Как именно идеи космистов влияли на русскую культуру, не всегда осознается и не всегда прочитывается. Что общего у глухого Циолковского, доморощенного гения с тремя классами гимназии, и у одного из самых образованных людей своего времени академика Вернадского? У Сухово-Кобылина и Скрябина? У художника Филонова и конструктора Королева? У Толстого и Достоевского, наконец… Дерзость и бесстрашие мысли.
Все они были внимательными читателями “Философии общего дела” Федорова, все они пожизненно или временно находились под обаянием фантастического, сказочного проекта воскрешения отцов…
Разговор о русском космизме облечен в театральную форму и построен почти исключительно на подлинных текстах создателей этого экстравагантного вероучения. Любовной линии здесь нет, одни разговоры, размышления, споры – грандиозные и мелочные, нелепые и смешные.
Задача была практически невыполнимая. Все диалоги выстроены из цитат, от автора не добавлено ни слова. Ни слова от себя. Почти…
В связи с этим безумным замыслом пришлось перелопатить множество текстов Федорова, Циолковского, даже и современных космистов. Почему я поставила себе такое трудное задание, не могу объяснить. Скорее всего, во мне самой сидит та частичка безумия, которая так притягивала меня в моих героях. К Вернадскому это отношения не имеет, он просто великий ученый, но читать его научные работы по геологии Земли непросто. И, как подлинный гений, Вернадский сильно забегает вперед своего времени, вперед человечества, а порой высказывает суждения, к которым человечество и сегодня еще не готово.
Предлагаемая пьеса представляет собой, скорее всего, явление “бумажного театра”, аналогичного “бумажной архитектуре”. То, что можно придумать, но невозможно воплотить.
Чао, ЧАУ!
Пьеса с комментариями
В какой-то семинарии учитель написал на сочинении “чепуха”, а ученик прочел “реникса” – думал, по-латыни написано.
Действие происходит в трех уровнях. Есть крыша, куда выходит Циолковский для разговора с небом. Среднее, основное пространство – мастерская Циолковского. Она загромождена изобретениями: от неудавшегося вечного двигателя, зонта для катания на коньках, половины дирижабля, гигантского велосипеда с крыльями, токарного станка и всего, на что хватит фантазии. Через все помещение натянута проволока, по которой двигается лампа. Имеется люк, через который Циолковский появляется на крыше.
На сцене – система мобилей: время от времени всё начинает двигаться, загораться, стучать и скрежетать.
Наконец, третье пространство – авансцена. Здесь стоит копия с безумного памятника Федорову работы архитектора Артема Власова, что в Боровске. В театральном пространстве бюст стоит на высоком постаменте, откуда Федоров и будет время от времени появляться, как из своей каморки.
Древний культурный архетип нарушен: принятая во многих культурах и народах трехчастная форма – Небо, Земля и Преисподняя – претерпевает некоторое изменение. Небо, вечное и бесконечное, неизменно; Земля как мастерская художника находится в настоящем времени; а то, что происходит на авансцене, отнюдь не преисподняя, а рабочая площадка, место научных и нравственных дискуссий и соединения сегодняшего мира и будущего.
(Для сведения. Вот как сам Циолковский описывает свою мастерскую:
“У меня сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки, пробивались молнией дыры, загорались огни, вертелись колеса, блистали иллюминации и светились вензеля. Толпа одновременно поражалась громовым ударам. Между прочим, я предлагал желающим попробовать ложкой невидимого варенья. Соблазнившиеся угощением получали электрический удар. Любовались и дивились на электрического осьминога, который хватал всякого своими ногами за нос или за пальцы. Волосы становились дыбом, и выскакивали искры из всякой части тела. Кошка и насекомые также избегали моих экспериментов. Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, поднимаясь и опускаясь”.)
экран, а еще лучше, если весь задник сцены и есть экран.
бегущая строка, сопровождающаяся зачитываемым текстом, идет сквозь все действие: высказывания героев, научная информация, последние новости. К тому же весь спектакль получаем сведения “из облака”. (Хотелось сказать: непосредственно из “ноосферы”, – но удержусь.)
хор, исполняющий то ангельские хоралы, которые слышит Циолковский, то советские песни. Иногда звучат вокальные партии, стихи и тексты.
балетная труппа. “Революционная” ритмическая пластика школы Жак-Далькроза или Айседоры Дункан. Они немного инопланетяне, эти танцоры. А может, просто люди будущего? Конечно, они мужчины и женщины. Но половые различия не бросаются в глаза.
музыка звучит разнообразная: и классическая, и современная, вплоть до джазовой. Композиторы – от Баха, Римского-Корсакова, Скарлатти до Шостаковича, Шнитке, Мессиана, Мосолова… и кого сочтете созвучным. Приведенные музыкальные фрагменты могут быть заменены и другими – по вкусу постановщика, которым в данном случае оказывается каждый читатель.
пролог
Заработали декорации. Крутятся колеса, машут крылья, ударяет гирька в поддон, вспыхивают с промежутками огоньки, подрагивает тело дирижабля…
Индустриальная музыка, включающая шум моторов, звуки сверления, удары по металлу и все что угодно.
музыка: Александр Мосолов. “Завод. Музыка машин”.
Симфонический эпизод из балета “Сталь”, ор. 19.
на экране: портрет Сухово-Кобылина.
бегущая строка: Сухово-Кобылин.
сухово-кобылин (запись хрипящая, как будто очень старая): Сейчас человечество находится в своей земной стадии развития. Ему предстоит пройти еще две: солярную, солнечную, когда произойдет расселение землян в околосолнечном пространстве, и сидеральную, звездную, предполагающую проникновение в глубины космоса и их освоение. Это и будет Всемир, “всемирное человечество” – вся тотальность миров, в которых обитает человечество во всей бесконечности Вселенной. “Человека технического” сменит “человек летающий”: высший, или солярный, человек просветит свое тело до удельного веса воздуха и для этого выработает свое тело в трубчатое тело, то есть воздушное, эфирное, наилегчайшее тело. Человек сбросит свою нынешнюю тяжелую телесную оболочку и превратится в бессмертное духовное существо.
хор: Какие наглецы, скажут некоторые;
Нет, они святые, возразят другие.
Но мы улыбнемся, как боги,
И покажем рукою на Солнце.
(“Победа над Солнцем” стихи Хлебникова, музыка Матюшина.)
Циолковский с ночным горшком в руке вылезает на крышу.
экран: Звездное небо, как в планетарии, крутится вокруг фигуры Циолковского.
хор: Ангельские хоры. Музыка барокко иногда туда приближалась. Возможно, “а капелла”.
балетная труппа: Освобождение от силы тяжести. Номер с крыльями, или с качелями, или со скейтами. Летают, летают! Возможно, без музыкального сопровождения, только звук метронома.
циолковский: Ух ты, какая красота: Вселенная перед нами! Звезды! Миллионы световых лет отделяют нас от них, но мы их видим и познаем. Чудо!.. И все-таки мы, люди, должны готовиться к полету в эту звездную Вселенную, готовиться не покладая рук. Мы должны завоевать его, этот мир… (Выплескивает на крышу содержимое ночного горшка, который во все время произнесения монолога держит в руках.)
голос из хора: Я верю, друзья,
Караваны ракет
Помчат нас вперед
От звезды до звезды.
На пыльных тропинках
Далеких планет
Останутся наши следы.
(Музыка Фельцмана, слова Войновича.)
экран: Портрет работы Леонида Пастернака.
бегущая строка: Николай Федорович Федоров. Внебрачный сын князя Павла Ивановича Гагарина, русский религиозный мыслитель и философ-футуролог, библиотекарь Чертковской библиотеки. Один из родоначальников русского космизма. Его именовали Московским Сократом.
Открывается подножие памятника Федорову – он выходит с кипой книг, в шапочке, в поношенной одежде. Начинает раскладывать книги.
циолковский: В Чертковской библиотеке я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда я потом не встречал ничего подобного. Видно, правда, что лицо есть зеркало души. Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он не обращал на это никакого внимания. Другой библиотекарь сейчас же сурово будил. Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Федоров, друг Толстого, изумительный философ и скромник. Он раздавал все свое крохотное жалованье беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пансионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился. Мне было тогда шестнадцать лет… За три года под руководством Федорова я освоил физику, астрономию, химию и высшую математику…
Федоров перебирает каталожные карточки, складывает их стопками, нанизывает на металлический штырь, снимает и компонует.
бегущая строка: Федоров – единственное, необъяснимое и ни с чем не сравнимое явление в умственной жизни человечества… Рождением и жизнью Федорова оправдано тысячелетнее существование России. Теперь ни у кого на земном шаре не повернется язык упрекнуть нас, что мы не бросили векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда… (Аким Волынский)
федоров (из “Философии общего дела”): “…Природа в нас начинает не только познавать себя, но и управлять собой. В управлении силами слепой природы и заключается то великое дело, которое должно стать общим. Это управление будет основано на всеобщем познании и труде человечества…”