лидия: Нет, счастливой не была. В молодости не была. А перед смертью говорила: “Какая же я счастливая! Какие у меня дочки золотые. Смотри, Лидочка, Нина клубнику с рынка принесла, это ж сколько она сейчас стоит? Какие дочечки у меня… Золотые мои дочечки…” Шестьдесят восемь лет ей было. Я уже ее на два года старше.
нина викторовна: А я на двенадцать…
лидия: “Держитесь друг за дружку, дочечки мои, любите друг дружку, помогайте друг дружке, не ссорьтесь…”
нина викторовна: А мы и не ссорились.
лидия: Это правда, Ниночка, правда. Я запомнила, как ты ко мне в больницу приходила. Ленточки были красные в косичках…
нина викторовна: Лидок, Лидок, а я ведь тоже этот день запомнила. Нас тогда первый раз к тебе в палату пустили. Удивительно, что ты, малышка совсем, запомнила.
лидия: Все детство ты меня на спине таскала. Я так привыкла на твоей спине ездить, что, когда в школу пошла, только тогда и поняла, что я не такая, как все…
нина викторовна: Ой, а какие девчонки были жестокие! Знаешь, Лидочка, я думаю, что они так тебя дразнили из-за меня. Я как раз в училище поступила в театральное, ходила в юбке фестивальной, широченной, с нижней юбкой из марли накрахмаленной, а талия тонкая. Мне завидовали, а на тебе отыгрывались. Я не понимала тогда, что женская жестокость хуже мужской, но потоньше, я бы сказала. И уже тогда было чувство, что все эти злые девчонки очень несчастные. Ах, какой же счастливой я себя тогда чувствовала, и мне хотелось, чтобы все вокруг были счастливые. Лидочка, конечно, первым делом. Такая у меня была страсть – быть счастливой. И так все завертелось! И работа, и карьера, и любовь… одна, другая, третья… А Лидочка одна. Подрастает – и всё одна… Но при том не могу сказать, что несчастная. Скорее, несчастливая. Всё одна, с книжечкой, с книжечкой. Так в библиотеке всю жизнь и проработала… И тут Верочка родилась. И сестричка моя стала такая счастливая! У нее дочка, и ничего-то ей больше не нужно. Глядя на Лидочку с ее дочкой, я так радовалась… А кто этого ребеночка отец, я как-то не сразу разобралась… Постепенно разобралась. (Пьет понемногу, постепенно все больше пьянея.) Мы, девочки мои, живем в стране несчастных женщин. Мы-то счастливые. Готовы были всю жизнь последним поделиться. Всю жизнь так прожили. Друг дружку поддерживали, помогали. Гоша родился. Поздний ребенок. В школу пошел. Как я на гастроли, Лидочка через всю Москву едет к нам семью мою поддержать, покормить, Гошеньку спать уложить… Всем хорошо… Конечно, и мама наша Алевтина, и бабушка Капитолина счастливыми, как мы, не были. Но посмотрите, какая она была красавица. Лидочка на нее похожа. Здесь бабушка уже не так молода – это фотография года тридцать пятого, наверное. Оба хороши, и дед такой фактурный. Федор Алексеич.
Появляются старики. Федор держит перед собой вытянутые и согнутые в локтях руки, а Капитолина распускает шерсть и наматывает ему на руки.
нина викторовна: Военный. Шофером был, генерала возил. В тридцать седьмом генерала расстреляли, а деду двадцать лет на всякий случай дали. Он из лагерей не вернулся. Там и сгинул. Известно только, что умер в пятьдесят шестом году, в лагере. Посмертно реабилитирован. Как миллионы других… А мы и не понимали, что бабушка все плачет, плачет… тоже молчать хорошо умела. Никто из нас этого деда не видал, бабушка про него ничего не рассказывала, какой он был человек. Хороший, наверное… И тоже все несчастные. Гош, наливай. И будьте все счастливы! Это в наших руках и зависит только от нас самих. А ты, Ксенька, права, права, будьте вы счастливы, девочки мои, и в замужестве, и без всякого мужа. За ваше счастье!
Гоша наливает, все пьют, но как-то несколько робко.
нина викторовна (пьянея все больше): Вы все эмансипированные. Это тоже вроде как дорога к счастью. Но какое-то оно сомнительное… неполноценное. И вообще, на что он вам, мужик? Есть – хорошо, а нет – вон у нас на задах, в подвале, секс-шоп. Я зашла как-то взглянуть, чем молодежь тешится. Боже мой! Да там тебе и мужика электрического, и бабу надувную дадут, недорого, я бы сказала. Совсем недорого, и без всяких душевных мук. Свобода! Может, правда, скучновато немного… Зато безопасный секс…
георгий: Ну, мать, ты даешь!
нина викторовна: А что, Гошенька, во времена нашей молодости всякого безобразия было не меньше теперешнего, и девочки бедные по абортариям корячились. А теперь у вас, девочки, счастливый секс, без страха. Ну что ты так вытаращилась, Лидочка? Я же правду говорю?
лидия: Ниночка, ты про деда нашего не всё знаешь. Я про деда Федора кое-что узнала, совсем недавно… Не знала, надо ли говорить… детали…
нина викторовна: Что же не сказала? Тайна? Еще одна тайна?
лидия: Не успела просто. Это недавно было. Мы с Верой перед Ксюшиными родами комнату для нее с ребеночком освобождали – Вера теперь ко мне перебралась, а Верину комнату для Ксении с Нюшей приспособили. Всё вытряхивали. У меня дома хранится мамина папочка с документами, письмами. Там и бабушкины старые какие-то бумаги, справка о реабилитации тоже… Я раньше эти бумаги не смотрела, папочку не открывала. А тут, когда всё разбирали, мы побольше барахла хотели выбросить, очистить дом от старья, я в бумажки заглянула, выбросить хотела. Вот там я нашла письмо старое, без даты, без конверта, от какого-то человека, который с дедом сидел. Письмо бабушке. Но я не поняла, получила она это письмо или успела умереть к тому времени… Из письма следует, что деда в лагере убили заключенные во время восстания. Всех стукачей поубивали… И деда убили… стукача.
Старики, которые все время молча мотали шерсть, заговорили.
капитолина: Получила я это письмо. Но я уже знала, что он умер в лагере, когда бумага пришла.
федор: Мне один год оставался. Кум вызвал, говорит: “Подписывай, отчеты будешь мне сдавать, кто что там говорит”. Я говорю: “Да я малограмотный, куда мне писать”, а он: “Срок тебе прибавим…” Ну, хоть в петлю… ну я и подписал бумагу-то… да я и не успел послужить им, ничего не успел… Тут восстание произошло, и парень один молодой указал на меня, он видел, что я из оперчасти выходил. Значит, стукач. Ну и убили. В тот день пятнадцать стукачей убили. Это в Казахстане, в федоровском лагере было восстание заключенных…
капитолина: А я уже знала, что умер… и на что оно мне было, письмо это… я уже и не помнила, как он выглядит, этот Федя…
Оба исчезают. Нонна и Вадим постоянно пишут эсэмэски…
лидия: Ниночка, да я сразу хотела сказать, но не по телефону же… и вообще не до того было… Нюша родилась, хлопоты, первое время трудно очень, сейчас наладилось… просто не успела сказать.
георгий: Многовато для одного дня… (Наливает водки себе и матери.)
нина викторовна: Такое знание… Без него жить легче. И помалкивать. Но помалкивать иногда надоедает.
георгий: Жалко деда… ни за что сгинул…
нина викторовна: Получается, что надо нам еще помянуть нашу с Лидочкой бабушку Капитолину и несчастного деда Федора.
георгий (снова наливает): Помянем Федора и Капитолину. (Пьет.)
К нему присоединяются Нина Викторовна и Лидия.
нина викторовна: Ох, хорошенький вечер получился… Лидочка, споем, как в детстве пели?
Появляется Виктор с аккордеоном. Сестры, взявшись за руки, поют.
Плавно Амур свои волны несет,
Ветер сибирский им песни поет.
Тихо шумит над Амуром тайга,
Ходит пенная волна,
Пенная волна плещет,
Величава и вольна.
Виктор исчезает.
нина викторовна: Все! Все! Закончили вечер воспоминаний. А теперь – чай. К чаю торт, Верочка испекла. А пирожные из “Праги”. Сама поехала и купила. Представьте, все поменялось, Арбат – это сущий кошмар. Кажется, одна только “Прага” и осталась от старых времен. Все перестроили. Роддома Грауэрмана нет. Нас с Лидочкой оттуда принесли. Гошу я там рожала. Нет, нет, долго жить тошноватенько. Глаза закрою – вижу старый Арбат. Там был антикварный магазин, шикарный. Директор там был… забыла, Исаак Соломоныч или Исаак Абрамович его звали. Мы слегка разбогатели в конце семидесятых, я там много чего покупала, и мебель оттуда. Он вкус мой знал. Звонил. “Карелочка, – говорил, – пришла, приезжайте, Нина Викторовна, для вас подержим. Очень породистая”. Вон и стол этот, и кресло у него купила. И александровский фонарь у меня в спальне… Нонка, ставь чашки, возьми в буфете. Да-да, и буфетик этот оттуда. Стоило грош. В одну цену с гэдээровскими этими… как их называли, Лид?
лидия: Хельга.
нина викторовна: Хельги, точно, точно!
Вера и Нонна заваривают чай, режут торт.
вера: Теть Нин, а чашки белые или синие ставить?
нина викторовна: Белые, белые!
Все молча рассаживаются, разливают чай.
нина викторовна: Устала я, дорогие мои. Устала. Малышка какая у тебя удобная, Ксюша. Смотри-ка, спит который час подряд.
ксюша: Зато она ночью такие концерты устраивает. Такой ребенок наша Нюша – днем спит без просыпу, ночью концерт.
нина викторовна: Нормальный режим. Я всю жизнь только так и жила. До полудня спала, а к ночи концерт. Спектакль. Ночью самая жизнь и начиналась. Да и сейчас то же самое… Днем кой-как ползаю, все в сон клонит, а ночью – ни в одном глазу.
лидия: Да, Нина, я уж давно без снотворного не засыпаю.
нина викторовна: О! И я. Без снотворного не засыпаю… А ты что принимаешь?
лидия: Называется… не припомню. Продается без рецепта…
вера: Мелаксен ты принимаешь.
нина викторовна: Да это же ерунда. Неужели помогает? Я покрепче беру.
лидия: Покрепче – с рецептом, надо к врачу идти.
нина викторовна: Чего же ты раньше не сказала? Дам я тебе рецепт, ко мне врач домой приходит, выписывает всё, что попрошу.
георгий: Да, всем пора. Собирайтесь, ребята. (Встает, целует Нину Викторовну.) Хороших снов, мамочка.