-то момент кто-то вызовет полицию. И развернутся более тщательные поиски. В конце концов, внезапно ты вспомнишь обрывки моих рассказов об одержимой воспитательнице в Ризоме, и Ташу вызовут на допрос.
– Моя подруга говорила мне, что она была слишком озабочена младенцами, – всхлипывая, пояснишь ты сотрудникам полиции.
– Что за подруга?
– Эбби, моя подруга Эбби.
– А где же Эбби? – поинтересуется офицер полиции. Они позвонят по номеру, который ты им дашь, и мой разряженный телефон, находящийся где-то в Топанге, сразу переключит их на голосовую почту.
Вернувшись в Гесперию, я остановилась в другом отеле снова под именем Шелби Хайтауэр, как и в «Эконо Лодж». В отеле был бассейн, огражденный железными перилами, защищающими гостей от падения в воду. Наша комната была маленькой и сырой, с ковром сероватого оттенка и колючим оранжевым покрывалом. Хотя была уже глубокая ночь, Амара не спала, она начинала капризничать. Ее плач уже сам по себе был сигналом тревоги. Держа ее на руках, я забралась на кровать, слегка приподнявшись. Когда я сняла рубашку, малышка перестала плакать, и мои соски затвердели в предвкушении. Приложив свою крошечную ручку к моей груди, она начала жадно ее сосать, уверенная, что принадлежит мне. Прилив крови к голове усилился, достигнув своего пика. Я знала, что даже с моей готовностью потребуется несколько дней прикладывания к груди, прежде чем протоки молочных желез наконец откроются, моя грудь нальется и тело примет тот факт, что твой ребенок – это мой ребенок.
Той ночью, свернувшись калачиком в постели со спящей рядом Амарой, я в последний раз видела сон о мосте. Босые ноги, кристаллики снега, фары проносящихся мимо автомобилей. Состояние шока от удара об лед и от бешеной скорости, с которой я стремилась ко дну. Но на этот раз все было восхитительно. Вместо того чтобы начать тонуть, я, как торпеда, продолжала свой путь. Я пронеслась через реку, минуя ее дельту, и вырвалась в открытое море. На этот раз я могла дышать под водой. Я парила над рифами и пещерами, оставляя позади себя стаи сельди и голубых рыб и небольшую группу горбатых китов. Наконец я оказалась в голубом, точно сапфир, озере. Другое место, другой континент. Перед моими глазами простиралась альпийская деревушка с ее белыми горами и роскошными деревьями.
Как только свидетельство о рождении прибыло из Мичигана, мы отправились на почту, чтобы оформить паспорт. Я вывалила перед почтальоном всю коллекцию имеющихся у меня документов: водительские права Шелби, удостоверение личности, выданное по месту ее работы в медицинском центре, карточки социального страхования, свидетельство о рождении. Сделав кривые копии документов, почтальон, страдающий косоглазием, швырнул их обратно на стойку. Вначале я встала на белом фоне для фотографии на паспорт, а затем подняла Амару для этой же цели. На фотог