В шесть часов Каспар снова сидел в комнате для допросов и ждал Луве, который вместе с Миккельсеном и Олундом наблюдал за ним через стеклянную стену. Адвокат и соцработница тоже были на связи.
– Он на меня так посмотрел, будто никогда раньше не видел, – сказал Олунд. Лассе кивнул, подтверждая его слова, и заметил:
– А с вами, Луве, дело явно обстоит по-другому. Что это за амнезия такая?
– Пока еще рано судить.
По мнению врача из неврологического отделения, низкая активность гиппокампа указывала на проблемы с переходом информации из кратковременной памяти в долговременную.
– В худшем случае у него может быть антероградная амнезия, – прибавил Луве. – Это значит, что он полностью или частично утратил способность запоминать новое. Чаще всего такое бывает из-за черепно-мозговой травмы или кислородного голодания мозга.
“Наверное, когда его били, один из ударов оказался по-настоящему опасным”, – подумал Луве. Ему вспомнилось рентгеновское изображение головы Каспара. Одиннадцать сросшихся повреждений на одном только черепе. На предплечьях тоже были следы переломов, причем врач объяснял их тем, что мальчик пытался прикрыться от побоев.
– В речевом центре мозга отклонения есть? – спросил Олунд. Луве покачал головой.
– Речевой центр не так изолирован, как раньше думали, его деятельность распространяется на весь мозг. Разные типы слов связаны с разными областями: например, когда мы слышим слова, которые описывают вещи или людей, у нас активируются области рядом со зрительным центром. Каспару дали послушать запись рассказа, которая шла семь минут. Врач, который отслеживал сигналы мозга в режиме реального времени, не увидел ничего необычного. Но чтобы разобраться подробнее, нужна, конечно, более серьезная проверка, с томографом.
– Может, в следующий раз стоит прокрутить ему какую-нибудь мелодию? – как бы вскользь заметил Олунд. “Хорошая мысль”, – подумал Луве.
То, что Каспар напевал в допросной, на записи звучало невнятно, но напоминало отрывок из одной мелодии.
– Вы точно хотите отнести ему это? – Олунд поморщился, глядя на картонную тарелку, которую Луве поставил на стол.
После обеда у Луве было достаточно времени на подготовку. Первым делом он наведался в магазин рядом с полицейским управлением и купил стеклянную баночку. Баночка продавалась исключительно как элемент декора, хотя, по словам продавца, содержимым, которое в настоящий момент лежало на картонной тарелке, можно было и перекусить.
– Мне сказали, что для выращивания сверчков требуется на полторы тысячи литров воды меньше, чем для такого же количества крупного скота, – сказал Луве. – Углеродный след в пятьдесят пять раз меньше, а белок не хуже говяжьего.
– Но это же гадость, – возразил Олунд.
Лассе улыбнулся, протянул руку, взял сверчка длиной с сантиметр и сунул в рот.
– Подсолить бы, – сказал он, хрустя сверчком. – На семечки похоже или на орехи. Сойдет, чтобы подкупить.
– Или чтобы подмазаться. – Луве улыбнулся в ответ, взял портфель в одну руку, тарелку в другую и вышел в коридор.
Охранники при виде тарелки покачали головами, однако от комментариев воздержались и впустили Луве в допросную.
Мальчик сидел, сцепив руки на коленях. По глазам, полускрытым светлыми кудрями, было ясно, что он осознает происходящее. Раньше Луве такого не замечал. Он не понял, действительно ли мальчик улыбается ему, но ему показалось, что губы Каспара сложились в беззаботную улыбку.
Сходство с мальчиком из “Смерти в Венеции” теперь проявилось еще отчетливее. “Разница между мной и Каспаром в том, – подумал Луве, – что Каспар настоящий, а я искусственный”.
Фотографии, оставшиеся на столе после предыдущего разговора, лежали в прежнем порядке. Луве с улыбкой поздоровался и поставил тарелку со сверчками на стол, после чего сел напротив Каспара и расстегнул портфель.
За час, проведенный в кабинете Лассе, Луве нагуглил и распечатал штук сорок новых фотографий. На некоторых изображались окрестности Свега, сюжеты других были более интимными. В портфеле лежали несколько фотографий обнаженных тел: мужчина, женщина, тесно обнявшиеся мужчина и женщина, а также два мужчины и две женщины в похожих позах. Еще два изображения позволяли заподозрить физическое насилие, хотя там не было ничего страшнее агрессивного лица и занесенного кулака. Луве не знал, правильно ли он мыслит. Возможно, стоило быть смелее в выборе фотографий.
Еще Луве захватил несколько листов бумаги, мелки и цветные карандаши. Собрав оставшиеся от предыдущего разговора фотографии, он отложил их в сторону и пододвинул портфель Каспару, после чего взял с тарелки сверчка.
Честно говоря, сверчок мало походил на орехи. Он скорее напоминал бобы, причем довольно жесткие и безвкусные. Каспар последовал примеру Луве, но взял не одного, а пять или шесть сверчков. После этого он с явным любопытством стал вынимать фотографии из портфеля.
Еще утром Луве был для мальчика абсолютно незнакомым человеком. И вот они уже сидят вместе, занятые чем-то, явно интересным Каспару. Кажется, Луве все сделал правильно.
Может быть, с арт-терапией ему и повезло, но он руководствовался интуицией и опытом. У многих обитательниц “Ведьмина котла” была творческая жилка, и с помощью рисования, поэзии, музыки и драмы они выражали то, чего не умели сказать словами.
В случае с Каспаром Луве сам принял участие в действе, рассказав мальчику о своей жизни и своей тайне. Он испытал огромное облегчение и чувство освобождения, которые потом превратились в стыд. Он как будто воспользовался ситуацией в своих собственных целях.
Каспар брал и рассматривал фотографию за фотографией, вертя в пальцах цветной карандаш.
Через некоторое время он начал рисовать, но не на листе бумаги, а прямо на фотографии с густым еловым лесом, за которым виднелась гора. Мальчик быстро набросал прямоугольник перед елками. Домик, подумал Луве и наклонился вперед, чтобы рассмотреть получше. Карандаш продолжал скользить по распечатке.
Луве и раньше видел людей, способных с головой уйти в какое-нибудь занятие. Этих очень разных людей – гитаристов, поваров, балерин – объединяло то, что они предавались своим занятиям сосредоточенно и с какой-то жадностью. Луве подозревал, что в этот момент у них происходит выброс адреналина. Он завидовал таким людям.
Каспар набросал контуры двери, по обе стороны от нее появилось по окну. На крыше выросла труба, из которой пошел нарисованный серым карандашом дым. Потом Каспар выбрал еще несколько карандашей и раскрасил фасад светло-коричневым, а крышу нежно-зеленым. Рисунок вышел неряшливым, но было видно, что у Каспара есть талант к рисованию.
– Похоже на наш старый хутор в Даларне, – заметил Луве. – Только там гор было поменьше.
Каспар торопливо взглянул на него и кивнул, после чего отложил распечатку.
Он явно отреагировал на обращенные к нему слова, пусть и не слишком заметно. Просто коротко кивнул, словно говоря: “Правда?” Но этот короткий кивок хоть как-то походил на общение.
Дальше Каспар просматривал распечатки без особого интереса, пока не наткнулся на изображения обнаженных тел. Тут он поднял на Луве взгляд, словно вопрошая: “Зачем ты это принес?”
– Надеюсь, ты не испытываешь неловкости из-за этих снимков, – сказал Луве.
Мальчик несколько секунд смотрел на него, после чего его взгляд упал на одну из лежавших перед ним фотографий ню.
На черно-белом снимке обнимались мужчина и женщина. Каспар больше не колебался: он принялся легкой рукой раскрашивать тела бледно-розовым.
Вскоре он снова с головой ушел в работу. Время от времени мальчик склонял голову к плечу, словно оценивая результат своих трудов, добавлял тень или высветлял участок обнаженной кожи. Мелкие мышцы у губ подергивались – еще один признак сосредоточенности.
Вдруг его явно что-то обеспокоило. Каспар поерзал на стуле, сунул свободную руку под стол и провел ладонью по штанам из тонкой ткани. Из-за столешницы Луве было не видно, но он понял, что у мальчика эрекция и она причиняет ему неудобство.
На лбу у Каспара обозначилась морщина. Он отложил розовый карандаш и взял красный.
Теперь рука ходила тяжело, штрихи стали резкими, прерывистыми, а когда Каспар взялся за черный карандаш, рисунок превратился в ни на что не похожее месиво черных обрывков на темно-красном фоне.
– Там-там, та-ра-там…
Мальчик тихо напевал ту же мелодию, что и утром.
Потом Каспар отложил карандаш и блестящими глазами уставился на Луве.
Во взгляде было что-то похожее на удивление, сменившееся мольбой.
– Помоги мне, – прошептал Каспар.
Лассе вздрогнул, и тут Олунд схватил его за руку.
– Вот черт. Ты слышал?
Лассе шикнул на него. Не надо обсуждать происходящее прямо сейчас, каким бы поразительным ни был тот факт, что мальчик впервые за две недели произнес связную фразу.
Экран компьютера показал зевающего адвоката – тот явно не осознал важности произошедшего. Зато соцработница подалась к экрану и следила за беседой, широко раскрыв глаза.
Луве, сидевший в допросной по ту сторону стекла, явно пришел в волнение.
– Я здесь именно для этого, – сказал он. – Чтобы помочь тебе.
Каспар пошевелил губами, словно хотел еще что-то сказать, но не смог. Слеза скатилась по щеке к уголку рта. Выпуклость между ног исчезла. Интересно, подумал Лассе, заметил ли Луве эрекцию.
– Я обязательно помогу тебе, – сказал Луве. – Ты только скажи, что мне нужно для этого сделать.
Лассе отметил, что Луве по возможности избегает вопросов и предпочитает говорить утвердительными фразами. Он понимал, почему Луве выбирает именно такие формулировки. У Каспара вопросы ассоциируются с допросами, которые проводят наделенные властью люди, и с ощущением собственной уязвимости.
Мальчик снова попытался что-то сказать, но сдался и посмотрел на изображение обнаженных тел.
Луве улыбнулся ему.
– Если хочешь, продолжай рисовать.