Наконец-то момент истины с Элоизой Лейми. Грэм знал, что именно она хочет у него забрать, только этой вещи теперь у него не было. Жребий брошен, преемник выбран. Он явился с севера по собственной воле, сам изъявил желание и попал в водоворот событий. Элоиза Лейми, единокровная сестра Майкла Грэма, опоздала.
В утренних сумерках они дошли вместе до пруда. Грэм двигался медленно, опираясь на трость: одна нога вперед, затем другая. Элоизу это раздражало, и Грэм вообще остановился, чтобы еще сильнее ее взбесить. Он достал из кармана складной нож и начал методично чистить ногти.
– Что ты делаешь? – сердито спросила сестра.
– А что? – с удивлением ответил он.
– Ты же хотел половить рыбу. Помнишь, мы решили пойти на пруд, чтобы ты порыбачил?
Грэм странно на нее посмотрел.
– Я переехал сюда в тысяча девятьсот десятом, – задумчиво проговорил он, вглядываясь в мрачный лес на том берегу озера. – Работал на железной дороге, построил дом на обрыве. Регулярно появлялось созвездие Кита. Джиммерс часами не отходил от телескопа.
Грэм покачал головой, следя за выражением лица Элоизы. У нее дергался глаз, а вместе с ним и уголок рта.
– Ты собирался рыбачить, Майкл. Забудь о прошлом. Нас волнует только будущее.
Он снова качнул головой.
– Не озеро, а грязная лужа. Раньше форель была длиной в руку. Куча форели.
Элоиза схватила его за локоть и потащила за собой вниз по холму. Грэм не упирался, словно и сам не знал, куда ему нужно идти, и был готов ей довериться. Когда из-под ребер в левую руку проникла острая боль, он замер и прикрыл глаза. Неужели настал этот момент? Неужели он умрет, так ее и не выслушав?
Однако боль затихла, и Грэм заставил себя идти дальше. Раздражать ее несложно, но утомительно. Больше всего на свете ему вдруг захотелось спокойно посидеть на берегу пруда и посмотреть, как водомерки играют на его поверхности. В воде плавала утка. Хороший знак. Грэм переступил через край гребной лодки, вытащенной на берег, и устроился на скамье в середине, откуда-то снизу достал удочку.
В этом пруду он ни разу ничего не поймал, хотя раньше здесь водилось много рыбы. Грэм даже помнил эти времена, когда в любой бухте морские ушки облепляли все камни, а рыболовные судна вытягивали тунца размером с корову. В устьях рек и в береговых течениях было полно крупного лосося, реки и озера кишели форелью.
Так было всегда, верно? Сезоны сменяли друг друга, шло время. Все жило и умирало, и, когда становишься старше, смерти вокруг больше, чем жизни. Теперь все не так, мир утратил мелкие детали. Жаль.
Грэм медленно прикреплял наживку на крючок, пока Элоиза сидела на краю лодки и на что-то жаловалась. Ее желания и недовольства он понимал лишь отчасти. Жадность сестры была и вовсе чужда Грэму. Делая вид, будто поправляет шляпу, он уменьшил звук на слуховом аппарате. Стало почти тихо, искаженный голос Элоизы доносился издалека и словно принадлежал раздосадованному призраку. Грэм слышал, как стучит кровь в венах. Он забросил крючок с икрой лосося в пруд, и грузиками его потащило ко дну.
Элоиза вдруг перешла на крик. Грэм дернулся. Утка взлетела, громко хлопая крыльями. Оказалось, Грэм задремал, чем ужасно разозлил сестру. В ее расписании нет места для его сна.
– Чего? Что ты сказала? – переспросил он, улыбаясь.
Грэм в открытую усилил громкость на слуховом аппарате. Элоиза поджала губы и бросила на него гневный взгляд. Она как будто мысленно считала до десяти, чтобы успокоиться. Грэм мог бы довести ее до сердечного приступа, но не стал. Элоиза в любой момент может его убить. Она на такое способна.
– Я сказала, что могу его принять. Я подготовилась.
– Что принять? – с озадаченным видом спросил Грэм.
Элоиза что-то ответила, но он не расслышал – к горлу подступила мокрота, забивая весь рот. Он сплюнул на траву и отдышался. Спустя минуту Грэм снова заговорил.
– Так что? – Он снова изобразил замешательство.
Элоиза в ужасе уставилась на него, пораженная то ли его кашлем, то ли неспособностью понять ее слова.
– Говорю, я подготовилась, – громко и отчетливо произнесла она.
– Как? Для чего?
– Сделала операцию. Теперь я бесплодна. Была еще побочная инфекция с осложнением на бедренный сустав. Никак не заживает. Майкл, я знаю все, что известно тебе, и я приобрела особые силы. Я сосуд, который нужно наполнить.
– Не пойму, зачем наводить болезни на огород. Со временем растения все равно засохнут и умрут. Почему ты так стараешься ускорить этот процесс? Почему не дашь ему развиваться своим путем?
– Потому что это невыгодно. О чем я и говорю. Я готова освободить тебя, забрать эту ношу. Ты же понимаешь, что тебя скоро не станет. А когда ты умрешь, появится кто-то другой. Грааль по праву принадлежит мне. Мы с тобой одной плоти и крови. Я могу претендовать на него точно так же, как и ты. Очень эгоистично с твоей стороны – прятать его все эти годы, когда можно было извлечь пользу.
Объяснять ей что-то бессмысленно. Элоиза слышала лишь то, что хотела слышать, ведь она уже давно определилась. И все-таки стоило попробовать.
– Грааль, говоришь? Необязательно давать ему имя. И использовать его тоже не надо, Элоиза. В мире полно вещей, которые не созданы для извлечения пользы.
– Это уже мне решать.
Грэм бросил на нее взгляд. Говорить с Элоизой – все равно что кричать в колодец.
– Ни я, ни ты не знаем, что это такое на самом деле. Эта вещь опасна. Ее нужно хранить, а не использовать. Это ведь… кусок бумаги, который свернули в виде чаши, куда попало немного крови. Лучше бы он вообще не привозил ее с востока. Ты мечтаешь снять крышку с ящика Пандоры.
Грэм захрипел, как бывало с ним после долгих разговоров. Он закрыл глаза, стараясь не двигаться и перевести дыхание. И снова накатила волна боли. Только бы не подать виду… Через некоторое время Грэм открыл глаза. Элоиза смотрела на него с растущим недовольством, стремясь извлечь из старика хоть какую-то выгоду.
– Он и стал причиной импотенции Джона Рёскина? – спросила Элоиза.
Грэм пожал плечами и потянул удочку. Крючок, как всегда, за что-то зацепился. Люди годами заваливали пруд всяким хламом. Иногда в него падали деревья. Трудно сказать, что попалось на крючок, но это точно не рыба. Грэм потянул еще раз, однако крючок только сильнее застрял.
– Да и ты… Почему не завел детей? Всю жизнь как монах.
– Семейная жизнь не для меня.
Элоиза скептически на него посмотрела, как бы намекая, что брат с ней нечестен.
– Лично я считаю, что из-за импотенции Рёскин и стал Королем-Рыбаком. Грааль попал прямо к нему в руки и…
– Какой еще Грааль? Ты слишком буквально все понимаешь, Элоиза. В погоне за прибылью ты, похоже, совсем тронулась умом. Есть только лист бумаги…
– Неважно. Просто выслушай меня. У Рёскина имелись все необходимые инструменты. Он был талантлив от природы, и вдруг ему выпала такая задача.
Элоиза задумчиво посмотрела на воду, взволнованная собственными размышлениями.
– А ты не умна. За деревьями леса не видишь.
– Это ты как раз не видишь.
– Какая разница, что я вижу. Я всю жизнь строил свой дом, как и говорилось в Писании.
– В Писании! Ну и каков результат? Все напрасно! У тебя нет будущего, а у меня есть. В моих руках весь мир, и я предупреждаю…
– Погоди.
Грэм устал от ее болтовни. Он еще раз дернул удочку и стал не спеша крутить катушку. Удочка согнулась чуть ли не пополам. Быть может, это громадный сом – ленивая тварь, годами лежавшая на дне пруда. Элоиза Лейми молча наблюдала за действиями брата. К поверхности приближалась какая-то тень в окружении ила и водорослей… Резиновый сапог, гнилой и покрытый черными пятнами и слизью. Грэм вытащил его на берег.
Он обернулся и озадаченно глянул на Элоизу.
– Это сапог. Резиновый сапог, – усмехнулся Грэм.
– Я вижу, – прошипела Элоиза, бледнея от злобы и нетерпения. – Слушай, старик, вот что я тебе скажу. Мир и будущее за мной. Пока ты жив, можешь стоять у меня на пути, я потерплю, а вот твоя жалкая армия из так называемых друзей… После твоей смерти, попомни мои слова, будет очень краткое и опасное столкновение, и твои приятели пострадают ни за что. Мне плевать, что из себя представляет эта штука – кусок бумаги или золотую чашу. Но она предназначена мне. И завладеть ею мешают твои дурь и упрямство… пока что. Сделай своим друзьям одолжение, отдай мне ее сейчас.
Грэм не остался равнодушным к словам Элоизы. Возможно, она права, однако это ничего не меняет. В ответ он снял с уха слуховой аппарат и бросил его в воду. Не глядя больше на сестру, с трудом вызволил застрявший крючок и бросил сапог за борт лодки. Снял крышку с банки лососевой икры, достал пару икринок и насадил на крючок. Все это Грэм делал без спешки, уверенный, что никуда уже отсюда не уйдет.
Водомерки прыгали по поверхности, точно балерины. Сверху послышалось кряканье. Та самая утка вернулась с тремя приятелями; все они сели на воду и с любопытством поплыли к Грэму.
Он высыпал на руку четверть содержимого банки и бросил уткам, которые с энтузиазмом набросились на еду. На покрытом травой холме прыгали кролики, на пихте переговаривались серые белки. Из-за деревьев вышла самка оленя с детенышем. Мимо кроликов враскачку прополз крот.
Превозмогая боль в груди, Грэм медленно встал с твердой скамьи и, перешагнув через край лодки, ступил на траву. Споткнулся, упал на живот и затем перекатился на спину, чтобы сквозь деревья видеть небо. Лес был наполнен звуками древнего мира, оживающего к утру.
Он вспомнил, что с кем-то разговаривал, но это было давным-давно, и теперь на холме никого не осталось, только крот и кролики. Все сказанное больше не имело никакого значения. Лишь ветер вздыхал среди хвойных деревьев.
– Не переживай ты так, – сказал дядя Рой. – Она за все заплатит.
– Я не хотел разбивать его машину, но другого выхода не было. Он остановился на углу, понимая, что пешком меня не догонит, да и я не мог уже притворяться, будто опять застрял в яме. Что мне оставалось? Вот я и въехал в дерево.