Моя сестра с улыбкой крутит педали велосипеда. Она была такой циничной – и такой милой.
Косяк падает из моих рук на пол. Карл нагибается и поднимает его.
– Это Достоевский, – говорит он. – «Преступление и наказание». Прекрасные слова. Я бы даже сказал, мой девиз. Именно так я обычно делаю выбор. Решаю, кто достоин вечной жизни. На пленке и фотобумаге, разумеется.
Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 11 лет.
Как съесть призрачный перчик с маминого огорода
1. Сперва проглотить четыре таблетки от изжоги.
2. Пососать лимонную дольку.
3. Зажать нос.
4. Откусить кусочек перца.
51
Карл в очередной раз замыкается в себе, причем это связано не столько с помутнением сознания, сколько со зверским голодом. Он отказывается говорить, пока я не принесу ему нормальной еды. Крекеры и яблоки – не дело. Затем он вспоминает про одно местечко, которое работает до глубокой ночи, потому что у Марфы собственный, весьма странный и непредсказуемый режим дня.
Травка заметно выветривается к тому времени, когда мы с Карлом подходим к его «местечку»: единственному столику для пикников во дворе крошечной пивной под названием «Планета Марфа». Посетителям также предлагается сесть в салоне старого автобуса или в яме, над которой соорудили вигвам. Мы заказываем тарелку сырных начос с двойной порцией халапеньо и две бутылки пива «Курс». Угощает Карл.
Он успевает смести половину начос, прежде чем замечает на столе книгу. Свою книгу. Со всех сторон торчат розовые листочки, которыми я перед выходом из отеля отметила нужные страницы.
Он проводит пальцем по заклеенному корешку и задерживается на словах «Путешествие во времени».
– Где ты это взяла?
– Не важно. Когда мне было восемь, я нашла у себя дома, под лестницей, копию твоего снимка.
Карл поднимает голову, прищуривается.
– Вот так новости! Что же ты раньше молчала? Теперь кое-что проясняется. Может, ты поделишься своими тайнами, а я – своими… Так и поговорим! Ладно? Колись: что за фотография? Что за дом?
– Всему свое время. Сначала твоя очередь. – Наконец я хоть немного владею положением. Это приятно. Может, позвать в игру и Уолта? Нет, у нас с Карлом что-то завязалось, нельзя это портить.
Он легонько поглаживает пальцем корешок.
– Кстати, я с удовольствием подпишу для тебя книгу – только обещай, что впредь будешь лучше с ней обращаться.
– На протяжении шести лет я просматриваю ее почти каждый вечер – пытаюсь тебя раскусить.
– Весьма почтен.
– Сейчас я покажу тебе несколько фотографий. Когда я открываю страницу, называй первое слово, какое приходит на ум.
Карл молча складывает семь кусочков халапеньо в башню и водружает ее на один чипс.
– Память можно встряхнуть, если показать человеку изображение, связанное для него с сильными эмоциями, – со знанием дела говорю я.
Поначалу я действительно так думала, когда выкладывала перед ним фотографии жертв и их родных. Но потом мне пришло в голову: а что, если он не испытывал по отношению к ним сильных эмоций? В таком случае что может быть значимее для фотографа, чем дело его жизни – картины, которые он сначала запечатлевал у себя в голове и лишь потом на пленке?
– Слово называть только одно? – уточняет Карл.
Киваю.
И показываю ему фотографию одинокого белого креста под мостом на 17-й улице Уэйко, где полицейские искали зарытый труп Николь Лакински.
– Первое слово, пришедшее на ум. Говори! – приказываю я.
– Барфли.
Надеюсь, бедный пес сейчас не воет во всю глотку на террасе «Пайсано».
– Твой ответ – Барфли?
– Ага. Мы там его нашли. Обожаю Барфли. Столько куча эмоций. Да, это мой ответ.
– Ты убил Николь Лакински?
– Меня оправдали.
Я перелистываю несколько страниц и показываю ему ветхий викторианский особняк в Калверте – место, куда убийца притащил тело Викки Хиггинс.
– Скелет, – говорит Карл, запихивая в рот очередной начо. – Ну, как мои дела?
– Под скелетом ты имеешь в виду тело Викки Хиггинс?
– Нисколько.
Открываю фотографию шаров, взорвавшихся ярким светом над пустыней.
Карл медлит.
– Мы же только что там были! – нетерпеливо говорю я. – Первое слово, говори!
– Если уж быть совсем честным, – гнусавит Карл, – мне пришло на ум выражение «чушь собачья». Это считается?
– Ты закопал в пустыне убитую девушку? Ту самую, чей ключ носишь теперь на шее? – Или, может, еще кого-нибудь?
– Нет. Кстати, не знал, что ты заметила ключ. А забавная игра!
Дрожащими пальцами я открываю следующий разворот. Искаженное криком лицо в водах Мексиканского залива. Сто лет спустя после великого Галвестонского урагана Виолетта Сантана пришла на этот пляж повеселиться с друзьями. С тех пор ее никто не видел.
– Печаль, – говорит Карл. – Таков мой ответ. Даже не описать словами, как это печально. Расскажешь о самом печальном событии своей жизни?
– Это платье принадлежало девушке по имени Виолетта? – Меня так и подмывает нарушать правила игры.
– Откуда мне знать? Я просто нашел в воде эту тряпку. И кстати, неплохо подзаработал на фотографии – мне даже стало немного совестно. Большую часть тех денег я перевел в исторический фонд Галвестона – на реставрацию архитектурных памятников. Они же получают все авторские отчисления за этот снимок.
Совестно, говоришь? Уже почти полночь. Я открываю «Девушку под дождем».
– Первая ассоциация?
– Первая.
– Да, да, мы ведь давно играем, пора бы запомнить.
– Нет, «первая» – это ответ. Она первая, к кому я был неравнодушен, и потому до сих пор меня преследует. Сейчас она, кстати, тоже на террасе – обсыхает и треплется с Уолтом. Поэтому я оттуда сбежал.
Карл двигает мне тарелку с чипсами – их осталось пять штук.
– А теперь сыграем в мою игру. Называется «правда или начо». Если не хочешь отвечать на вопрос – съедаешь один чипс. Отвечать можно как угодно, необязательно одним словом. Готова?
– Сейчас моя очередь задавать вопросы!
– Какая досада. Зачем ты всем врешь, что я – твой отец?
Пожимаю плечами.
– Просто так было проще выкрасть тебя у миссис Ти. И это объяснение ни у кого не вызывает лишних вопросов.
– Правда или начо: как умерла твоя сестра? Ее застрелили? Зарезали? Задушили? Утопили? – Он четко, с расстановкой произносит каждое слово.
– Тело до сих пор не нашли, – шепотом отвечаю я. Вот зачем, спрашивается? Зачем я вообще ему отвечаю?!
– Сочувствую. – Он дает мне книгу. – Какую фотографию ты нашла у себя дома?
А вот это правильный поворот. Я судорожно листаю страницы, открываю нужную и показываю Карлу.
Несколько секунд он молчит.
– Две Мэри, – наконец мрачно произносит он. – Ну, разумеется.
– Разумеется? В каком смысле?
– Ты любила сестру? – резко спрашивает он. – Правда или начо: она тебя когда-нибудь бесила?
– Прекрати, Карл.
– Правда или начо. Правда или начо: сестра когда-нибудь тебя бесила?
– Да, Карл, я ее любила. И да, иногда она меня бесила.
У Рейчел все было чересчур, все на полную катушку.
– Почему?
– Все думали, что из нас двоих Рейчел самая… смелая.
– Красивое имя было у твоей сестры. Так вот в чем смысл этих маленьких гастролей – показать Рейчел, на что ты способна?
От ярости я теряю дар речи.
Молча беру с тарелки начо и кладу в рот. Оно тут же взрывается огнем.
Карл захлопывает книгу.
52
По обоюдному молчаливому согласию мы покинули «Планету Марфа». Я иду к пикапу и уже почти перешла дорогу. Карл отстает шагов на десять. Внезапно из-за угла вылетает машина с выключенными фарами.
За миллисекунду до того, как я сама успеваю сориентироваться, Карл вскрикивает. Я ныряю вперед. Машина проносится в нескольких дюймах от моих ног.
Никогда не падай на правую руку. Вспоминаю это предостережение тренера за миг до удара об асфальт. Левая рука с хрустом ломается, точно сухая ветка.
Боль невыносима. Краем глаза я успеваю заметить черный силуэт – верный признак того, что сейчас я потеряю сознание. С трудом поворачиваю голову. Карл с разинутым ртом бежит по дороге и яростно машет руками.
Его криков я не слышу – мне полностью отшибло слух. Содержимое моей сумочки высыпается на тротуар. У ног валяется вновь разломившаяся пополам книга Карла.
Оглушительный белый шум стоит в ушах. Я заставляю себя сесть: на случай, если придется защищаться. Со стороны бара ко мне бегут две женщины, одна уже куда-то звонит по мобильному.
Женщина с телефоном подбегает, падает рядом на колени и ласково кладет теплую руку мне на плечо. Она показывает на себя и на свою спутницу, что-то говорит. Я мотаю головой. Ничего не слышу. Мозг наконец отказал? Как же шумно.
Я смотрю на ее губы, и до меня наконец доходит: медсестры. Они с подругой – медсестры. Видимо, пьяные, рассеянно замечаю я. От них пахнет текилой. Они опускают меня на землю, укладывают мои руки на живот – и покалеченную левую тоже. Она согнута под странным углом. «Лежите, – говорят женщины. – Не двигайтесь!»
К моменту прибытия «Скорой» я уже неплохо вижу и что-то слышу. Рука горит синим пламенем.
– Уберите носилки, – говорю я странным тоненьким голоском. Он словно принадлежит крошечному человечку, который сидит где-то у меня в ногах. – Я в норме.
– Приятно познакомиться, Внорме. Меня зовут Эндрю, – весело отвечает один из санитаров. – Вы только не переживайте. Мы все сделаем в лучшем виде.
Легко, как пушинку, они укладывают меня на носилки.
Карл наклоняется и, обдавая меня запахом халапеньо, шепчет:
– Кому ты насолила, а? Те придурки в машине метили в тебя!
Его губы едва ощутимо касаются моего уха. Меня передергивает. Карл решительно забирается мне под футболку – в районе живота, – и тут же отходит, чтобы санитары могли погрузить меня в машину. Так, теперь я поеду через пустыню под вой сирены и мерцанье проблескового маячка. Тоже мне,