Говард изучил местность, насколько это было возможно, и, выйдя из тени, направился к входной двери мимо роз странного цвета и горшка с рыбьей кровью. Дважды позвонил в звонок, чтобы его точно услышали среди шума. Нечего скромничать.
Ему открыла миссис Лейми, одетая в красное кимоно; на шее висело ожерелье из сухих цветов, связанных между собой тонкой косичкой волос. В свете лампы на крыльце ее лицо под слоем белой пудры и с подведенными глазами выглядело чуть ли не омерзительным. Из-под кимоно торчал свитер с высоким горлом – он прикрывал обвисшую кожу на шее и лишь подчеркивал ее сходство с какой-то экзотической индюшкой.
– Ну и ну! – воскликнула она, хлопая в ладоши. – Вот и наш Говард!
Разговоры в гостиной стихли, из кухни выглянули мужчина и женщина. Даже на расстоянии Говард заметил, что женщина посмотрела на своего спутника, закатив глаза. Ей было чуть за тридцать, и лицом она смахивала на разведенку, которая слишком много курит и вечно жалуется на жизнь. У бледного мужчины лет тридцати пяти было собачье выражение лица и редкие, как у подростка, усики. Он ухмыльнулся в ответ подруге и тоже вскинул брови, после чего они оба пошли в гостиную с таким видом, словно желали как можно скорее познакомиться с гостем, хотя все это было явно напоказ. Говард направился вслед за ними и стал ждать, когда миссис Лейми его представит.
Белокожий Хорек поднялся с дивана и приветствовал Говарда улыбкой, сверкнув идеально ровными зубами.
– Вы двое уже встречались, – сказала миссис Лейми.
Хорек весело кивнул и сел на диван, чтобы продолжить негромкую беседу. При этом он выглядел каким-то нервным, как будто точно знал, что в любой момент сработает пожарная сигнализация, но делал вид, что все в порядке.
К счастью, среди гостей не было грабителя из дома мистера Джиммерса, того самого, в парике. Вышло бы неловко. Наверное, его пока не выпустили из тюрьмы, или же миссис Лейми его прогнала из-за подпорченной репутации. Других мужчин Говард раньше не видел. Один, со взъерошенными седыми волосами, был одет в черный деловой костюм с красным кожаным поясом и такими же туфлями. Образ получился кричащий и пошлый. Второй, собеседник Хорька, оказался худым и простенько одетым парнем чуть за двадцать. Когда Говарда представили собравшимся, он даже не взглянул в его сторону. Парень был в небрежно наброшенном на плечи свитере и держал в руке сигарету в серебристом мундштуке, а его оттопыренный мизинец дергался перед лицом, словно он показывал растопыренными пальцами длинный нос.
«Так вот каков ваш “салон”», – подумал Говард и взялся за трость другой рукой, чтобы ответить на крепкое рукопожатие мужчины в костюме.
– Это преподобный Уайт, – сказала миссис Лейми. – Серьезный человек, даже выступает на телевидении в Сан-Франциско. Пятнадцать лет назад читал проповеди на улице в районе Маркет-дистрикт, а теперь ему принадлежит половина отремонтированных особняков на Хейт-стрит.
– Рад знакомству, – соврал Говард, борясь с желанием вытереть ладонь о брюки. И как это можно из уличного священника превратиться в домовладельца?
– У преподобного приход в Церкви благоденствующих христиан, – продолжила миссис Лейми. – Предупреждаю, он мастер вести дебаты. Запросто переманит вас, мистер Бартон, на свою сторону, как когда-то переманил и меня.
Уайт внимательно осмотрел Говарда:
– Болит нога, мистер Бартон?
– Футбольная травма, ничего серьезного. Напомнила о себе в холодном климате.
– Серьезно напомнила, раз понадобилась трость. Вы христианин?
– Чаще всего я грешник, – уклончиво ответил Говард.
– Неверный ответ, стоило бы его перефразировать. Необязательно всегда говорить правду, а то о вас сложится плохое мнение. Говорите «Да, христианин!», и сразу станет легче. С ногой, кстати, могу вам помочь, но и вам нужно будет постараться. Никакой, на хрен, ерунды, к которой вы привыкли. Я говорю что думаю – и добиваюсь результатов. Интересная трость. – Он слегка подался вперед, разглядывая ее, затем вновь уставился на Говарда.
Миссис Лейми взяла преподобного Уайта за локоть.
– Будь другом, налей мистеру Бартону бокал шампанского. Пусть немного выпьет, а потом ты уж им займешься.
Она улыбнулась священнику, как бы намекая, что ему пора отойти. Парень с мундштуком хихикнул. Миссис Лейми обратила внимание на тех двоих, которые перешептывались на кухне, и их представила: Гленвуд Тачи, литературный критик и обозреватель, тоже из Сан-Франциско, поклонник метода деконструкции, не одобрявший легкомысленных отзывов о книгах. Говард не очень-то понимал, что это все значит. Женщина оказалась писательницей с неизмеримо высоким коэффициентом умственного развития.
– Гвен, покажи ему свою карту «Общества интеллектуалов», – сказал тощий с мундштуком. – Она ее даже заламинировала, – добавил он, обращаясь к Говарду.
Говард улыбнулся в ответ, не зная, шутит он или издевается. Наверное, все же второе.
– Где можно купить ваши книги? – спросил Говард, догадываясь, каким будет ответ. – Я хотел бы почитать.
– Госпожа Банди в основном публикуется самостоятельно, – объяснила за нее миссис Лейми во избежание неловкости. Она сжала плечо гостьи в знак поддержки, провела ладонью по ее руке, и на мгновение их пальцы соприкоснулись.
– Три тома моих стихов можно найти в «Огнях города», – решительно ответила Банди. В одежде цвета хаки и с длинными прямыми волосами она выглядела как политическая активистка. Судя по ее взгляду, Говарда она презирала – как и других присутствующих здесь мужчин. – Боюсь, они вам не понравятся. Там нет ни драк, ни секса.
– Ее поэзия очень интеллигентна, – пояснила миссис Лейми. – Настоящий авангард. Абсолютное пренебрежение традиционными стихотворными методами. Она одной из первых стала писать стихи без определенного размера. А от исследования темы экзистенциальной женщины современные издатели и вовсе далеки.
– Как и вообще все мужчины, – вставил преподобный Уайт, выглядывая из кухни и подмигивая. – Многие из нас никак не могут понять сущность женщины. Сколько раз за свою жизнь я пытался это сделать, а они по-прежнему остаются для меня чертовски загадочными. – Он разразился хохотом и, громко икнув, вновь скрылся на кухне, чтобы налить Говарду шампанское.
Парень с мундштуком фыркнул – словно хотел засмеяться, но смех вырвался через нос.
– Он при деньгах, – не очень тихо шепнул Говарду Хорек, кивая в сторону кухни. – Сама по себе достаточная рекомендация.
– А это наш художник. – Миссис Лейми показала на парня с мундштуком. – Джейсон, будь хорошим мальчиком и поздоровайся с гостем. Говард Бартон – куратор одного крупного музея в Лос-Анджелесе. Верно я говорю, мистер Бартон?
– Не совсем. На самом деле я работаю в небольшом музее в Санта-Ане, специализирующимся в основном на истории региона. Всякие там кости индейцев и обломки старинных горшков. Хотя и с претензией на большое будущее.
– Я ценю скромность в людях. – Художник встал и низко поклонился. – Повсюду одни позеры. Не каждый день встретишь человека, который готов честно рассказать о своих заслугах.
Говард поклонился в ответ, проглотив обиду. Преподобный Уайт подал ему шампанское, и Говард с видом знатока понюхал содержимое бокала. Поблагодарил священника, а сам решил, что при удобной возможности выльет шампанское в какое-нибудь комнатное растение. Он явно угодил в змеиное гнездо, где его хотят либо напоить, либо отравить. Компанию будто специально подобрали для этой встречи.
Госпожа Банди, поэтесса, бросила на преподобного Уайта уничижительный взгляд и вновь удалилась на кухню в сопровождении мистера Тачи. Никто из присутствующих Говарду не нравился, за исключением, как ни странно, Хорька – только он здесь не производил впечатление человека, затеявшего какую-то сложную игру. «Как бы не сорваться на дерзость», – подумал Говард. Тем более при таком серьезном количественном перевесе. Наоборот, надо выразить восхищение их несомненно великими талантами. После происшествия у Джиммерса все изменилось; он явился сюда не просто так, хотя не мог сказать, какую именно цель преследовал.
Говард сел, поставив трость у подлокотника дивана, закинул руку на спинку и постарался изобразить заинтересованность в разговоре между Хорьком и художником Джейсоном, фамилию которого так и не назвали. Обратиться к нему просто по имени Говард не мог – чересчур дерзко, – да и Хорька он стеснялся называть Хорьком – или, раз уж на то пошло, Слоном или Антилопой. В итоге он просто прислушивался к беседе об искусстве перформанса и о художнике из Сан-Франциско под псевдонимом Сварка, который подключал свое тело к розетке, чтобы стрелять световыми лучами из глаз и локтей.
– Серьезно? Световыми лучами? – с искренним удивлением спросил Говард, однако художник резко на него посмотрел и ничего не ответил, лишь прикурил еще одну сигарету от предыдущей.
Ненадолго пропавшая куда-то миссис Лейми появилась с подносом крошечных сэндвичей с козьим сыром, настурцией и диким укропом.
– «Нуво Калифорния», – сказала она. – Сыр куплен на ферме, недалеко от Каспара, а настурции – из моего собственного сада. Как видите, они не оранжевые, а зеленые. Добиться такого цвета было нелегко, и я не раскрою секрет, как так получилось. Пусть уникальный вкус этих канапе говорит сам за себя.
– Я только что поужинал, – отозвался Говард с притворным сожалением и похлопал себя по животу. Интересно, какими мерзкими жидкостями миссис Лейми поливали эти настурции? Соком измельченных помидорных бражников?
В этот момент кто-то завизжал, точно застрявший в норе поросенок. Следом послышался звук бьющегося стекла – вероятно, бокал упал на кухонный пол, – затем тонкий смех и звук шлепка. Миссис Лейми и двое мужчин тут же посмотрели в сторону кухни, и Говард успел вылить шампанское в горшок с растением, после чего поставил бокал на столик с таким видом, словно выпил все одним глотком.
Госпожа Банди вернулась к ним в ярости, оглядываясь через плечо.
– Ты бы и курицу трахнул, если бы сумел к ней подобраться! А для этого она должна быть слепой или больной!