Она долго молчит. Слишком долго.
– Спасибо, что уделили нам время. Большое спасибо.
– Вот что, – медленно произносит Люси. – Думаю, вы сможете добиться от него каких-то ответов, если подойдете к делу творчески. Например, спросите Уолта. Только не забывайте о возможных последствиях.
– Каких, например?
– Вы затеяли игру в угадайку с умным и совершенно непредсказуемым человеком. Если ударите его по больному месту, никто не ворвется в камеру и не скрутит ему руки. А готовы ли вы к тому, что он начнет бить по вашим уязвимым местам? Рано или поздно он начнет, поверьте.
Я изо всех сил сохраняю невозмутимость.
– Что скажете о результатах обследования?
– Это решать Карлу. Я не стала спрашивать с вас все необходимые документы, поскольку вы не имеете доступа к его медицинской карте. Но пренебречь конфиденциальностью его данных я не могу, тем более он не мой пациент.
– Он сказал вам, что я ему не дочь, – спокойно, без лишних эмоций констатирую факт.
– Да. Это единственное, в чем он уверен на сто процентов. – Она поднимает руку. – Ничего не говорите. Я понятия не имею, какие у вас мотивы, и это не имеет для меня никакого значения. Я уже давным-давно не позволяю себе судить людей. И вы, кажется, в прекрасной физической форме. Просто внимательно за ним наблюдайте. Умоляю, всегда будьте начеку.
35
– Окна и зеркала… – бормочет Карл.
Мы вернулись в гостиницу, и он вновь складывает свое «золото» в небольшую сковородку, украденную у миссис Ти. После визита к врачу он как-то особенно не в себе. Барфли устроился под столом и положил морду ему на сапог – это стало входить у него в привычку.
– «Я не жестоко, а всего лишь правдиво», – декламирует Карл. – Сильвия Плат, речь от лица зеркала.
Я молча наблюдаю, не решаясь вмешаться. Сетка из светлых царапин на столе мозолит мне глаза – будто какие-то психи играли здесь в крестики-нолики. Я собиралась немного замаскировать их мебельным маркером цвета «вишневый дуб» (купленным в магазинчике медгородка, куда Карл забрел в поисках «Маунтин дью»).
Солнце уже ползет вниз по стеклянному фасаду из сплошных окон.
– Я повешу зеркала обратно только перед самым отъездом, – заверяю я Карла. – А если тебе мешают окна, можно задернуть шторы.
Последние два часа Карл почти ничего не говорил, если не считать оскорбительного выпада в адрес пиксельного Фрэнка Синатры на стене лифта. Я спросила, как прошла беседа с врачом, и Карл по-настоящему растерялся: будто силился и не мог вспомнить сон.
– Да я не про то! – бурчит он. – Фотографии – одновременно окна и зеркала. Фотограф рассказывает одну историю, а люди потом интерпретируют ее по-своему. Идеальный кадр живет и дышит. Растет. Говорят, музыка – универсальный язык. Нет, универсальный язык – фотография.
Это практически точная цитата из его книги. Сказать ему, что мне это известно? Что я провела множество ночей, погружаясь в его черно-белые миры? Качалась на серых волнах Галвестона вместе с Виолеттой? Играла с двумя маленькими Мэри, запертыми в шкафу? Но разве эти слова не будут такими же безумными. как сам Фельдман?
Под настольной лампой все еще стоит портрет Рейчел. Я заставляю себя взять его в руки и положить перед Карлом.
– Что скажешь об этом снимке?
– Его сделал не я.
– Да, но какую историю он рассказывает?
– Эта девушка явно хотела бы оказаться в другом месте.
– Что про нее думает Уолт?
– Уолту жаль, что она умерла. А такие постановочные снимки для слабаков.
Одним яростным движением Карл смахивает на пол свою добычу. Барфли приподнимает голову, но на всякий случай решает не высовываться.
Я неверным шагом возвращаюсь к лампе и ставлю Рейчел на место. Начинаю собирать камни, чтобы Карл не увидел моих слез, потом открываю ладонь и высыпаю все камешки обратно на пол.
– Сам собирай свои камни, Карл. Или закажи уборку. Этим вечером я хочу побыть одна. Идем, Барфли.
У себя в спальне я начинаю усиленно работать над тем, чтобы унять слезы и восстановить дыхание. Достаю из кармана кость и бросаю ее на ковер до тех пор, пока не выпадает мое счастливое число – три. Потом выкидываю счастливое число Рейчел, шесть.
Через десять минут меня, как обычно, отпускает. Мои приступы уже давно не длятся больше десяти минут. Я научилась даже горевать.
Книга с фотографиями Карла, разорванная пополам, лежит на комоде.
Кровать и подушки по-прежнему похожи на разворошенный сугроб. Номер сегодня не убирали – я повесила на дверь табличку с надписью «Не беспокоить».
Подхожу, беру ручку и записываю в гостиничный блокнот сегодняшние траты: «Газета – 1,25 доллара, обед в кафе – 10,12 доллара, мебельные маркеры – 8,37 доллара».
В гардеробной достаю рюкзак и открываю потайной кармашек. Пальцы сперва натыкаются на моток гладкой, как змея, нейлоновой веревки, потом находят серебристый скотч. Карл опять включил «Семейную вражду», но до меня доносятся только отдельные взрывы хохота. Идеальный саундтрек к безумию.
Уолт сказал, моя сестра умерла. Никто и никогда еще не говорил мне этих слов.
Я кладу на кровать книгу Карла и аккуратно заклеиваю корешок.
День шестой
Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 10 лет.
Как не бояться американских горок
1. Представляй, что катишься по радуге.
2. Опускай страховочный поручень до упора.
3. Повторяй про себя, что шанс умереть на аттракционе равен 1 к 300 000 000 (факт).
4. Кричи и дыши, кричи и дыши.
36
Когда мне было восемнадцать, я нашла Эдну Зито в доме престарелых. Ее конвертики с инструкциями для бытовой техники порой обнаруживались в самых неожиданных местах, и я не могла просто так исключить вероятность того, что именно она приклеила близняшек под чердачную лестницу.
Ее сын Никсон тоже считал, что такое возможно.
– Она вечно все прятала, – сказал он мне по телефону. Мать он назвал «забывчивой».
Когда я рассказала ему о своем детстве в их старом доме – как я тайком оставила его имя на дверном косяке и нашла под лестницей «любопытную» фотографию двух девочек-призраков, он с улыбкой отметил, что я – прирожденный романтик.
Однако первую встречу со своей матерью Никсон организовал неохотно и сам на нее не явился. При этом он не задавал слишком много вопросов, что было очень даже хорошо. В ту пору я как раз старалась не напрягать маму лишними звонками от незнакомых людей.
Когда я впервые увидела Эдну, она сидела в инвалидном кресле. Красная рубашка в черный горох, черные брюки – эдакая скрюченная божья коровка. Вместе с еще пятью старушонками они организовали общество «Перекати-Полли», все члены которого были прикованы к коляскам, при этом мастерски метали стеклянные шарики.
Они помнили, как в детстве бегали наперегонки с шарами из высохшей травы, знали наизусть разудалую песню с таким названием и рецепт одноименного пудинга.
Но сказать, какой сейчас год, не могли.
Сын Эдны предупредил, чтобы я не набрасывалась на его мать с вопросами, поэтому фотографию близняшек я приберегла до второго визита. Взгляните на их лица, сказала я. Вы знаете этих девочек? Может, они ваши родственницы? Мне показалось, что в ее взгляде на секунду вспыхнуло узнавание. Она пробормотала: Вот чертовки! Затем помотала головой и передала снимок Иде, Ида передала его Герте, Герта – Хейзел, а Хейзел – Опал.
Тот огонек в ее глазах заставлял меня возвращаться снова и снова. На Эдне я отрабатывала приемы, которые позже пригодились мне в общении с Карлом. Сама того не зная, она научила меня терпению и мирному сосуществованию с невидимками. В уютной старушечьей спальне дома престарелых мы вновь и вновь оказывались в красочном мире ее галлюцинаций.
Мы обедали в обществе Одри Хепберн, мчали на кабриолете по берегу моря, наслаждаясь свистом ветра за бортом, становились свидетелями появления на свет ее мертворожденной дочери – только на сей раз врачам удавалось спасти малышку. Однажды Эдна прошептала мне на ухо: Мир фантазий – всего лишь вторая реальность, лапочка.
Благодаря Эдне я проснулась в пушистой, как облако, гостиничной кровати с новой надеждой в сердце. Эдна снилась мне всю ночь. Она выкрасила мои волосы в синий цвет, и мы танцевали босиком на песке.
Во сне Эдна заверила меня, что раскусить Карла поможет Виолетта Сантана, третья красная точка на карте Техаса.
Пляж Галвестона, на котором пятнадцать лет назад пропала без вести Виолетта, находится всего в часе езды от нашего отеля. К восьми утра я полностью готова к выезду. В «ЗаЗу» мы с Карлом уже не вернемся.
Я планировала покрасить волосы прямо в отеле, но передумала и пока убрала краски в чемодан. Когда я выхожу из комнаты, дверь в общую ванну оказывается заперта. Оттуда доносится шум воды.
По телевизору, который работал всю ночь, рассказывают про орхидейного богомола, который заманивает жертв, притворяясь цветочком. Насекомое действительно похоже на орхидею. Видимо, Карл наконец уговорил Уолта включить «Дискавери».
Хороший знак: он собрал с пола почти все, включая камни. Только зеркала по-прежнему стоят лицом к стене. Гостиничного подноса, которым он гремел вчера вечером, нигде не видно.
Я выключаю телевизор. Карл сложил газету, которой я прикрыла стол, и бросил ее на пол рядом с мусорным ведром. Провожу пальцем по белым царапинам – следы от камней глубже, чем я думала. Упаковки с купленным вчера мебельным маркером нигде не видно. Придется спросить Карла. Но сначала надо повесить на место все зеркала. Задача эта не из простых: меня то и дело ослепляют солнечные блики. Когда работа окончена, перед глазами долго плывут белые круги.
Карл по-прежнему в ванной. Прошло уже много времени, слишком много – даже для него. Я тихонько стучу в дверь.