Вторая история про пепел
Вторая история, тоже связанная с Аронычем, кладбищем Пер-Лашез и пеплом, произошла года два с лишним тому назад, когда я приехала, уже после смерти Наташи Горбаневской, в Париж и Ароныч повел меня на ее могилу. Он шел уверенно – кладбище он знал, как свою квартиру, где что стоит. История Наташиной могилы сама по себе удивительна: ей по ее статусу человека бедного и не вполне французского полагалось какое-то общенародное кладбище довольно далеко от Парижа, тем более что знакомый министр, необходимый для рекомендации, чтобы быть похороненным на Пер-Лашез, по причине субботы был вне досягаемости. И пока растерянный сын Ясик размышлял, как же поступить, позвонил муж покойной Ирины К., Наташиной подруги, и предложил место на Пер-Лашез. Дело в том, что, когда умерла его жена, он купил там два места, но прошли годы, он женился и совершенно не собирался ложиться в купленную двадцать лет тому назад могилу со старой женой. И Наташу похоронили в эту подаренную могилу. Вот мы с Мишей там постояли, выпили по рюмке кальвадоса, который был у него заготовлен на этот случай, и пошли прочь.
День был светлый, самое начало лета, трава на газонах свежая, молодая. И на ней я заметила в нескольких местах странные светло-серые полосочки, кое-где даже как будто параллельные.
“Что за полосочки?” – спросила я. И Миша мне объяснил, что в последние годы люди всё чаще выражают желание, чтобы прах их был посмертно развеян. Эти полосочки – рассыпанный после кремации пепел, который здесь лежит до первого дождя. А пройдет дождь, и пепел уйдет в землю…
Это вторая история, связанная с пеплом и Аронычем.
Про Ароныча и Наташу. Он друг был многим людям, и другом он был прекрасным. У Наташи он был накануне ее смерти. Наташу Горбаневскую хоронили по-старинному – с гробом, с отпеванием. Я не была на ее похоронах, потому что были у меня какие-то неотменимые обязательства. Но последнее, что я могла для Наташи сделать, я сделала – собрала книгу воспоминаний о ней. И Ароныча попросила написать. То, что написал он, было лучшими страницами в той книге. Она опубликована. Называется “Поэтка”.[6]
Похороны. Третья история про пепел
10 февраля 2017
Похороны. Приехала на Пер-Лашез, встретившись по дороге с Бондаревым и Таней Рахмановой. Таня с камерой. Ароныч дней десять тому назад просил ее отснять его похороны. Распорядился, чтобы пепел его здесь развеяли. Народу собралось очень много, почти все мои парижские знакомые: Ясик Горбаневский, Оскар Рабин, Жанна, Афоня, Наташа, Копейкин… Поскольку люди русские, то раскол повсеместный и на кладбище: не все друг с другом здороваются… Много приехавших на похороны из разных стран: Алёша Расторгуев из Москвы, пара из Голландии, с собачкой, друг Миши из Израиля, врач из Реховота, русские, французы, черный парень из интерната, бывший воспитанник, еще один, тоже воспитанник, Петя Стерлигов, теперь в Иностранном легионе служит, друг-парашютист и друг-клоун, друг-певец и друг-моряк.
Большая толпа ждала у крематория. Было холодно, подул холодный ветер и начал падать снег. Привет с родины. Вышла предыдущая партия, богатые французы в шубах, какое-то кино из жизни высшего общества, но немного потрепанного, в мехах, в шляпках… Потом запустили нас. Расселись в небольшом зале. Народу втрое больше, чем стульев. Гроб закрытый, в изножье покрыт красно-синим парашютом – парашютист положил. Дама в черном пиджаке открывает “церемонию”.
Господи боже мой! Как плохо уходить в безбожное небо! Правда, стоял в толпе Мишин друг доктор Некрич, в белой кипе и с сидуром, читал про себя… Евреев в этой толпе на миньян точно набралось бы, только все по-еврейски неграмотные. Словом, тоска. Отпевание Мишке не полагается, но я остро почувствовала, что не хватает ритуала. Надежного ритуала, с прекрасными молитвами и пением…
Вышла Мари-Элен в клетчатом шарфике на голове, вся в слезах, обращалась к Мише со словами благодарности, что десять лет, которые они вместе прожили, были самые счастливые годы ее жизни. Потом дочки Мишины говорили – они были крепкие, светлые, без слез, – то ли уже пережили свое горе, то ли такие же крепкие, каким Миша был.
Потом показали маленький фильм, который смонтировала Мишина дочка, – там он во всех своих мальчишеских радостях: в тельняшке на мачте яхты, в шлеме с парашютом, с гитарой у себя дома, во всяких других местах, с разными друзьями, и все это под бардовскую музыку, узнаваемую и неизвестную. Такая позднесоветская романтика. Потом все попрощались с закрытым гробом. В нем Миша лежал в тельняшке – так он распорядился.
Вышли из этого зала, и я ощутила физически, что это “веселые похороны” – то самое чудо, когда после ухода человека – не страшная дыра, а облако любви, которое он пробуждал к себе, а когда его не стало, то оно повисло в воздухе. Олег, который бывший клоун, налил рюмочку кальвадоса из фляжки, и это был Мишкин жест и Мишкин напиток.
Потом все пошли в кафе, выпили, потолпились.
Незнакомая женщина Алена пригласила к ней. Ее мать оказалась из прихода Космы и Дамиана, а это вроде как одноклассники или однополчане. Поскольку к ней ехал Оскар Рабин, то и я поехала. Наверное, это меня тянул невыполненный ритуал – за столом посидеть после похорон. Выпили там водки. Копейкин, который в мою сторону никогда лица не поворачивал, вдруг оказался приветлив. Оскар просто человек из моей прошлой жизни, хотя в России я с ним знакома и не была, только в Париже познакомились. Удивительно, удивительно, как Ароныч дружил с такими разными, несмешиваемыми людьми. Он был совершенно “поверх политики” и в друзья, как я вдруг поняла, принимал таких, кто может с парашютом прыгнуть, то есть не обязательно с парашютом, но способных на сильный поступок. Почему и в любимчиках у него всегда были хулиганы. Крым “наш – не наш” совершенно не был ему интересен. Естественно, как в любой русской компании, разговор свернул на политику – здесь-то и обнаружилась разношерстность, разнородность людей. Те, кто левее, – сдержаннее и скромнее; те, кто правее, вроде Николая, тоже Мишкиного друга, который возил его в особенности в последнее время на все эти парашютные и корабельные подвиги, подошли к тонкому льду – Трампу, исламскому терроризму – и остановились… Очень условная расстановка – правые, левые. Умные и глупые. Образованные и темные. Любовь к Мишке всё отменила…
Разговор за столом шел все-таки больше об Ароныче, но ничего не добавлялось к тому, что я о нем уже давно знала. Очень скульптурный портрет возник: твердый материал, полнейшая определенность черт и некоторая черно-белость. В мире, где все мельчат, торгуются с жизнью, разными страхами пропитаны, он, конечно, был как скала. И мальчишеская увлеченность его тем, что он делал, что бы ни делал, всех захватывала. Он жить совершенно не устал, его бы на многие десятилетия еще хватило.
…И снова выпили, и снова по той же дорожке разговоры, и снова я погоревала, что ушел он без попа и без раввина… Эта сверху протянутая рука отправляет по тому пути, по которому Данте шел… Вот загадка: как можно столько лет так пристально и глубоко заниматься культурой и не почувствовать, что без этого магнита в небе ничего бы никуда и не двинулось. Так бы и сидели, даже без пещер Ласко, потому что первые рисунки на стенах и “макароны” на глине и были вызовом небес…
Сегодня, через два часа после кремации, должны были отдать урну. В понедельник 13 февраля, когда меня уже в Париже не будет, пепел из этой урны развеют на кладбище Пер-Лашез, на том самом месте, мимо которого мы с ним проходили три года тому назад. Это и есть третья история с пеплом.
Последняя история, парашютная
Эту историю лучше бы рассказала наша общая подруга. Она живой свидетель, и участник, и организатор. У нее есть свой отдельный приятель. У отдельного приятеля сын с тяжелейшим ДЦП. Мальчик никогда не ходил, всю жизнь в инвалидной коляске, сложный подросток… Ароныч, уже будучи совершенно больным, взял себе в голову, что мальчику надо прыгнуть с парашютом. Никто, кроме Ароныча, не видел в этой идее ничего хорошего. Да и мальчик совсем не рвался к такому подвигу. Но Ароныча, когда он что-то задумывал, трудно было остановить. Совершены были какие-то сверхусилия: договорились с тренером, отец привез сына во Францию, и в один прекрасный день на специальном полигоне его вытащили из коляски, надели на него все обмундирование и подняли в небо. Он с тренером совершил этот подвиг – прыжок с парашютом. И все были счастливы, в первую очередь сам Ароныч. А мальчик после прыжка преобразился. Он впервые в жизни совершил поступок, героический поступок, преодолев страх. И даже самостоятельно сделал впервые в жизни несколько шагов. Остались удивительные фотографии того дня: полуживой Ароныч, исхудавший до последнего предела, счастливый, сидит за столиком. Мальчик, которого тащат после прыжка к его коляске. Подруга, тоже один из дирижеров этого события, сияет. Все сияют. Все…
Это было 24 сентября. Мишке оставалось жить несколько месяцев.
12 февраля 2017
Как это Саша Бондарев сказал: мертвый Мишка был похож на Христа.
Не понимает: живому еврею трудно быть похожим на Христа, а мертвому – ничего не стоит.
Рассматривая мои записи тех дней, нашла замечательные Мишкины высказывания. Вот одно из них: “Сегодняшние поколения всё менее достойны той европейской культуры, в которой живут незаслуженно, беспечно и бездумно, и всё потеряют”.
Тогда я еще не понимала, насколько он прав.
Продолжение темы: друзья
Как мы выбираем друзей? Да и выбираем ли? Они случаются в жизни, иногда сильно меняя ее траекторию. Конечно, дружба – это всегда любовь, но без примеси сексуальной страсти, хотя иногда с присущими страсти ревностью, чувством собственности и разочарованиями. Любовь же без дружбы живет только до тех пор, пока не испаряются страсти.