– Боишься?
Я отрицательно покачала головой и сплела свои пальцы с его пальцами. Я намного больше боялась потерять его, потерять свои крылья с его именем и грозовым взглядом. Мне было страшно, что однажды он захочет иной жизни, захочет прежнего экшена, встряски, молодую девочку рядом. А ведь мне больше не подняться потом... без него. Я разломаюсь вся на куски и никогда не смогу встать на ноги. Для меня эта любовь фатальна, и от этого становится еще страшнее, больнее и... именно от этого хочется любить его еще сильнее и назло всем. Хочется дышать как последний раз в жизни. Хочется воевать со всем миром за нас с ним.
– Надо ложиться спать, мне через несколько часов выезжать на вокзал. Ты помнишь – где и что лежит?
– Помню. Иди ложись.
Рука на какое-то время остановилась на моих волосах и продолжила снова перебирать. Но я без него не ложилась, мне нужно было обязательно рядом, это превратилось в привычку настолько быстро, что я даже сама не могла осознать, в какой момент стала зависима от его запаха и рук даже во сне.
– Пойду принесу нам чаю. Будешь? С лимоном?
– Буду.
– Надо собаку твою покормить. Ходит по двору несчастный. Я быстро.
Я выбежала во двор, насыпала корм Рексу, позволила ему себя обнюхать и облизать руку и щеку, пока ставила миску. Когда вернулась в дом, чайник уже во всю пищал.
– Мама всегда говорила, что это к чьему-то отъезду или приезду, – весело сказала и пошла на кухню.
– Подруга твоя тоже, как все, считает меня обузой или у нее иное мнение?
Я застыла с чашками, потом поставила их на столик и бросила по пакету чая.
– Никакая ты не обуза! У Ленки всегда особое мнение, – я усмехнулась, выглянула из-за угла, глядя, как Вадим прищурился и откинулся на спинку кресла, – не волнуйся, мы не будем говорить с ней в дороге о тебе.
– Конечно не будете. Я и не волнуюсь.
Но я уже успела его выучить, успела запомнить наизусть все его реакции, взгляды, мимику и выражение лица. Он волновался. Все эти несколько часов не выпускал из объятий. Спать не дал. Он жадно требовал мое тело, как обезумевший или совершенно оголодавший. Доводил до пика всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а я... я впервые ласкала всего его. Жадно исследовала ртом и принимала в себе его плоть, задыхаясь от восторга и от ощущения своей власти, когда он сгребал пальцами простыню и хрипло рычал мое имя, извергаясь мне в рот, а потом через время опять тянул к себе и заставлял кричать от оргазма снова и снова, впиваясь губами в мою плоть, пронзая языком и пальцами. Я задремала на какое-то время совершенно обессиленная... а когда проснулась вместе с будильником – Вадим так и не спал. Смотрел на меня. Мне кажется, он даже взгляд не отвел с момента, как я уснула.
– Ты чего? – спросила шепотом и провела по его щеке пальцами.
– Ничего. Тебе пора собираться.
Потянулась, чтобы поцеловать, а он ткнулся в мои губы и отвернулся.
– Давай, Оль, ты опоздаешь. Тебя ведь ждут. Разве нет?
– Вадим, – склонилась над ним, – это несколько дней. Всего лишь несколько дней, и я вернусь. Это важно для нас. Мы потом вместе туда поедем, тебя прооперируют и все... и мы... у нас все получится, ты встанешь на ноги.
Он кивнул, а глаза странные – не обжигают больше, не греют, не плавят, а замораживают каким-то отчуждением. Может быть, он переживает, что один останется?
– Я люблю тебя.
Ничего не ответил, откинулся на подушки и, пока я собиралась, больше не сказал ни слова. Я наклонилась, чтоб поцеловать его перед уходом, а он вдруг за плечо меня удержал и птичку бумажную протянул. Сложенную так, чтоб я могла ее в карман положить.
– Красивая, спасибо. Научишь и меня их делать?
Все же сама поцеловала его в губы.
– Красивая... И пустая. Крылья есть, но не летает. Лживая птичка.
Усмехнулся. Криво как-то, уголком рта.
– Иногда можно взлететь и на бумажных крыльях, – тихо сказала я, снова коснулась его губ.
– До первых капель дождя или ветра. Иди, Оля. Хорошей дороги. Лене привет от биомусора.
Засмеялась, стараясь подбодрить себя и его.
– Обязательно передам.
– Обязательно.
Пальцем выстрелил в меня, как когда-то перед его операцией, а мне вдруг стало невыносимо тяжело порог переступить.
– Я буду тебе звонить и писать. Держи телефон возле себя. Иначе я просто спрыгну с поезда и вернусь обратно.
– Не спрыгнешь, – улыбка вымученная, ненастоящая. – Ленка не даст.
Сердце болезненно сжалось, и невыносимо захотелось остаться. Не разлучаться с ним ни на секунду. Но ведь я это делаю ради нас. Это ведь его шанс на другую жизнь.
Я набрала его номер уже в десятый раз, но мне отвечал автоответчик.
– Оль, здесь холодно, идите в купе.
Голос Антона Юрьевича прозвучал за дверью тамбура. А я все пыталась поймать сеть и тут же набрать Вадима еще раз и еще раз.
– Я скоро вернусь. Вы идите.
– Ну как я вас тут одну оставлю?
Я набрала в сотый раз и в сердцах потрясла телефоном, спрятала в карман. Вышла из тамбура. Пока сидели за столиком под мерный стук колес, я вертела в пальцах птичку, то расправляла ей крылья, то снова складывала. На душе почему-то было холодно, как в пасмурный день. Не согревала даже мысль о встрече с профессором. Хотелось домой. К Вадиму.
– А вы все документы взяли?
– Вроде бы все.
– А последнюю выписку?
Рассеянно посмотрела на Антона Юрьевича. Он постоянно что-то спрашивал и невыносимо меня раздражал.
– Кажется, не взяла.
– Жаль. Я ж вам вчера смску написал, чтоб обязательно взяли. И напомнил, где встречаемся.
Я стиснула в ладони птицу и вскинула голову.
– Что написали?
– Смску. Вчера вечером.
– З...зачем?
У меня похолодел затылок и отнялись пальцы. Я схватила свой сотовый, лихорадочно пролистывая смски, и мне показалось, что я сейчас задохнусь.
Смс была прочитана... и прочла ее не я.
«- Красивая, спасибо.
Все же сама поцеловала его в губы.
– Красивая... И пустая. Крылья есть, но не летает. Лживая птичка.
Усмехнулся. Криво как-то, уголком губ.
– Иногда можно взлететь и на бумажных крыльях, – тихо сказала я, снова коснулась его губ.
– До первых капель дождя или ветра. Иди, Оля. Хорошей дороги. Лене привет от биомусора».
– Зачеем? – крикнула я, – зачем вы мне что-то писали?
Я, тяжело дыша, смотрела перед собой, и вот это ощущение чего-то страшного и неизбежного начало давить мне на плечи каким-то свинцовым грузом, заставляя согнуться пополам и нервно хвататься за воротник свитера.
– Что с вами, Оля?
Я еще раз посмотрела на птичку и потом на Антона Юрьевича.
– Я никуда не еду. Мне нужно сойти. Когда самая ближайшая станция?
– Вы с ума сошли? У нас очередь к профессору. Потом только через месяц...
– Да плевать я на нее хотела.
Вскочила с сиденья и выбежала из купе в коридор, к проводнице. Сильно постучала в дверь, пока мне не открыла сонная женщина с ярко накрашенными чуть размазанными глазами.
– Что такое?
– Когда будет ближайшая станция?
Она несколько раз моргнула, потом посмотрела на часы у себя на запястье.
– Через полтора часа.
– А раньше нет?
– Раньше наш поезд остановку не делает. Так что ждите, и не надо людей ночью будить.
Захлопнула дверь, а я со стоном облокотилась спиной о стену вагона.
О божее! Что же мне делать? Что делать? Вадим понял, что я солгала... вот почему все так изменилось. Вот почему он вдруг стал вести себя иначе и говорить про Лену... а я идиотка безмозглая. Я даже не почувствовала, не поняла, что он знает. Снова за сотовый, лихорадочно набирая номер, как умалишённая десять раз подряд. Ответь. Ну ответь же! Что ж ты за упертый такой, как же тяжело с тобой?! Ревнивый деспот!
Вернулась в купе, даже не глядя на взволнованного Антона. Села на полку, обхватив себя руками.
– Вы понимаете, что это единственный шанс Войтова стать на ноги? Иначе ему не дают никаких прогнозов. Даже профессор, к которому мы сейчас едем, не гарантирует улучшений. Может, с костылями, но вряд ли. Чувствительность ступней восстановлению не подлежит. Нам бы добиться, чтоб вставать начал, чтоб ноги выше коленей чувствовал. И я говорил это вашему Вадиму.
Сердце сжалось еще сильнее, теперь мне казалось, что его протыкают отверткой, быстро-быстро вонзают ее в развороченное мясо, и я от боли начинаю задыхаться еще сильнее.
– Когда говорили?
– Когда приезжал к нему.
– Ко-г-д-а вы приезжали? – я начала заикаться и чувствовала, как дрожит в моих пальцах бумажная птичка.
– Несколько дней назад. Хотел проведать, узнать – как нога, и посмотреть, когда снимать гипс.
– И вы всегда лично ездите к пациентам?
У меня все замораживалось внутри, и отвертку мне теперь хотелось воткнуть в лощенного Антона Юрьевича.
– Не всегда.
– И что вы ему наговорили? А?
Я вскочила с полки, переклонилась через столик, впилась в воротник его идеально отутюженной голубой рубашки.
– Сказали вот эту всю ахинею, что и мне сейчас? Вот этот весь бред, что он не начнет ходить? – мне казалось, что я способна его действительно ударить. – Начнет! Слышите?! Он начнет ходить! Я костьми лягу, но он пойдет! Назло всем вашим прогнозам и диагнозам и... и вы. Не смейте ему ничего говорить!
Выскочила из купе, задыхаясь, глядя на проносящиеся мимо пейзажи, потом набрала Лену.
– Прости, что разбудила. Я возвращаюсь обратно – столица отменяется. Подбери меня в пригороде на станции ***. Сможешь?
– А что случилось?
– Долго говорить. Подберешь? Если сейчас выедешь, ты успеешь. Мы в дороге не больше часа.
– Ладно, чокнутая, я выезжаю. Но шампанским ты уже не отделаешься.
– Быстрее, Лен.
– Я и так гоню. Хочешь на тот свет успеть?
Я нервно постукивала пальцами по сумке, пока мы стояли на светофорах.
– В чем дело? Опять твой что-то выкинул? Новый фортель? Я смотрю, живется тебе не скучно.