как будто перед ней большой хор, а у нее всего одна певчая. Стоял в толпе Боря Пастернак, дед которого дружил в давние годы с дедом Асмуса, переделкинские друзья-соседи и собеседники.
Было человек сто, но храм огромный, так что толчеи никакой не было. Коля Наседкин все снимал – он теперь стал фото– и киноменом.
На лавочке у гроба сидели самые близкие: Лёля Мурина, Вика Корноухова (приехала специально из Тбилиси, это сванская линия в Димкиной жизни, он очень любил Ордывана, отца Вики), вдова Димочкина Маша Фаворская, хрупкая, тонкая, совершенно отстраненная… Долгий непростой брак.
В этом православном кругу всё было как у других людей – только эти на исповедь ходили и каялись на Страстной неделе. Но сейчас в церкви, где стоят люди, прожившие эту жизнь, всё не то что прощено, а полностью растворено, смыто временем и усилием сохранять человеческие отношения. Синоним – “возлюбите ближнего”. И это чувство прощения и любви просто переполняет церковь…
Потом поехали в Новогиреево, в дом Фаворского, который на самом деле не только Фаворского, а еще и Голицына, Ефимова и многих художников-потомков.
“Красный дом”. Вокруг была военная часть, до сих пор, кажется, еще существующая, деревянные домики. Деревня. Тогда это было “далеко от Москвы”…
Четыре мастерских, четыре квартиры. Двор, каких теперь нет. Сохранился… Сад с настоящими яблонями, которые в этом году отдыхают. Сараи. Мастерские… Собаки, которые сменились на моей памяти раз пять. Сейчас милейшая коричневая толсто-плюшевая полупородис-тая тварь и всегдашняя волчатого цвета дворняга. Кошки. На этот раз вышла роскошная черная, других видно не было.
Дом стоит как остров в океане новостроек, уже старых новостроек. Когда-то этот краснокирпичный дом был загородным, два с половиной этажа, большой участок, сад, качели, сетка для игры не знаю во что, керамическая мастерская, скульптурный сарай, где Андрей однажды чуть не разбился. Монтируя рязанский рельеф, упал с лестницы, которую Димка плохо “связал”. А там метров восемь высоты. Благовещенский его чудом поймал.
Дом вполне живой, жилой, только в нем живет теперь народу раз в десять больше, чем в давние времена. Внутри – не “пять звезд”. Эти роскошные люди, которые в нем жили – и Фаворский, и Димка, и Илларион Голицын, да и теперешние, – отказались от всякой “пятизвездочности”.
Дима любил всяческую русскую жизнь, косил он не хуже крестьян, мог избу построить, понимал дерево и всякий “бросовый” материал. Андрей много от него получил в юности, а в более поздние годы и Дима мог от него получить немало.
Когда – сколько лет прошло! – узнали, что отец Димы, священник Михаил Шик был расстрелян на Бутовском полигоне, Дима поставил там большой крест, а потом и деревянную церковь новомучеников ХХ века…
Кажется, именно с тех пор Дима и перестал заниматься скульптурой. Рисунки же его были прекрасны. Один, на античную тему, подаренный им, висит у меня. Женская фигура, Федра, кажется…
Лёля Мурина на поминках говорила о том, что Димка был немногословен как художник, и это правда. Они из семидесятых – восьмидесятых. Этих немногословных тогда называли “суровый стиль”… Последние годы Дима почти не работал. Андрей считает, что Димке надоело работать, что он вообще мог и без этого жить, что это лень. Значительно сложнее, конечно. Кто знает, какая работа проходила в душе и не важнее ли она любых деревянных изделий…
Вчерашняя картина: во дворе, параллельно стене дома, стоял длинный, сколоченный по этому случаю стол. Рядом была прорыта дренажная канавка – по той причине, что в день Ильи-пророка полагается быть грозе. От края крыши натянут полиэтиленовый тент, привязанный к деревьям сада. Деревья большие, веревки толстые, немного напоминают корабельные снасти почему-то. Надо сказать, что гроза ближе к вечеру пришла – и загромыхало, и с тента сливалась вода в дренажную канаву, и видно было, что Димкина сноровка передалась и Ване…
И человек сто народу. Ваня Шаховской, очень человек скромный и всегда в тени, занял место Димки уже окончательно – хотя последние годы он и так все дела семейные вел. Наташка – да сколько ей лет, уже за 60, наверное? – похожая на отца, с дивным лицом. У Рембрандта старух мало, больше стариков, но она могла бы быть рембрандтовской старухой. А Дашка Шаховская, всегда прелесть какая – фаворской скорее породы, – после смерти Володечки Сарабьянова стала изумительно красивой вдовой. И вспомнила Лёлин рассказ о том, как у них сложно начинался роман с беспутным в те годы Володечкой Сарабьяновым и как всё сладилось. Володечка с Дашкой прожили лет двадцать пять, до самой его смерти. А сын их Миша так похож на Володечку, что я каждый раз, когда его вижу, испытываю смятение…
Нет, рассказ об этом дне невозможен без вставных новелл, но тогда это будет роман, а я его частично и написала – “Медея и ее дети”…
В качестве отступления: когда я говорю, что жить хорошо за границей, но вся жизнь происходит здесь, именно это я и имею в виду. Все идеи мировой сети, которые в последнее время столь популярны, мы давно уже реализовали в этой нашей локальной сети без названия. ДШ – это сервер, обслуживавший тех, кто этого хочет, но не всех. Кой-кого не примут. Изредка так бывало. Быть в этом кругу почти означало отказ от способа жизни, принятого в то время. А входили туда по преимуществу люди искусства, христиане, не играющие в игры с государством, порядочные и пытающиеся жить несколько патриархальной жизнью. Не совсем получалось: но были Пасхи и Рождества, крестины и венчания, отпевания, а вот первомаев и седьмыхноябрей в помине не было. И мое столь длительное и трудное стояние в храме отчасти было связано с моей тягой к этому кругу, к участию в их жизни. Не вполне получалось. Душа не терпит насилия, поэтому я там и не устояла. А моя душа еще и не любит дисциплины… Я счастлива этой моей долгой жизнью на окраине лучшего из всех слоев общества советского времени. Но и тут, всех этих прекраснейших людей любя, я не устояла – меня оттуда, похоже, вымыло. Но теперь это не важно.
Дима в гробу лежал в образе старца – вся его веселость, дерзость, смелость, остроумие уже не имели значения и не отражались никак на его облике. Все чаще приходит в голову мысль, что все наши умершие друзья святые или, во всяком случае, несут на себе тень святости. И смерть Димкина оказалась праздничной: яркий день, гроза, множество детей около гроба. И еще – похороны пришлись на Илью-пророка, когда Дима Шаховской с Машей Фаворской венчались…
Целый год после Диминой смерти Андрей рисовал его портреты. Как-то совершенно ненамеренно: возьмется за какую-то работу – и снова Димин портрет. Долго не уходил. В конце концов я сказала: не держи его, отпусти… Но что мы знаем о том, как устроена память, как работает связь между живыми и мертвыми?
Складываю в шкаф папки, стопки, тетрадки и разрозненные листочки с нерасшифрованными записями. Почерк ужасный, впору графолога приглашать. Не все мне удалось прочитать. Думаю, что достаточно и того, что я собрала. Осталось еще кое-что. Это последняя работа, сделанная совместно с мужем, Андреем Красулиным, художником. И в этом качестве он мне очень нравится. Он так устроен, что природа художника определяет личность.
Изредка случается, что мы удачно совпадаем в нашей работе. Иногда просто немного подкармливаемся друг от друга. Он гораздо более образованный, чем полагается художнику, но и я понимаю в его ремесле немного больше, чем рядовой любитель красивых картинок.
В минувшем году мы совпали удивительным образом, и сейчас мне трудно сказать, кто из нас первым произнес слово “инвалид”. Скорее, Андрей. Он еще лет двадцать тому назад нарисовал портрет своего отца, Николая Петровича Красулина, инвалида войны, участника трех войн – Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной. Портрет нарисован легко, можно даже сказать, небрежно, на большом листе довольно мятой бумаги. Он как будто уходит, опираясь на костыль, и слегка оглядывается. Николай Петрович Красулин и вправду уходил. И вскоре он ушел окончательно. Но не совсем…
Возникла большая серия, которая называется “Инвалид”: там скульптуры инвалида на коляске – в картоне, в дереве, в бронзе. И множество рисунков. Я от этих инвалидов до сих пор не могу оторваться. Мы решили сделать такую рукотворную книгу – мой текст и эти рисунки. Эта книжка уже в работе. Делают ее наши молодые друзья-художники – Дима Пошвин и Женя Колесникова. На днях принесли первые листы. Мой текст и Андреевы рисунки. Есть и коробка, в которой лежит маленькая бронзовая отливка – инвалид. Оказалось, что эта пока не состоявшаяся книга – самая для меня важная.
Инвалиды
Честное слово “инвалид” не так давно отменили – вместо него принято политически-корректное выражение “люди с ограниченными возможностями”. Это корявое словосочетание плохо вяжется с теми, кто пришел с войны искалеченным…
Каждый человек, даже вполне здоровый, – существо с ограниченными возможностями: птицы видят лучше нас, собаки слышат лучше нас, гепарды бегают быстрее нас, а обезьяны лучше нас прыгают по деревьям. Но человек превосходит животных тем, что ему даны разум, совесть, чувство чести и чувство долга. Есть среди нас люди, которых еще недавно называли инвалидами, – потерявшие руки и ноги, носящие на себе шрамы и ожоги, изувеченные последней большой войной, несчастным случаем или от рождения несущие дефекты. Возможности этих людей ограничены в сравнении с большинством из нас, тех, у кого руки-ноги в полном комплекте, глаза видят, уши слышат.
Есть, однако, чисто человеческие качества, в животном мире не встречающиеся, и именно они отделяют нас от изумительного, совершенного по красоте и мудрости устройства животного мира: от змей и осьминогов, котов и обезьян. Имею в виду чувство милосердия, сострадания, собственного достоинства. Но вместе с тем именно люди проявляют порой такую свирепую и чрезмерную жестокость по отношению друг к другу, какой не бывает среди животных. Пищевые цепочки животных не оставляют инвалидов. Это закон выживания животных – поедать друг друга. Сильные поедают слабых…