– Лола звонила на номер АО “Квидинг” тринадцать раз. Большинство разговоров длились всего с полминуты, зато последний продолжался семнадцать минут двадцать шесть секунд.
– Когда?
– Седьмого июня в девять часов вечера.
– За несколько дней до того, как ее нашли мертвой, – заметила Жанетт.
Олунд сосредоточенно смотрел на экран.
– Спецы пишут, что в электронной почте Лолы в основном спам и реклама, письма от союза квартиросъемщиков, из школы, которую посещают мальчики, и от свекрови. Исключение – письмо, которое Лола написала в начале апреля в издательство, выпускающее книги Квидинга… Минуту.
Секунд десять-пятнадцать Олунд читал что-то на экране, после чего разочарованно откинулся на спинку стула.
– Книжку выпрашивала, – сказал он и кивнул на экран. – Лола описывает себя как страстную почитательницу Пера Квидинга и просит издателя прислать ей пилотный экземпляр “Жизни и смерти Стины”. Издатель соглашается с некоторыми оговорками, так как пилотные экземпляры предназначены в основном для журналистов и книжных блогеров. – Олунд пожал плечами. – Ну, теперь мы хоть знаем, как она раздобыла книгу. И какая нам польза от этой информации?
– Она делает образ сталкера еще достовернее, – заметила Жанетт.
Олунд покачал головой.
– А зачем разговаривать со сталкером семнадцать минут двадцать шесть секунд?
На этот вопрос у Жанетт ответа не нашлось, и они некоторое время сидели молча. Наконец у Олунда зазвонил мобильный. Олунд положил телефон на стол и включил громкую связь.
Сквозь шум машин послышался голос Шварца:
– Я закончил в Худдинге и еду в Мэлархёйден, поговорить с Кларой Бундесон.
– Как там Беса?
Шварц коротко рассказал о визите в больницу и изложил слова Бесы о том, как она стала свидетельницей разговора между Кларой и Владимиром, звавшим девочку с собой.
Покататься в его автобусе.
– Послушаем, что скажет Клара, – закончил Шварц. – Если она подтвердит, что такой разговор был, то это попытка похищения. Я подумал, что автобус мог попасть на камеры видеонаблюдения, и засадил одного из наших еще раз проверить записи с камер, расположенных на Кварнхольмене.
После разговора Олунд вопросительно взглянул на Жанетт.
– Ну что, предъявим публике фотографию Владимира? Или сначала покажем ее Каспару?
– Думаю, лучше подождать, – ответила та. – А если с Каспаром ничего не выйдет, то подумаем, не разослать ли фотографию в газеты.
Олунд, кажется, сомневался в правильности этого решения.
– Ну… Вдруг этот Владимир в результате затаится. Да так, что мы вообще никогда его не найдем. Стоит ли рисковать?
Глава 43Новая Каролинская больница
Один из надзирателей забыл в допросной очки. Каспар прихватил их с собой в камеру, разбил и осколком глубоко порезал себе предплечье. Врачи никак не могли решить, в ведение которого из них попадают поврежденные кровеносные сосуды, осложнения от кровопотери, дисфункция почек, аномалии в деятельности мозга и прочие проблемы Каспара. Медицинская карта молодого человека переходила от специалиста к специалисту со скоростью горячей картофелины.
Новая Каролинская больница работала всего год, но больничный запах уже въелся в стены. Столь же удивительной казалась Ларсу Миккельсену царившая здесь пустота: койки стояли порожними чуть не в каждой второй палате. Ларс не следил за подробностями скандала вокруг больницы, но знал, что ее работа вписывалась в концепцию ценностно-ориентированной медицины, каковая концепция, по словам консультантов, являлась для организации здравоохранения неким универсальным решением.
Концепция концепцией, только при чем здесь пустые кровати, подумал Лассе, оглядываясь в поисках лифта, к которому его направили.
Критика новой концепции здравоохранения мало чем отличалась от критики, которой подвергалась реорганизация полиции; Лассе начинало казаться, что у полицейского управления и этой больницы в целом схожие проблемы. Цели так и не были достигнуты: что руководство, что сотрудники весьма смутно представляли себе, как организовать рабочий процесс. Ни полиция не сумела найти общий язык с гражданами, ни больница – с пациентами. То, что подавалось как рентабельное, обернулось слишком дорогим, а все потому, что крупную организацию попытались загнать в рамки некой универсальной модели.
Так всегда бывает с едиными подходами, подумал Лассе, входя в лифт. Продавать мысль о чем-то универсальном, что якобы подходит всем, – это либо фантазии, либо жульничество, неважно, идет ли речь об одежде или о медицине.
Более осведомленный в этих вопросах Луве объяснял, что идея ценностно-ориентированного здравоохранения обязана своим появлением промышленному производству. Новая Каролинская довольно эффективно работала с простыми недвусмысленными диагнозами; проблемы начинались, когда дело доходило до пациентов с несколькими заболеваниями. Пожалуй, пациентов можно было бы представить как конкурирующие друг с другом продукты, и при таком раскладе Каспар оказывался неконкурентоспособным.
Выйдя из лифта, Ларс прошел еще пару коридоров до отделения, где лежал Каспар. Уже знакомая ему надзирательница сидела на стуле напротив открытой двери и читала. Увидев Миккельсена, женщина сложила газету.
– Рука заживает хорошо, – сказала она. – Но он в каком-то неопределенном состоянии. Никто не понимает, чем оно вызвано. По-моему, на него какое-то лекарство действует.
Каспар потерял много крови; в “скорой” он ненадолго, буквально на полминуты, перестал дышать, и на те же полминуты у него остановилось сердце.
Заглянул на ту сторону, подумал Лассе.
– А в чем оно выражается, это неопределенное состояние?
Надзирательница пожала плечами.
– Он между сном и явью. Спит с открытыми глазами, разговаривает во сне. Хотя через равные промежутки времени оживляется и выглядит довольно бодрым.
Надзирательница кивнула на открытую дверь. Каспар, с забинтованной левой рукой, лежал на спине. На стуле рядом с его кроватью сидел Луве.
Лассе вошел в палату. Он не мог понять, спит Каспар или нет: глаза мальчика были закрыты, но руки шевелились, пальцы подрагивали, постукивали по одеялу. Умиротворенное лицо казалось детским как никогда.
Луве взял в руки блокнот.
– Я записал и расшифровал все, что услышал от него сегодня утром. Вот…
Он с задумчивым видом полистал исписанные страницы, но не успел закончить фразу: с кровати послышался стон.
Глава 44Безвременье
Я так много хочу рассказать тебе
о медведице, которая позволила мне спать рядом с ней, чтобы я не замерз,
об улье за большим домом,
о том, что я чувствовал, когда сунул руку в улей и ел мед,
о том, как щекотно было, когда по мне ползали пчелы,
о том, как жгло руку, когда я выковыривал ножом свинцовую пулю,
о шуме леса, о его сухом скрипе и стоне, о тянущей болотной песне,
о старой, тощей и костлявой косуле, которая забилась в какую-то дыру, чтобы умереть, и которой я помог умереть, потому что у меня был нож,
о лосихе с лосенком, которые вышли к болоту в нежном зареве морошки, и о безнадежной песне кроншнепа на лесной опушке,
они всегда здесь, сказал я, а мы просто гости,
я хочу рассказать тебе о мозге, что похож на шляпку гриба, а спинной мозг – его ножка, и нервы уходят в почву, высасывают оттуда соки,
о том, что все живое в мире господнем устроено одинаково,
о галактиках, о лепестках цветов, ракушках, снежинках, крыльях насекомых, человеческом теле, атомах и внутренних пространствах, об идеальных эллипсах и кругах,
об Утренней Звезде, за которой я следовал месяцами, борясь за жизнь,
об Утренней Звезде, да, много сказать об Утренней Звезде, когда время не имеет значения,
о том, что она светится ярко-красным,
о том, что она вращается задом наперед,
о том, что это единственное небесное тело, чьи сутки дольше года,
о том, что она, совсем как мы, летит в будущее вперед спиной,
время не прямая дорога, говорю я тебе, но лабиринт, и если в лабиринте прислониться к стене, к любой стене, то можно услышать собственные шаги, услышать, как идешь по ту сторону стены.
На ясном небе звезды, по нему протянулась жемчужная нить,
мы плывем в первобытном бульоне, в воде, сверкавшей еще до счисления времен,
мы уплываем каждый к своему горизонту,
ты к ночи, я – к утру,
я больше не вижу тебя, но слышу, как ты плачешь, воешь, как страдающий зверь, и мне горько, что так вышло,
для тебя расстаться было как разорвать живую плоть, но для меня – не мучительнее, чем закрыть глаза,
теперь мы уплываем друг от друга,
звезды вверху, совсем как мы, медленно движутся, удаляясь друг от друга,
иные еще горят, другие давно потухли, и то, что мы видим, есть исчезающий свет, сиявший в начале времен,
скоро я перестану слышать твои жалобы,
ты далеко, и я замечаю, что начинаю забывать тебя,
было ли у тебя вообще лицо, запах или голос?
может, тебя и вовсе не существовало?
и то, что я принимал за нас двоих, было лишь частями меня самого,
или мы были частями друг друга, ты была атом в ногте моего большого пальца, а я – галактикой в слезе, которую ты пролила ребенком,
ты была мной, я был тобой,
вокруг меня вдруг колышется море,
от вечности перехватывает дыхание,
все начинается сначала, по кругу, по кругу, и я громко смеюсь, потому что знать это так просто.
Теперь я вижу, что звезды надо мной – это маленькие дырочки в ткани,
что из белой комнаты падает свет, и я вижу там женщину-мужчину,
женщина-мужчина – как мы: мужчина и женщина в одном теле,
и я снова вспоминаю тебя и понимаю, что должен найти дорогу назад, к тебе,
я так много хочу рассказать тебе,
как за мной гнались,
как заперли в страшной комнате,
как я бегал под землей,