Потом я вылезла из постели и принялась наводить порядок в его берлоге. С милым рай и в шалаше. Кто-то скривит скептически губы, кто-то усмехнется и покрутит пальцем у виска, а я теперь точно знала, что это правда. И краснела, вспоминая, что мы вытворяли ночью, и как он ласкал меня пальцами еще раз уже после того, как помылись из воды в кастрюле, поливаясь кружкой, и залезли под одеяло в застиранном пододеяльнике, который я нашла в шкафу. И вот эта кровать, в этом домике на отшибе цивилизации мне казалась самым эротичным местом во вселенной. Я ничего не видела, кроме его глаз, не слышала ничего, кроме его наглого и бесстыжего шепота мне на ухо, не чувствовала ничего, кроме этих ласк, после которых болела грудь, саднило между ног и припухли губы.
Наверное, когда любишь, перестает иметь значение – где любить и как любить и даже кого любить, потому что мы ничего не выбираем. Нет никакой закономерности и правил, просто вдруг твое сердце пробивает насквозь рваной раной какой-то совершенно пьяный амур, с выколотым глазом и сломанными руками. И оно начинает болеть самыми разными оттенками и тональностями в унисон сердцу того, кого любишь. А любви плевать на все, кроме себя самой, она эгоистична настолько, насколько слепа, глуха и нема. А еще мне хотелось любить назло всем, назло возрасту, сплетням, назло погоде и его состоянию, назло нашим с ним различиям. Я вдруг поняла, что значит жить. Что значит улыбаться по-настоящему, всем сердцем своему отражению в старом зеркале, чистя зубы его щеткой и не замечая ни одной морщинки под глазами.
В холодильнике оказалось пусто, и мне пришлось идти к бабе Анфисе под таким же пристальным надзором из-за заборов и внимательными взглядами соседей, потому что выглядела я презабавно в своем высохшем, но помятом платье, и в резиновых сапогах Вадима, так как мои туфли приказали долго жить и от грязи не отмывались. Я купила у нее молоко с творогом, пирожки с капустой, все это оставила на столе у кровати и, кое-как отмыв свои туфли, все же поехала домой. Нужно было накормить котов, взять что-то поесть и вещи переодеться.
Вадим вряд ли согласится переехать ко мне. Хотя стоило попробовать с ним об этом поговорить. А еще я думала о том, что нужно достать инвалидное кресло и продать свою машину, чтобы купить другую с большим багажником.
Когда притормозила у дома, настроение тут же испарилось, потому что я увидела машину Вовы и его, выходящего из моего подъезда с очередным букетиком. Едва я вышла из авто, он тут же бросился ко мне.
– Оля, о господи, наконец-то, я так переживал. Ты куда пропала? Я же со вчерашнего дня и звоню, и бегаю. Ты... ты где была вообще?
И взглядом с ног до головы, улыбка куда-то улетучивается, и я вижу, как брови на переносице сходятся.
– А ты где была, Оль? Машина, что ли, застряла?
Раздражение поднялось моментально едкой волной. Так что захотелось нагрубить, но я медленно выдохнула.
– С каких пор я должна отчитываться перед тобой – где я была?
Владимир сделал шаг ко мне, а я обошла его и направилась к подъезду.
– Значит, это правда, да? Ты с тем сопляком?
Я даже не обернулась, набрала код на домофоне и вошла в подъезд.
– Я Тасе звонил, она сказала, что ты себе приемного сына нашла... или это не материнские чувства, а, Оль? Трахаешься с молоденьким, с инвалидом? Ты извращенка?
Я захлопнула дверь подъезда и, тяжело дыша, облокотилась о стену. Каждое слово лезвием по крыльям, каждое настолько метко, что от боли кричать хочется. Потому что разум он понимает, что есть в этом доля правды. А потом распахнула дверь неожиданно прямо возле него и выпалила:
– А знаешь, да! Да, я трахаюсь с мальчиком младше меня на одиннадцать лет, и, да, с инвалидом, и, да, мне нравится, и я возбуждаюсь и кончаю с ним. А он что – не человек и не мужчина? Он что – теперь стал чем-то из ряда запрещенного законом или народного табу? Уходи и больше никогда не приходи, и не звони мне. А цветы свои засунь... засунь себе в задницу.
Я выхватила у него букет и швырнула ему в лицо. Он явно не ожидал и теперь стоял, и просто быстро-быстро моргал, к его щеке прилипло несколько лепестков хризантем, и выглядел он намного более жалким, чем Вадим неподвижный в своей постели. Дверь подъезда захлопнулась, и я, обернувшись, увидала соседку с третьего этажа с лысой псиной на поводке, у которой между лохматых ушей телепался хвостик. На голове у ее хозяйки причёска а-ля шестидесятые и соответствующая кофта, и тоже хвостик, но на затылке, спрятанный вздыбленным начесом спереди и на макушке.
– Как вам не стыдно. Такое... вот. Вслух. Как только вот таких вот земля носит? По мужикам шляться по разным, то один у нее, то другой, как только не выгорела вся и не износилась. Бесстыжая. И дочка такой вырастет. Вечно ее пацаны в подъезде курят стоят и плюются. Куда только общество смотрят. Это на какой литературе надо детей растить, чтоб вот так все!
– Здравствуйте, Альбина Альбертовна. Вы уж не переживайте, с дочкой как-нибудь разберемся. Не волнуйтесь. Волноваться вредно. Вы идите, куда шли с собачкой. Погода как раз хорошая. Дождь закончился.
– Знаем мы, какое из нее вырастет. Наподобие матери с ее «заслугами». Ничего, я еще найду на вас управу. Вы не знаете, кто я такая! Вам неизвестно, какой я важный человек, и что я все... все про вас знаю!
Ну всем в подъезде было известно про бабу Алю, которая в районном отделе милиции какой-то там бухгалтершей или экономистом была, но всегда говорила, что она причастна к «высокой кухне» и знает, чего и кто стоит. У нее на всех материала найдется. Пока ее просто не уволили. Жалко. Несчастная, убогая и одинокая женщина с серьезными психическими проблемами.
– Хорошего вам дня, Альбина Леопольдовна, – вечно забывала ее отчество. Игнор всегда самый лучший метод борьбы вот с такими вот «троллями», как сказала б моя Таська.
Соседка как-то обошла меня бочком и поспешила выскочить из подъезда.
Ну вот, значит, у моих откровений были свидетели. Ничего, старые девы, убежденные в собственной правоте и значимости, мне точно не страшны. Пусть привыкают. Может, Вадим согласится, и мы переедем ко мне. Я бы очень этого хотела. И плевать мне на всяких баб Алей и тому подобных сплетниц, истекающих либо ядом, либо маразмом.
На улице мерзко залаяла псина моей соседки, и я подумала о том, что не зря говорят, что животные и их хозяева очень похожи. Вместо злости я теперь испытывала очередной подъем. У меня так бывало, что иногда вместо того, чтобы потом зацикливаться на негативе, я наоборот еще больше стремилась достигнуть желанной цели.
Когда садилась обратно в машину, зазвонил сотовый – номер незнакомый. Я потянулась за смартфоном и нажала на громкую связь.
– Ольга?
– Да, это я, Антон Юрьевич.
– Я прошу прощения, что на ваш личный телефон звоню, но именно он был указан в карточке Войтова.
– Ничего страшного. Добрый день.
– Да, простите. Добрый день. Забыл поздороваться, болван.
Я усмехнулась и тут же представила его лицо и то, как он неловко вертит ручку в пальцах.
– Я созванивался с врачом, он сможет вас принять в любое время. Это друг моего отца и... ну к нему очередь за месяцы вперед. Цены, правда, ну вы понимаете.
– Понимаю. Спасибо вам. У меня есть номер того врача, вы мне его давали. Я обязательно позвоню.
– Понимаете, тут надо в определённое время все делать. Лучше бы пораньше. Съездить на консультацию, я бы мог... я как раз в столицу скоро еду. Можно взять личное дело больного, его снимки, выписки.
– Я подумаю об этом обязательно. И созвонюсь с вами.
– Я через две недели думаю ехать. Вот. Если что, мой номер у вас есть.
– Да, есть. Спасибо вам огромное за помощь. И... и простите меня насчет ужина. Мне очень неловко.
– Я все понимаю, Ольга. Не дурак ведь и не слепой. Увы, но вы больны не мной, хоть я ужасно болен вами.
Я снова улыбнулась. Приятно, несомненно приятно слышать от него комплименты, и вот такие вот слова, но, когда в сердце та самая дыра, а по ее краям выжжено совсем другое имя, ничего не трогает, и даже грубость Вадима кажется намного вкуснее и привлекательней рифмоплетства Антона Юрьевича.
Ленка бы назвала меня идиоткой. Я и есть идиотка. Влюбленная, совершенно ошалевшая идиотка.
– Антон Юрьевич, может быть, посоветуете, где можно купить или взять напрокат инвалидное кресло? Я звонила в несколько мест и не знаю, где и какой фирмы лучше?
– Я сброшу вам смской название фирмы и адрес одного магазина, где покупает оборудование мой знакомый из частной клиники.
– Я буду вам очень благодарна.
– Да, знаю. Но на ужин со мной не пойдете.
– Простите.
– Не извиняйтесь. Буду ждать вашего звонка.
Я остановилась у обочины и тут же набрала в поисковике название магазина из присланной им смски, посмотрела часы работы, развернула машину именно туда. Я хотела, чтобы он вставал с кровати. Хотела, чтоб он чувствовал себя человеком, и собиралась доказать это всем.
В магазин, оказывается, уже позвонили и предупредили, что я приеду. Мне навстречу вышел очень приятный менеджер и тут же повел показывать лучшие модели. Точнее, он уже знал, что именно мне посоветовать.
Я оставила залог и взяла кресло в аренду. Я была уверена, что Вадим начнет ходить. Он обязательно встанет на ноги. Он может. Он очень сильный и пробивной, у него все получится. Бросила взгляд на часы и тихо вскрикнула. Черт. Надо срочно ехать обратно, я не сказала, куда уезжаю, и я не знаю – есть ли у Вадима сейчас сотовый и где он. Кресло не поместилось в багажник, и пришлось его засунуть на заднее сиденье, мне услужливо помогли, и я, счастливая до безумия, помчалась обратно на окраину города.
Поставила машину у ворот, толкнула калитку, автоматически потрепала между ушами пса и бросилась к двери. Толкнула ее и застыла на пороге – Вадим лежал на полу и пытался ползти. Мне показалось, что меня ударили. Что мне дали под дых носком сапога и сломали разом все ребра. Он приподнялся и посмотрел на меня... тем самым ужасным взглядом, от которого между лопаток пробегал холодок и стискивало сердце железными клещами. Бросилась к нему вниз на пол.