– Да. Входите.
Доктор сидел за столом и что-то писал, не поднимая головы, сказал:
– Присаживайтесь. Чем могу быть полезен?
– Это я. Ольга.
Он резко вскинул голову и тут же положил ручку. Его резко очерченный рот растянулся в улыбке, и глаза всегда равнодушно-колючие вдруг заискрились.
– Простите, я тут кое-что записывал, вчера вечером не доделал. Очень рад вас видеть.
В нем так странно сочетался цинизм и в то же время какое-то мягкое простодушие. И даже смущение. А еще... еще я знала, что нравлюсь ему. Женщины такое чувствуют всегда, особенно если не испытывают никаких взаимных чувств.
– Я пришла попросить выписку о дееспособности Войтова Вадима. Для службы опеки очень надо.
Антон приподнял бровь в удивлении, но лишних вопросов задавать не стал. Прекрасная и очень редкая черта.
– Вы понимаете, я могу дать справку, но она будет временной. Я не могу поручиться, что пациент будет недееспособным в дальнейшем или наоборот.
– Я понимаю. Наверное, это не имеет значения. Мне просто нужна такая справка.
– Хорошо. Я напишу. Сделаю выписку из его истории болезни. Подождите. Это не займет много времени.
Он достал из ящика бланки и принялся что-то выписывать, а я осмотрелась по сторонам, вспоминая, как ворвалась в этот кабинет и распугала людей своими истерическими криками. А ведь я была способна действительно улечься там за дверью, была способна даже драться, если бы они насильно решили отрезать Вадиму ногу. А на что еще я способна ради него? Как далеко я бы зашла в своей страсти? Я ведь даже через дочь свою переступила.
Вот и хорошо, что все закончилось. Иначе я превращаюсь в другого человека и безумно его боюсь. Эту неуправляемую, по-звериному одержимую самку.
– Готово. Надеюсь, я все верно написал.
Протянул мне бумагу со свежей печатью и росписью.
– Спасибо. Вы так всегда помогаете мне. Я даже не знаю, как вас благодарить.
– Сходите со мной поужинать... Я так понимаю, вы теперь свободны?
К щекам прихлынула вся кровь, я вдруг подумала, что он тоже знает насчет Валечки. И меня обожгло, хлестнуло волной ярости, вскинуло изнутри так, что задрожали кончики пальцев. А почему бы и нет? Да, я, черт возьми, свободна. Да, я никому и ничего не обещала и не должна.
– Когда?
Он от радости ручку выронил и, пытаясь поднять, выронил еще два раза.
– Да хоть сейчас. Если подождете меня, я уже заканчиваю. Поедем на моей машине куда-нибудь. Я... я плохо знаю всякие места, но я спрошу у... у кого-то.
А я смотрю на него и понимаю, что все это как-то мерзко, как-то не так. Ведь он мне совершенно не нравится, и идти с ним мне никуда не хочется. Но перед глазами пухлые пальчики Валечки и сплетенные с ними пальцы Вадима, и его этот проклятый голос вкрадчивый.
– Мне все равно куда – я проголодалась.
– Вот и отлично. Я постараюсь быстро. Вы даже можете посидеть в кресле, пока я сделаю несколько звонков и ...
– Нет-нет, я подожду снаружи. Все в порядке.
Вышла за дверь и села на подоконник. Руки слегка подрагивают, сжимая ручки сумочки. Мысли все время возвращаются к документам, которые нужно собрать для социальной службы, и страшно, что не выйдет ничего. Нет, не с документами, а у меня с Васильком не выйдет, что не смогу я, или он со мной не захочет. Посмотрела на справку, которую дал Антон Юрьевич. А сама буквы не вижу – перед глазами лицо Вадима с его усмешкой и тяжелым взглядом из-под густых взъерошенных бровей. Кажется, не сутки его не видела, а вечность целую.
– Валя, а ты в десятой была? Не видела – я там оставила ключи свои от подсобки?
– Нее, Марфа Петровна, не видела. Я в десятую только сейчас иду. Если найду – занесу вам в столовую.
– Аааа, хорошо. Спасибо.
Я резко подняла голову и увидала ту самую Валечку в коротком халатике с хвостиком на затылке, туфлях на каблуке. Ладная вся, сбитая, как сказала б моя мама «кровь с молоком». Она поднималась по лестнице. И я совершенно неожиданно для себя бросилась за ней.
– Простите, Валя.
Она обернулась, но, увидев меня, скривила губы и нахмурила свои широкие, нарочито сильно обрисованные брови. Я помнила, что так модно. Таська тоже рисовала «Брежневские запятые», и я с нее смеялась, а она показывала мне язык и кричала, что я динозавр и ничего не понимаю в красоте. Но это было в другой жизни... в той, где я еще не была влюблена в ее парня.
– Это вы! Что вам надо?
– А... а вы разве не с Вадимом?
– Нет! Не с Вадимом. Вы дура, да? Вы чего таскаетесь за ним? Он же для вас этот спектакль устроил, чтоб вы отстали! Вы ему надоели, ясно? Хоть бы постеснялись! Взрослая женщина и за мальчиком бегаете.
Но я ее уже не слышала, у меня в висках пульсировало «спектакль... спектакль... спектакль».
– И... и он уехал?
– Да. Скорая увезла. Антон Юрьевич похлопотал. Я хотела с ним... но ему никто не нужен ни я, ни тем более вы.
– Я поняла... спасибо.
Медленно развернулась и пошла вниз по лестнице, а потом побежала, сломя голову.
– Вы же старуха! Не нужны вы ему! Старухаааа!
Но мне было плевать, что она говорит. Я все поняла... все поняла. Идиот, Вадим, какой же ты идиот!
– Оляяя.
Голос Антона Юрьевича заставил остановиться и поднять голову вверх. Он преклонился через перила, и улыбка медленно сползала с его лица, по мере того, как он понимал, что я ухожу.
– Вы куда? Я уже, я...
– Простите, я никуда не пойду с вами. Мне бежать надо. В другой раз... ладно?
И на улицу сломя голову к машине.
У меня там... у меня там Вадим один совсем. Гордец чертов, гордееец. Какой же он... дурак! Смеюсь, а по щекам все равно слезы текут от облегчения и от понимания... понимания того, как сильно люблю его и не могу больше отказываться от него. Дня не могу без него, минуты не могу и секунды. Как воздух он мне. Воздууух мальчишка этот сумасшедший. Он мой воздух отравленный, он мой кислород самый чистый. Плевать на все.
Машину гнала по ямам и рытвинам, дождь в стекло хлещет, и ни черта дорогу не видно, дворники смахивают воду, в приёмнике орет музыка, и я понимаю, что вот оно правильное... к нему бежать – вот что правильно для меня. Машину у забора бросила, калитка открыта оказалась, и пес из будки выскочил, хвостом виляет, не лает.
– Прячься, ты, собакен. Промокнешь ведь. Давай-давай в будку иди.
А сама до нитки вся так, что даже туфли чавкают и в лужи проваливаются. К двери подошла, толкнула обеими руками и вошла. Застыла на пороге. Вадим резко приподнялся, сел на кровати. Так и смотрим друг на друга. Время где-то там за дверью осталось. А здесь только я и он. И дождь за окном отбивает ритм наших пульсов.
И мне кажется, что гром рокочет не снаружи, а в глазах его сумасшедших, молнии там сверкают и тоже дождь идет, потому что не ожидал... и сдержаться не может. Горят глаза. И мои горят. Я знаю. Потому что не могу без него больше и врать не хочу сама себе... и ему.
Прошла несколько шагов, остановилась у кровати вся мокрая, слышу, как вода с меня на пол деревянный капает.
ГЛАВА 18
Он смотрел на меня снизу вверх диким взглядом, как никогда раньше до этого. Взглядом, от которого бешено колотилось о ребра сердце, и казалось, что еще ни один мужчина никогда так не смотрел на меня. Лежит поверх покрывала в футболке и спортивных штанах, костяшки пальцев сбиты до крови, а на стене вмятины от его кулаков. В груди драть начинает, когда думаю, на что он хотел себя обречь, разыгрывая передо мной свои идиотские спектакли.
– Какими судьбами, Ольга Михайловна, да еще в таком виде?
Мокрое платье облепило все мое тело и просвечивало такое же мокрое нижнее белье.
– Твой цирк не сработал, ясно? Детское упрямство. Ты совсем еще мальчишка.
За руку меня схватил и с такой силой дернул вниз, что я чуть не упала.
– Никогда не называй меня мальчишкой, – прошипел мне в лицо.
– Мальчишка, – а сама пальцами веду по его скулам, – такой глупый, совершенно глупый мальчишка.
Вытирает с моих щек капли дождя, ведет пальцами по губам и привлекает ниже к себе, заставляя почти лечь ему на грудь.
– Я мокрая вся, – шепчу ему, пока он стаскивает с моих волос резинку.
– Еще не всяяя, – нагло так, прямо в губы, – но будешь. Обязательно будешь.
И на рот мой набросился. В этот раз я уже ждала этого бешенства, этой агонии страсти, от которой начинают дрожать колени и сыплются искры из глаз. А он языком вбивается глубже и волосы мои мнет, тянет, сжимает. И меня ведет от этого, меня просто трясет в лихорадке от мгновенно вспыхнувшей жажды, ловлю его губы пересохшими губами, жадно кусаю язык, потеряв весь стыд и контроль. Отрывает от себя, удерживая сзади и глядя в глаза, облизывая влажные губы и тянет вверх, заставляя приподняться, чтобы зарыться лицом в мое мокрое платье, кусая вытянувшиеся от холода и возбуждения соски через мокрую материю. И я впиваюсь пальцами в спинку кровати, изгибаясь, чтобы подставиться его рту, чувствуя, как он нервно дергает вниз край декольте, путаясь в пуговицах. Застонал сам, когда поймал голый сосок ртом, втянул в себя, а я голову его руками к себе прижала, закатывая глаза от удовольствия. Дааааа, я хотела его рот там. Я хотела его везде на себе. Я бредила, с ума сходила по его порочному рту с этими пухлыми губами. И меня всю подбрасывало, когда он сильно втягивал сосок в рот.
Отстранился слегка назад, глядя на меня все так же снизу вверх с безумием, сверкающим в зрачках. Это уже не грозовое небо – это эпицентр торнадо, и он затягивает меня в воронку своего безумия.
– Сядь на меня, – языком ведет по груди, и я вижу этот наглый язык... этот влажный след от него на коже. О божеее, я сумасшедшее порочное животное, и меня простреливает разрядами электричества от вида этих губ, скользящих по моему телу, – сядь на меня сверху, Оляяя.
Перекинула ногу через его бедра и осторожно опустилась на него, почти не касаясь его тела, и в ту же секунду он сдавил мою талию и рывком усадил на себя. Почувствовала его эрекцию промокшими трусиками и, широко распахнув глаза, встретилась с его взглядом.