Большую часть пути Карл спит. Когда солнце закатывается за горизонт – грудь Карла по-прежнему мерно вздымается и опускается, – я представляю себе такую картину: мы останавливаемся посреди пустыни Чиуауа, я достаю пистолет из консоли и пускаю пулю ему в висок. А потом наблюдаю, как кровь черными дождевыми каплями падает на темное кожаное сиденье. Эта секунда могла бы стать самой приятной в моей жизни. А каждая последующая секунда – расплатой за нее.
Мы на месте. Я бужу Карла – почти ласково. Мы стоим в темноте, вдали от фонарей, и ждем, когда пришельцы, призраки, болотный газ или бог знает что еще приведут в чувство рассудок Карла.
Мы смотрим на рассыпанные по ночному небу пригоршни сияющего сахара – в жизни не видела столько звезд сразу. Пустыня, полная теней, раскинулась до самых гор Чинати, похожих на бугристые мускулы.
Мы немного опоздали. Сегодня никакого бесплатного шоу уже не будет, блуждающие огоньки не начнут свою пляску. Они и так появляются не каждый день, а в столь поздний час их никто не видел.
Мне приходит в голову, что это к лучшему. Без них мои переживания даже глубже: сам воздух будто бы застыл в ожидании. Несмотря на присутствие Карла (а может, благодаря ему), внутри зарождается глубокое, почти религиозное чувство. Я словно протягиваю руку в прошлое – звезды над моей головой умерли миллионы световых лет назад, в песке под моими ногами лежат белые паутины костей – динозавров, индейцев. И убитых Карлом девушек.
Тонкий ручеек смеха долетает до нас со стороны машины, возле которой стоят и пьют вино две парочки.
– Я нашла у тебя в чемодане фотографию девушки, – говорю Карлу. – Ты здесь ее сфотографировал? Вышло очень красиво. Почему ты не включил это фото в книгу?
– Больше не ройся в моих вещах, ладно? За свою жизнь я сделал тысячи фотографий, и далеко не все они вошли в книгу.
– Но девушка явно имеет…
– Спроси уж сразу, убил я ее или нет!
– Ты поставил крестик на этом месте, – не унимаюсь я.
– Да, потому что очень люблю эти края. Хочу, чтобы меня здесь похоронили, – говорит Карл. И тихо добавляет: – Мы все, по сути, – всего лишь взорвавшаяся материя.
Ну скажи мне хоть что-нибудь. Пожалуйста. Что угодно!
Впервые в жизни я обращаюсь к нему с просьбой – пусть и мысленно.
– Огней сегодня не будет. Я их не чувствую, – отрезает Карл и уходит к пикапу.
Я опять ничего не узнала.
Несколько минут я просто стою и жду. Быть может, из этой темноты на меня смотрит Рейчел?
Около 21.30 мы въезжаем на безлюдные улицы Марфы, городка с населением меньше двух тысяч человек. Ни людей, ни машин. Только уличные фонари.
Город насквозь пропылен и пуст. Мы словно попали на заброшенную съемочную площадку какого-нибудь зомби-вестерна. На Земле больше никого не осталось – только убийца, женщина, кошка и пес в салоне пикапа.
Карл что-то болтает о Достоевском – нашел тему! Кажется, мой мозг сейчас лопнет, если он не заткнется.
В голове тоже стоит гомон.
Ну и где этот чертов отель с испанской штукатуркой, о котором Карл твердит на протяжении двадцати миль? Сколько у нас осталось бутылок воды? Как избавиться от кота?
Правда ли, что выстрел в голову – самый быстрый способ убить зомби-ковбоя?
– В восьмидесятых годах девятнадцатого века здесь был крупный железнодорожный узел. До сих пор идут споры, в честь какого персонажа назвали город – из «Братьев Карамазовых» Достоевского или из «Михаила Строгова» Жюля Верна. – Карл на секунду умолкает. – Ты вообще слушаешь?
– Да, – отвечаю я, чувствуя стук в висках. – Говори-говори.
Мир и спокойствие.
– Жена поселившегося здесь железнодорожного чиновника выбрала название из книжки. Но никто точно не знает, какую книгу она читала.
Ну-ну. Это ты, конечно, помнишь.
– Поворачивай, – резко командует Карл. Восемь миль назад я в очередной раз села за руль и с тех пор без конца выслушиваю его указания касательно того, как найти «Пайсано» – старинную гостиницу и памятник архитектуры неподалеку от здания городского суда. Карл заявил, что мы просто обязаны там заночевать. Во время своих фотографических паломничеств он всегда останавливался именно в «Пайсано».
Теперь он тычет куда-то пальцем. Среди черной пустыни возникает оазис белых огней.
– За «Пайсано» плачу я, – совершенно невозмутимо произносит Карл. – И о том, чтобы нас пустили вместе с Барфли, тоже я позабочусь. Ты выспись, а утром увидишь, как прекрасна Марфа.
Я не сказала Карлу, что уже бывала в этом сюрреалистичном, богемно-хипстерском городке посреди пустыни. Я прочла о Марфе в «Техас мансли» и «Нью-Йорк таймс» – газете, которую наверняка смогу найти утром в какой-нибудь местной кофейне, где подают кофе под названием «Вива ла феминиста».
Я знаю все про художественное движение Дональда Джадда: в 1970-х он уехал из Нью-Йорка и начал воздвигать среди техасской пустыни свои грандиозные арт-объекты.
Ряды алюминиевых ящиков на старом оружейном складе превращаются в абстрактное сияющее зрелище удивительной красоты – смотря под каким углом падает на них беспощадное техасское солнце. Вот уже почти пятьдесят лет эти ящики играют здесь с ослепительным светом.
Я знаю все про магазин «Прада», возведенный посреди пыльного ничто. В витринах стоят настоящие сумки и туфли, но на самом деле это не магазин, а гигантская скульптура, которой, по замыслу художника, суждено постепенно слиться с пейзажем.
Жуть, правда?
И на лице Карла сейчас такое же жуткое выражение. Он возится со своим «Никоном», хотя вокруг стоит кромешная тьма – лишь тускло светится голубым приборная доска.
– Только не спускай затвор, – говорю я.
Тот самый бывший парень, упрекнувший меня в суицидальных наклонностях, однажды завез меня в Марфу. Вообще-то мы ехали в национальный парк «Биг-Бенд», но по дороге он хотел взглянуть на гигантские скульптуры Джадда и встать где-нибудь с палаткой – «подальше от языческих огней и хипстерских латте».
Мы остановились в живописном загородном трейлер-парке, где на пыльной твердой земле выстроились кружком сдаваемые в аренду автофургоны, похожие на стильные деревянные кубики пастельных оттенков. Тогда я уже начала заниматься с тренером, и мой парень заметил первые синяки.
Он готов был порвать со мной, потому что я не признавалась, откуда они. Примерно на середине подъема в гору «Биг-Бенда» я частично раскрыла карты. Он заорал, что мне «жить надоело». Его слова нашли отклик. И до сих пор находят.
Мой тренер, разумеется, всецело одобрил наш недельный поход по выжженным землям и коварным каньонам. Наказал ежедневно выпивать по галлону воды, если мне жизнь дорога.
Кажется, это было лет сто назад. В другой жизни. Когда я паркую пикап во дворе мерцающего гирляндами «Пайсано», меня накрывает необъяснимое безразличие. Карл без проблем договаривается с администраторами насчет Барфли – попросту выкладывает на стойку три стодолларовые купюры со словами: «Бедному песику моей дочери прострелили зад».
Свободный номер всего один и называется «Люкс Рока Хадсона». Нам любезно рассказывают, что знаменитый американский актер жил здесь в 1956-м, когда снимался в «Гиганте». Барфли и коту разрешили спать за дверью номера, на просторной общей террасе второго этажа, которая начинается прямо от застекленных французских дверей.
Сам люкс оказывается изрядно потрепан, но по-хорошему: эдакое ретроочарование. Одну стену едва ли не целиком занимает огромный старинный камин из белого кирпича. В воздухе едва ощутимо пахнет золой и пылью. Есть небольшая кухонка, которой мы не воспользуемся, две уборные и одна спальня без дверного замка.
Прежде чем я успеваю поднять эту тему, Карл заявляет, что они с Уолтом и зверями поспят на улице, в спальных мешках.
– Можешь запереть двери, если хочешь, – говорит он. – Впрочем, ты и так это сделаешь.
Как только он закрывает за собой стеклянную дверь, на меня накатывает невыносимое одиночество. Площадь пустыни Чиуауа равна 200 000 квадратных миль, и львиная ее доля приходится на Мексику. Я готова почти на все, но и у меня есть пределы. Колесить по пустыне в компании двух покалеченных животных и серийного маньяка в надежде вернуть ему память – это уже абсурд. Я на такое не подписывалась.
Сквозь стекло я вижу, как на террасе суетится и расстилает спальные мешки Карл. Наконец он падает в одно из уличных кресел и затихает. В темноте загорается знакомый огонек. Можно даже не спрашивать, где он взял траву – мы же побывали в Остине, настоящем растаманском рае.
Интересно, сколько у Карла осталось моих денег – и трудно ли будет выкрасть их обратно? Хорошо хоть мне хватило ума стащить у него запасные ключи от машины и спрятать их в колесной нише.
Вздохнув, достаю из рюкзака крекеры с арахисовой пастой и пару яблок.
Когда я распахиваю французские двери, моему взору предстает безмятежная картина: гирлянды освещают террасу теплым светом, а кот мирно сидит на подоконнике, глядя в темноту на что-то, что видят одни только кошки. Барфли свернулся калачиком на спальном мешке.
Карл моментально оборачивается на скрип дверной ручки. Он подставляет мне стул, и я молча сажусь. Предлагаю ему яблоко. Он протягивает мне косяк. Я откидываюсь на спинку стула и делаю первую затяжку.
– Дурь называется «Белая вдова», – докладывает Карл. – И надо сказать, она просто душка!
Лишними вопросами я не задаюсь – например, почему мне так трудно прикасаться к Карлу, но совсем нетрудно подносить к губам его слюну, его ДНК. Почему я продолжаю холить и лелеять этого старика, словно прихотливый цветочек.
Две затяжки – и мой разум выходит на новую орбиту.
– Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем скажем слово, – говорит Карл.
Хоть бы он замолчал.
Я закрываю глаза и взлетаю. Мимо пробегает промокшая до нитки девушка, а Карл стоит за деревьями и смотрит. Красотка на пустынной дороге просит подвезти ее до города. Две маленькие девочки пропадают в лесной глуши. Николь качает на качелях своего сына. На стены старого викторианского особняка брызжет кровь. У кромки воды еще видны следы Виолетты.