– Видела. Говорят, это лицо одной из монахинь, что бродят по пляжу во время шторма.
– А вам никогда не казалось, что это платье… могло принадлежать Виолетте? Как она была одета в тот вечер?
Гретхен мрачнеет: до нее начинает доходить.
– Постойте. Вроде бы фотографию сделал тот серийный убийца, которого оправдали в Уэйко.
– Умоляю, Гретхен, просто присмотритесь к снимку! Это важно.
Она с трудом опускает взгляд на фотографию, как будто на ней запечатлен разлагающийся труп ее подруги.
– Не знаю. Откуда мне знать? У Ви был такой симпатичный палантин, который она повязывала поверх купальника. Голубой. А эта фотография черно-белая. Вы меня пугаете.
И все же она не может устоять перед снимком. Я придвигаю книгу чуть ближе. Внезапно ее лицо обмякает, расплывается в облегченной и насмешливой улыбке. Она тычет пальцем в подпись.
– Смотрите, здесь дата! Фотография была сделана шестнадцать лет назад. А мы приезжали сюда пятнадцать лет назад! – Тон Гретхен дает понять, что она держит меня за идиотку. И что ей не хочется знать подробности о гибели лучшей подруги, как бы она ни пыталась уверить всех в обратном. Конечно, Гретхен не слышала о гостиничных архивах. Двое суток из шести Карл жил в «Галвезе» рядом с ними, только этажом ниже. Я нашла эту информацию в одном из полицейских отчетов – увы, всем было плевать.
– Гас, бросай цветок в воду и идем. Купим мороженого на Стрэнде.
– Спасибо, что приехали… Я не хотела вас расстраивать.
– Ну-ну! – язвит Гретхен. – Ненавижу, когда муж оказывается прав.
Впрочем, злости в ее тоне уже поубавилось. Она хочет о чем-то меня спросить и уже открывает рот, но тут Гас тянет ее за платье. Она треплет рукой его волосы, проверяет, не видно ли на горизонте Карла, и говорит сыну:
– Теперь уже можно, Гас. Никого нет. Вытащи розу из песка и брось в воду – для Виолетты. Вон там, у моста, только что мелькнул хвост русалки. Она приплывет и заберет твой подарок.
Когда Гас отходит подальше, она хватает меня за плечо и яростно шепчет:
– Снимайте кепку и очки. Снимайте!
Не знаю почему, но я повинуюсь. Она больно стискивает мою руку. Глаза начинают слезиться от яркого солнца.
– Да ты еще совсем ребенок! – Гретхен несколько секунд рассматривает мое лицо, потом вспоминает про Гаса – тот слишком близко подошел к воде. Я надеваю очки и бейсболку, а она уходит за сыном.
Пока я ловлю поводок Барфли, Гретхен резко оборачивается.
– Больше мне не звони. И хватит ерундой страдать.
Я киваю. С тех пор как я посадила в машину Карла, уже третий человек дает мне подобный совет.
– Ладно, – чуть добрее произносит она. – Удачи!
Они с Гасом уходят (Гретхен взяла его на руки), а розу прибивает обратно к берегу. Я подбираю цветок и провожу пальцем по гладкому стеблю. Все шипы срезаны.
Может, забрать розу и засушить в книге фотографий Карла? Вот только мне всегда казалось это неправильным – хранить на память сухие, лишенные жизни цветы. Я как можно дальше забрасываю цветок в воду. На сей раз он распадается на лепестки; некоторое время они держатся на поверхности, потом уходят на дно.
Гретхен отказалась верить, что в книге ошибка. Вот она, дата, напечатана черным по белому.
Мне хочется заорать: Это же Карл!
Вранье у него может быть на каждой странице.
40
Ксчастью, наш белый пикап стоит на месте, рядом с волнорезом. Я решила не требовать у Карла запасные ключи от машины – понадеялась на удачу. Однако в салоне Карла нет.
Я кладу Барфли на заднее сиденье, и там тут же образуется гора влажного песка. В нос ударяет наш общий – собачий и человечий – дух: мокрого меха, океана, открытого пробника туалетной воды из отеля «ЗаЗа».
Карл положил карту Техаса под лобовое стекло в качестве защиты от солнца. Надо отдать ему должное: идея неплохая. Вот только куда он делся? Я включаю кондиционер, чтобы выгнать из салона знойную липкую влажность, и откидываюсь на спинку сиденья. Так, спокойно. Все идет хорошо. Шесть дней уже позади – больше половины. Не знаю, куда подевался Карл, но, судя по нашей короткой встрече на пляже, раскусить его мне не удалось. Эдна Зито из моих снов ошиблась, увы.
Нельзя унывать. Все нормально. И у меня есть план «Б». И «В», и «Г», и «Д», и так вплоть до «Я». Только вот дней осталось мало.
План «Б» – отправиться на восток Техаса. Судя по моим находкам, протоколам судебных заседаний и фотографиям Карла, он много времени проводил в лесных чащобах. Его камера облагораживала и украшала лица нищих, превращала корни деревьев в пальцы огромных чешуйчатых тварей, а солнечный свет – в фей, танцующих на земляном полу.
И абсолютно все в объективе его камеры выглядело зловеще, даже свет. Каждая фотография – маленькое убийство.
На очередной даче показаний Карл рассказывал, что у его семьи был в тех краях «домик».
Точного местоположения дома он так и не выдал. Прокурор попросил местную полицию прочесать местность, но это смешно. В Техасе есть частные владения величиной с Род-Айленд. Чтобы найти в здешних лесах небольшую хижину, потребуется личный проводник – и я надеюсь уговорить Карла стать именно таким проводником.
Вот только где он, черт побери?! Я сдираю карту с лобового стекла и пытаюсь ее сложить.
Мебельным маркером цвета «вишневый дуб» Карл нарисовал на карте собственный маршрут – неровный шрам, заканчивающийся посреди пустыни. «Новые условия» – нацарапано прямо поверх Техасского выступа. Красно-коричневая линия змеится в противоположном направлении от Пайни-Вудс.
Вместо точек на этой линии – три креста. Первым отмечен город Остин, и рядом подпись: «Невидимка».
Я забралась в кузов. Карл устроил в моей тщательно продуманной системе хранения жуткий погром. Я в бешенстве. Бумаги, фотографии, вырезки из журналов и газет, распечатки из Интернета – вся информация о жизни Карла, которую я собирала и сортировала годами, – все это теперь валяется в беспорядке на дне кузова.
Однако мне повезло. Нужная статья оказалась в одной из уцелевших коробок. Она лежит в папке с надписью «Остин» и пометкой «Н.О.» – «не имеет отношения к делу».
Ну конечно, я помню девочку-невидимку с фотографии Карла! Он тогда работал над проектом газеты «Техас мансли», посвященным бездомным подросткам на Гваделупе-стрит (это неподалеку от Техасского университета). Шуму те фотографии наделали много, в основном потому, что Карл отснял всю серию работ на четыре одноразовые камеры – недвусмысленно намекая, что люди на его снимках тоже расцениваются обществом как одноразовые.
Девушка на фотографии сидит спиной к кирпичной стене и читает потрепанный учебник по физике. Из пустого стаканчика «Старбакс» торчит однодолларовая бумажка. На табличке надпись черным маркером: «Я – невидимка». Девушка угловатая, худая, но хорошенькая. От двух студенток, что идут мимо, отвернувшись, ее отличают только грязная одежда и всклокоченные волосы.
Невидимая. Ненужная. Не имеющая отношения к делу. В моих списках ее нет. Я не знаю, умерла она или вернулась домой, к ненавистным родителям. Никто не стал бы тратить время на ее поиски. Я бы точно не стала.
С годами учишься проводить границы. В какой-то момент я настолько запуталась в скрытых смыслах фотографий, настолько увязла в чужом горе, что по утрам с трудом выбиралась из кровати.
Даже сейчас, когда у меня на руках всего три дела, я иногда путаю подробности. Кто играл на виолончели – Виолетта? А кто жить не мог без апельсиновых жевательных конфет – Викки? Разные глаза были у… Николь?
Теперь мне не дает покоя «Невидимка». Я все еще что-то значу для Карла, словно говорит она.
Быстро распихав бумаги по коробкам, я начинаю рассматривать пляж и волнорез.
Карла нет.
Я прохожу пешком два квартала.
На лавке примостились несколько бродяг. Они едят гамбургеры и пересчитывают деньги (мои деньги, по всей видимости).
Когда я описываю Карла, один бродяга пожимает плечами и говорит:
– Он сказал, если его будет искать хорошенькая белая девушка с кольцом в носу, передать ей, что он уехал.
Вернувшись к пикапу, я запрыгиваю в кузов и начинаю яростно, но методично расшвыривать коробки.
Искомое нахожу почти сразу. Карл не тронул эту коробку. Я вытаскиваю Джорджа из уютного гнездышка – очень красивый, старинный «Хассельблад» с округлым выступом сбоку. «Роллс-Ройс» в мире фотоаппаратов.
Сколько он, должно быть, повидал на своем веку.
Напротив, через дорогу, стоит несокрушимая стена волнореза, построенного за много лет до того, как ураганам стали давать мальчиковые имена вроде Харви.
Перебегая дорогу между машинами с камерой на шее, я чувствую себя ураганом. Водители, должно быть, принимают меня за глупую туристку, рискующую жизнью ради красивого кадра, которому все равно уготована печальная судьба: сгинуть среди тысяч других отпускных фотографий на компьютере.
Добежав до волнореза, я заглядываю в видоискатель. Так устроен «Хассельблад»: чтобы посмотреть на мир перед собой, надо опустить взгляд вниз.
Видно только бетонную стену. Интересно, мелькало ли в этой дыре лицо моей сестры? Она улыбалась? Или злилась? Была ли она жива?
Нажимаю кнопку. Карл прав. Звук очень приятный, мощный. Как выстрел.
Стягиваю камеру с шеи.
Я так раздавлена, так зла. И плевать мне на благоразумие.
С размаху бью камеру об волнорез. Еще раз, еще. И еще. На объективе и корпусе появляются трещины. «Хассельблад» разваливается на куски.
Маленькое убийство, Карл.
Как же это приятно.
Следующие несколько часов я просто еду, выискивая на обочине старика без рубашки и с гостиничным мешком для грязного белья. Из Гальвестона можно выбраться только одной дорогой. Карла на ней нет. В голове копошится нехорошее подозрение: уж не поехал ли он обратно к Дейзи?
Я нахожу радиостанцию с инди-музыкой и врубаю на полную громкость напевы «Крикет блю» о мифах и смерти, которые вышибают из головы все остальное. Даже подпеваю: «Осы, что завелись в моей груди, строят бумажные гнезда…»