В дверь негромко постучали, и у меня душа ушла в пятки, она со скрипом приоткрылась, в кабинет заглянула моложавая женщина с рыже-красными волосами.
– Мы здесь.
Пока дошла до двери и вышла за нее, у меня от нервной дрожи занемели руки-ноги, и я вообще разучилась разговаривать. Взгляд вниз опустила на мальчика в зеленой куртке с мишками, со взглядом маленького волчонка из-под насупленных бровей. И глаза такие же темно-синие, маленький клочок урагана. Так похож на старшего брата.
Сердце до боли сжалось, забилось глухо о ребра, засаднило мучительной тоской, перед глазами потемнело, потому что я поняла, что этот малыш делал там у решетки – он ждал Вадима.
Я присела на корточки перед ребенком и посмотрела ему в глаза, точнее, попыталась посмотреть, поймать, обратить на себя внимание:
– Меня зовут Оля.
Почему-то называться официально по имени-отчеству мне не захотелось. Ему вот этих всех воспитателей с нянечками хватает. Он на меня взгляд не переводил, смотрел куда-то вниз на паркет, только пальчики шапку мнут нервно, хаотично. Вспомнились пальцы Вадима на пододеяльнике, когда он нервничал. Действительно, они ужасно похожи. Почему-то бросились в глаза косо срезанные ногти. В каких-то местах до крови, и заусенечки по бокам. Один пальчик нарвал возле ногтя. Представила себе, как кто-то быстро, второпях и неаккуратно срезал ему ноготки, и внутри засаднило с новой силой. Такой худенький, маленький ростом, и уши эти торчат как-то беззащитно на коротко остриженной голове.
– Я пришла к тебе в гости – давай знакомиться.
Протянула ему руку и... и опустила. Никакого интереса. Совершенно притом. Возможно, этот интерес был. Но маленький упрямец его не показывал и полностью меня игнорировал. Вот все же кровь не вода. Я в этом только что точно убедилась.
– Что ты молчишь, Василий? Я тебя как учила разговаривать с гостями? Ты же знаешь, что надо улыбаться, в глаза смотреть, быть приветливым и ласковым, и тогда тебя обязательно усыновят.
Раиса Федоровна дернула его за рукав. И мне захотелось ее оттолкнуть, чтоб не лезла и не мешала.
– Я не хочу, чтоб меня усыновляли, – сказал тихо без вызова и даже грустно. У меня опять сердце сжалось, – меня брат заберет. Вы уходите, тетя. Выбирайте кого-то другого. Меня не надо.
– Да где там, – всплеснула руками воспитательница, – заберут его. Больше месяца уже нет братца твоего, бандюгана, забыл про тебя, по девкам шастает или сидит давно. На фиг ты ему нужен. Смотри, какая женщина красивая пришла к тебе. Именно тебя из всех выбра...
И меня какая-то страшная злость разобрала, я встала в полный рост и посмотрела на Раису Федоровну, не дав ей договорить.
– Вы зачем говорите ребенку то, чего не знаете? Вадим в аварию попал, лежит в больнице с переломом позвоночника, и я вместо него приехала. И, да, он его заберет, когда выздоровеет. Не я, а сам Вадим.
Повернулась к Васильку, а он теперь на меня во все глаза смотрел, такие огромные, грустные и до боли знакомые. Я ему руку протянула:
– Идем, я тебе на улице все расскажу.
Несколько секунд промедления, и маленькие пальцы доверчиво стиснули мою ладонь. Вот так, малыш. Никто тебе врать не будет и надежду отнимать тоже.
– Ну откуда ж я знать могла? Нечего пустыми иллюзиями детей кормить, я им только правду говорю.
– Ну если вы не знаете, то это не правда, а ваши домыслы. Домыслы всегда лучше держать при себе. Вы б у Тамары Георгиевны поинтересовались, кто я и зачем пришла.
Я даже на нее не обернулась, ребенок повел меня сам во двор. Пальцы у него оказались холодными и очень цепкими, сильными. Пока вел через двор, на нас опять все пристально смотрели, даже крики и визги стихли. Я вспомнила, как заведующая сказала, что из зависти могут игрушку сломать, и только сейчас поняла, что она не соврала и не преувеличила.
Мы сели на темно-зеленую лавку, и некоторое время он молчал, мотыляя ногами в потертых кроссовках, а потом спросил:
– А вас, правда, Вадим прислал? Или вы ей назло сказали?
– Правда. Он сам прийти не смог, у него нога в гипсе и спина очень болит. Но он постоянно думает о тебе.
Мальчик теперь смотрел только мне в глаза, и это просто выворачивало душу наизнанку, я не знала, о чем с ним говорить и что рассказывать. Мне казалось, что все, что я скажу, какое-то неправильное и пустое.
– Вы откуда Вадима знаете?
Хороший вопрос – не в бровь, а в глаз, и мне, конечно же, придется врать.
«Вечно вы лжете!» голос Вадима ворвался в мысли и заставил улыбнуться.
– Он мне помогает с переводами по английскому. Ты же знаешь, что твой брат очень умный, и что он хочет заработать денег для вас.
– Да, Вадька умный и хитрый. Он мне говорил, сколько уже на квартиру насобирал.
– Много?
– Немного, но он очень старался, – сказал мальчик и, спрыгнув со скамейки, принялся расковыривать землю палкой, выкапывая ямки.
– Да, он очень старался.
Я вспомнила рассказ дочери о гонках за деньги и даже не представляла отчаяние Вадима от его нынешнего положения. Все его надежды просто сгорели в пепел. Я наклонилась и поправила шапку на голове мальчика.
– Можно теперь я буду к тебе в гости вместо Вадима приходить?
Он кивнул.
– Можно, вы красивая и добрая.
– А если я была бы некрасивой, ты бы мне не разрешил?
Мальчик замялся, но потом тихо сказал.
– Вадим говорил, что все женщины красивые.
Какой умник твой брат и тот еще соблазнитель, знает, что надо говорить.
– Вы меня подождете, я сейчас что-то принесу?
Я кивнула и посмотрела вслед мальчишке, который побежал в сторону корпуса. Тяжесть все еще не отпускала, обернулась и увидела, что на нас по-прежнему смотрят. Я не знаю, что чувствуют все эти дети. Как они вообще живут, улыбаются, чему радуются? Каждый сам по себе. Никаких иллюзий, розовых очков, никакого детства. Взрослые с момента, как остались одни. Даже этот малыш вроде и маленький, худенький, очень спокойный на вид, а в глазах столько боли и тоски, что в них смотреть стыдно.
Стыдно за нас взрослых, что не можем мир этот изменить настолько, чтоб в нем детей сирот не было. Ведь это с нами со всеми что-то не так. Мы позволяем, чтоб все это происходило в нашей стране. Содержим их, как бездомных зверей, чтоб еле-еле на еду хватало и на одежду. Комнаты, как тюремные бараки, и отношение соответствующее. Только дети не преступники, и они не виноваты в том, что взрослые их предали или ушли в мир иной. И всякие Раисы Федоровны говорят им с детства, что они не нужны никому и никто и никогда не придет за ними, а еще врать учат и лицемерить. Хотя не мне судить. Не я каждый день им носы вытираю, спать укладываю и каждому немного мама. Я вдруг представила нашу квартиру, и мне подумалось, что в той маленькой комнате, где мой кабинет, и кроватка поместилась бы, и шкаф маленький. О, боже! О чем я вообще думаю? Мне дочь надо на ноги ставить и... нет... нет... я не готова, какая из меня мать чужому ребенку. Я не смогу.
«Вот поэтому и есть сироты, потому что ты не смогла и другие не могут. Голову в песок и до свидания. Чужие дети – чужие проблемы. Всем наплевать, и ты такая же!».
– Тетя Оля, вот я принес.
Он запыхался, шапка съехала на бок, и лопоухое ухо торчит из-под него. Так умилительно торчит и смешно. На гнома похож. Он мне протянул ворох альбомных листов с рисунками. Я очень бережно их взяла и положила в сумочку.
– Только обязательно ему отдайте.
– Отдам прямо сегодня.
– Скажите, что я буду его ждать целую вечность. Пусть выздоравливает. Я никому не дам себя усыновить. Сбегу. Только его ждать буду.
Кивнула и сглотнула горький комок в горле, снова присела на корточки, шапку поправила, куртку застегнула, завязала шнурок на ботинке.
– А мне можно твои рисунки посмотреть?
Задумался, что-то на лице моем выискивает, и я даже не знаю что именно.
– Вы смеяться не будете? Я ужасно рисую. Учитель по рисованию говорит «как курица лапой».
– Нет. Не буду.
– Обещаете?
– Обещаю.
– Тогда смотрите.
Я конфеты в кармане нащупала и ему протянула. А он вдруг отшатнулся в сторону, словно я змею ему ядовитую предложила, и то на конфеты смотрит, то на меня.
– Ты что? Бери. Это для тебя.
Руку мою подбил, и конфеты в траву высыпались.
– Она всем их дает, – громко сказал, отчеканивая каждое слово, – этим, что смотреть на нас, как в зоопарк, приходят. Выбирают. Не хочу. Я не зверушка... я думал... думал... а вы мне наврали, да? Вы не знаете моего брата. Вы из этих усыновляльщиков!
И в глазах слезы сверкнули, губы поджались.
– Нет... нет-нет-нет. Она мне их дала, сказала, что это лучше, чем трансформер... лучше игрушки.
Он попятился назад.
– Стой... я, правда, от Вадима.
– Лгунья!
По щекам слезы текут, и я чувствую, как и мои слезами наполняются.
– Ну нет же. Это правда.
Он вдруг развернулся и побежал.
– Лёкааа, стой!
Побежала за ним и увидела, как он остановился. Догнала, споткнулась, упала одним коленом на асфальт. Больно. Точно содрала коленку и колготки порвала. Ну и плевать.
А мальчик вдруг меня обнял, и все... и я ужасно растерялась. Застыла в каком-то ступоре со слезами на глазах. И снова мысли о комнате моей вертятся, о том, что чужих детей не бывает. Я обняла Василька в ответ и зажмурилась.
– Я завтра приеду. Обязательно. А ты конфеты раздай. Я другие тебе привезу.
– Вы... вы приезжайте. Можно и без конфет. Мы их всегда выбрасываем.
И меня прорвало, я расплакалась так по-идиотски, тельце очень худое обнимаю и реву, как дура. И в голове мысли разные ворохом крутятся. С чего начинать и куда обращаться, с кем говорить... об усыновлении.
В машине рисунки его рассматривала. Такие забавные, смазанные, абстрактные, но везде угадываются две фигурки, держащиеся за руки.
ГЛАВА 15
Поднялась по лестнице, сжимая в руках пакет из супермаркета с фруктами и еще один из дома с едой. Оказывается, за несколько часов отсутствия я успела соскучиться по этим унылым коридорам и казенному запаху... Но ведь это ерунда, правда? Я ведь знаю, почему я соскучилась по всему этому? Потому что здесь он.