– Мамааааа, приезжай. Пожалуйста, я не могу больше... у меня не получается.
Вначале слезы из глаз брызнули от ее «мамааа», а потом от ужаса на теле встал каждый волосок. Жутко стало, что случилось с ней что-то ужасное.
– Что не получается? Где ты?
– Приезжай, пожалуйстааа.
– Что случилось? Тасенька, милая моя, что случилось?
– Не могу больше, сил нет, мамаааа.
– О, боже! Конечно, я приеду. А... а он где?
– Здесь... спит.
– Давай договоримся, ты просто выйдешь ко мне с вещами, и мы уедем. Нет, даже не надо вещи. Просто выходи, и я заберу тебя. Выходи тихонько, чтоб не разбудила, и он не встал.
– Он и не встанет... мама, он никогда больше не встанееет. Я в больнице. Приезжай. Прошу тебя, я так устала и мне страшно. Мы... Вадик разбился на моте, мамааа.. там ребята погибли. Мама... если он умрет, я тоже умру...
Я медленно опустила сотовый, чувствуя, как от напряжения свело все тело судорогой. Несколько секунд тишины вместе с секундной стрелкой настенных часов, а потом так же медленно поднесла сотовый к уху.
– В какой больнице? Я сейчас приеду.
ГЛАВА 9
Я никогда не любила больницы. Я их боялась. До дрожи. Это, наверное, была моя фобия с детства, заложенная на генетическом уровне. Я не любила обсуждать болезни, я выходила с температурой на работу, и я не таскала Таську по врачам из-за соплей или прыщика, и именно поэтому мне постоянно говорили «да твоя Таська просто так не болеет, как моя(ой)». Таська болела, как и все дети, только я не тряслась над ее насморком, как над смертельной болячкой, и не делала культ ни из ее здоровья, ни из учебы. И сейчас меня передергивало от мысли, что придется зайти в это унылое старое здание из красного кирпича, от которого несло лекарствами и смертью. Едва я прошла через ворота ограды, я ощутила этот запах. Так воняла безысходность, и я пока что совершенно не знала, что это означает, и подсознательно боялась узнать. Лучше не думать об этом. Не думать, и оно обойдет стороной, ведь мысли материальны. Но к нам всегда приходит именно то, чего мы больше всего боимся, словно испытывая на прочность и пределы именно твоих личных возможностей.
Городские больницы – это нечто невообразимое по глобальности той нищеты и убогости, что там царят. Как будто за долгие годы именно здесь ничего не изменилось, и это касалось многих казенных учреждений, они жили по каким-то своим доисторическим законам. Наверное, именно это меня и пугало. Ленка дала мне с собой белый халат и сказала завязать на ногах полиэтиленовые пакеты или купить по дороге в аптеке бахилы. Все разговоры об этом уже страшно напрягали. Последний раз запах больницы я чувствовала в стоматологическом кабинете. Таську мы возили по частным врачам. А там все выглядело красиво и цивилизованно. Я и представления не имела, что за адское место эта больница. Ясно стало, едва вошла в приемное отделение, переполненное людьми. Кислый запах пота, сигарет, перегара и испражнений ударили в нос и заставили поморщиться от подступившей к горлу тошноты. Я прошла мимо сидящих на обветшалых сиденьях двух пожилых женщин с костылями и пьяного мужчины, от которого пахло, как от общественной туалетной времен советского союза. Протиснулась к регистратуре. Девушка за стеклом говорила по телефону и медленно помешивала ложкой в чашке чая с лимоном. Что происходит по другую сторону, ее совершенно не интересовало. Вспомнились аккуратные, красивые и чистенькие приемные отделения по телевизору и резким контрастом реальность с запахом хлорки, «гарантирующим стерильность», и заклеенным изолентой стеклом регистратуры. Впрочем, может, в столице все именно так. Но в нашем маленьком городке цивилизация являлась таковой выборочно. И если в центре были современные многоэтажные здания, офисы и торговый центр, то в периферии по-прежнему царили семидесятые.
– Девушка, мне нужно узнать насчет пациента.
Бросила на меня взгляд полный раздражения и вернулась к разговору.
– Девушка! – я постучала в стекло, – вы меня слышите?
– У меня перерыв! – рыкнула и продолжила разговаривать.
Я посмотрела на часы работы и снова назойливо постучала.
– Ваш перерыв начнется в час дня, но я могу уточнить у главврача.
Пожала плечами.
– Уточняйте – он в отпуске.
Вот дрянь. Я полезла в сумочку и достала деньги, свернула купюру пополам и просунула под стекло.
– Помогите мне, пожалуйста.
Брови девушки взлетели вверх, она тут же выключила сотовый и спрятала деньги под журнал.
– Я вас слушаю. Простите, был важный разговор. Как зовут пациента?
Черт. Я знала только имя, у меня не было даже даты его поступления в больницу и возраста.
– Вы понимаете, это... это один парень, я не знаю фамилию. Знаю только имя Вадим. Он попал в аварию. На вид года двадцать два или двадцать три.
– Ааа, я знаю, о ком вы говорите. У нас об этом случае все отделение говорит. Очень тяжелый случай, очень. Такой молоденький мальчик, и вот так. Жалко очень. А вы родственница, да?
– Нет... то есть да, очень дальняя.
Теперь меня смерили взглядом полным любопытства. Но, видимо, на этом этапе оно и испарилось.
– В травматологии он, в хирургическом отделении. На втором этаже. Двадцать шестая палата. Обход сегодня позже будет, его врач задерживается. Посещения, – она посмотрела на свой сотовый, – а посещения уже окончены. Завтра приходите.
Да сейчас – завтра. Мне Тасю сейчас нужно забрать. Еще один день я ждать не буду. Я еще ни о чем не думала. Так устроены люди, они либо фантазируют и сводят себя с ума сами, либо находятся в полной прострации, так было и со мной. Я вообще не понимала, ни что происходит, ни что я здесь делаю. Пока поднималась по ступенькам, почему-то думала о том, что точно такие же ступени были в том роддоме, где я рожала Тасю. А еще почему-то вспомнилось, как Вадим взбирался на здание словно дикая кошка. Такие долго в постели не валяются. Зарастет и пойдет дальше скакать.
Палату я нашла сразу, толкнула дверь, и тут же мне в объятия бросилась Тася. Я стиснула ее так сильно, что, кажется, заломило руки. Моя девочка... все в порядке с ней. Ничего, и правда, не случилось.
– Мамочка... мама, прости меня, пожалуйста, я такая дура, такая идиотка.
Отстранила ее от себя – исхудала, бледная, под глазами синяки. Словно сутками не спала. И это не страшно. Отоспится дома.
– Я устала, я с ног валюсь. А он... некому, понимаешь? Сидеть с ним некому. Все куда-то испарились. Друзья его, всеее.
Я видела, что у нее истерика, и просто пыталась привлечь к себе, успокоить.
– Вот и отдохни. Поехали домой, поешь, поспишь и потом к нему приедешь.
– Нет, мама, нет. За ним ухаживать надо! Нельзя одного оставлять.
– Глупости. Пусть это кто-то другой делает. У него семья есть, и вообще, почему ты должна здесь сидеть?
А сама глажу ее по волосам и с ума схожу от счастья, что с ней все хорошо. Что цела и невредима, что не с Тасей моей все это случилось... Я, правда, не знала, что именно, но не она здесь в больнице в отделении для неходячих.
– Нет у него никого. Никакой семьи. У него только я есть, и все, понимаешь? А Гуня погиб.
– И что?... Теперь ты сиделкой должна быть? Хорошо он устроился!
– Как ты можешь так говорить, мама?
– Как так, Тасенька? Я просто не понимаю, зачем ты здесь? Ты не жена ему, тебе учиться надо, экзамены сдавать, поступать.
– Мама! – Тася меня за руку схватила и в коридор вытянула, в плечи мои вцепилась.
– Ты с ума сошла! Зачем ты так?! Он не ест ничего, не пьет. Ему плохо, мамааа, как ты можешь быть такой черствой, такой... деревянной?! Если б я могла, я б ему ноги свои отдала.
– Не говори ерунду! – сказала я, а сама смотрю на дочь и плакать хочется, как же я соскучилась по ней. Что это вообще за кошмар такой, их него выбираться надо и забыть обо всем, как о сне дурном.
– Мне помощь нужна... я все сделаю, как ты хочешь, я и экзамены сдам, и учиться пойду, работать, только помоги мне. Я спать хочу... мне б меняться с кем-то и... я б успевала с репетитором. Мааам, пожалуйста. Ты ведь можешь, у тебя фриланс и...
Моя хорошая девочка. Такая добрая, такая заботливая. Чем только заслужил такую гаденыш этот бесноватый.
– У меня своя работа, которая кормит нас обеих, у меня проекты, у меня планы на будущее. Я не могу. Не проси меня об этом. Я ненавижу больницы, ненавижу этот запах и...
В этот момент открылась дверь одной из палат, и в коридор вышла светловолосая полная женщина лет пятидесяти в очках с высокой гулькой на макушке.
– О, наконец-то родственники появились. Идемте со мной. Я лечащий врач Войтова, Афанасьева Евгения Семеновна. Мне нужно с вами поговорить.
Я даже не успела возразить, как она вышла из палаты, и мне пришлось идти следом за ней. Мне хотелось, чтобы это все быстрее закончилось, пусть кто-то другой ухаживает за ним до выписки. Я скажу об этом этой Афанасьевой, заберу Тасю, и мы уедем. Надо будет, я ее увезу лично к отцу, и пусть там все сама заочно сдает. Мы прошли в конец коридора, и Евгения Семеновна открыла ключом кабинет.
– Черт знает что, я просила позакрывать окна, устроили мне церковный воздух. Здесь сквозняки страшные. Напротив тоже всегда окно открыто, вечно мне в шею дует. Вы садитесь, не стойте. Разговор долгий, притом решения принимать серьезные надо.
Я села, поставила сумочку на колени. Вот сейчас она сама тоже усядется, и я с ней попрощаюсь. Никаких решений я принимать не собираюсь. Врач еще долго копалась в шкафчике, доставала папку, потом искала, оказывается, очки. Обнаружила у себя на носу, тихо выругалась и наконец-то села напротив меня. Едва я набрала в легкие воздух, чтобы выпалить, что мы с Тасей уходим, она заговорила сама.
– Смотрите, положение у него крайне тяжелое. Я пока с ним обо всем не говорила, парень не так давно вообще начал разговаривать, перенес вертебропластику почти сразу после поступления. Травмы очень тяжелые. Начнем с самого начала. Компрессионный перелом позвоночника поясничного отдела, позвонка L1-2. На данный момент у него средневыраженная параплегия – говоря простым языком, почти полное отсутствие чувствительности в нижних конечностях. В последние дни начали восстанавливаться функции тазовых органов, но все еще нужен серьезный уход и ограниченная под