музыка: Концерт для тубы с оркестром. На выбор: А. Лебедев, В. Струков. Только соло.
голос посланника: Зрителей просим не беспокоиться. Спектакль окончен. В гардеробе также установлены камеры. Просим прошедших испытательную камеру собраться в накопителе. Сохраняйте спокойствие. Эвакуация проходит во многих точках города. Старт в 10 часов 22 минуты по местному времени. (Реальное время.) В вашем распоряжении девять минут. Спектакль окончен!
музыка: неизвестно какая, но потрясающая.
(Может, начало “O Fortuna” из Carmina Burana Карла Орфа? Или поэма экстаза Скрябина?)
авторский комментарий
за пределом текста
Теперь, когда мы подошли к концу этой истории и, по мнению современных космологов, почти подошли к концу истории человечества, я должна признаться, что я полюбила их обоих: Константина Эдуардовича Циолковского, возвышенного, полуобразованного и гениального, дерзкого и простодушного, бескорыстного идеалиста и романтика, и Николая Федоровича Федорова, сурового монаха, самоотверженного, великодушного, одержимого фантастической идеей воскрешения мертвых, воскрешения отцов, смиренного христианина и одновременно неистового еретика.
Основатель русского космизма Николай Федорович Федоров умер в 1903 году от воспаления легких. Никаким преследованиям со стороны власти не подвергался.
Судьба других борцов за научный и гуманитарный прогресс была более печальной.
Николай Гаврилович Чернышевский арестован в 1862 году, провел на каторге и в ссылке около двадцати лет.
Константин Эдуардович Циолковский был арестован по подозрению в шпионаже в пользу белых в 1921 году, провел на Лубянке всего две недели и был отпущен за недостаточностью улик.
Владимир Иванович Вернадский был арестован в 1921 году ЧК Петрограда по подозрению в шпионаже, попал в расстрельный список, но был освобожден благодаря ходатайству своего ученика, наркома здравоохранения Семашко.
Александр Леонидович Чижевский, основатель гелиобиологии, был арестован в 1943 году, получил восемь лет по статье 58 пункт 1 (контрреволюционная деятельность), отбывал заключение на Северном Урале, после чего был сослан в Казахстан.
Мы дети Космоса. И наш родимый дом
Так спаян общностью и неразрывно прочен,
Что чувствуем себя мы слитными в одном,
Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен…
И жизнь – повсюду жизнь в материи самой,
В глубинах вещества – от края и до края
Торжественно течет в борьбе с великой тьмой,
Страдает и горит, нигде не умолкая.
Это стихотворение написано одним из последних русских космистов, ученым, поэтом, дерзким мыслителем Александром Леонидовичем Чижевским.
1978–2020
Новая актуальность
Когда мне было тридцать пять лет, я написала сценарий “Чума”. С ним я хотела поступать на сценарные курсы, на курс Валерия Фрида. Он меня не взял, сказал, что я все умею и учить меня нечему. Прошло сорок два года, и сценарий этот приобрел новую актуальность.
ЧумаСценарий
Через огромную вьюжную пустыню, высвечивая фарами дрожащий вихрь снега, идет состав из товарных вагонов. Медленно, долго. Минует заваленный сугробами, едва видный под снегом город. Растворяется в снежной мгле.
Длинное одноэтажное здание на отшибе у целого света занесено снегом. В нескольких окнах виден мутный свет. Запорошенная вывеска – названия не разобрать.
На вахте возле железной печки сидит старуха-татарка в повязанной низко на лбу косынке и большом платке поверх. Отрезает острым маленьким ножом маленькие кусочки вяленого мяса, беззубо жует. Взгляд бессмысленно-сосредоточенный.
В боксе сидит Рудольф Иванович Майер. Он в защитном костюме, в маске. Лица не видно. Руки в перчатках. Рассеивает длинной иглой культуру по чашкам Петри. Спиртовка горит, вздрагивая от каждого его движения. А движения плавные, магические.
Длинно и настойчиво звонит телефон на столе перед вахтершей. Она не спешит снимать трубку.
– У, шайтан, кричит, орет… – ворчит старуха. Телефон не унимается. Она снимает трубку:
– Лаблатор! Ночь, говорят, ночь! Что кричишь? Нет никого. Не могу писать, нет. Майер есть! Сиди тут. Сиди, говорят!
Старуха идет в глубину коридора, стучит в дальнюю дверь, кричит:
– Майер! Телефон! Москва тебе зовет! Иди!
Она дергает дверь, но дверь заперта. Она снова стучит, кричит:
– Майер! Иди! Начальник сердитый тебе зовет!
Майер в боксе отложил иглу, замер. Стук раздражает его.
– Сейчас! Сейчас! – Голос глухо звучит из-под маски. Маска чуть сдвинулась, слетел уплотнитель под подбородком.
Старуха услышала, пошла к телефону, в трубку громко прокричала:
– Сиди жди, говорят тебе…
Майер в предбаннике снимает перчатки, маску, противочумный костюм, подтирает что-то, наконец, бегом к телефону.
– Извините, был в боксе. Да, да, ночные опыты. Всеволод Александрович, я не готов. Да, да, в принципе. Полная уверенность. Но мне нужно еще полтора-два месяца. Да, полтора… Но я не готов к докладу… Ну, если вы так ставите вопрос. Но считаю доклад преждевременным. Снимаю с себя ответственность. Да, да, до свидания.
Раздраженно кладет трубку. Старуха внимательно смотрит на Майера.
– На мене кричит, на тебе кричит. Шайтан, сердитый начальник. Кушай! – протягивает на ноже кусок вяленого мяса. Майер машет рукой:
– Нет, спасибо, Галя, – автоматически берет кусок и жует.
– Спать иди. Домой! Зачем сидеть?
Утро еще не просветлело, окно темное. Осторожный звонок в дверь. Молодая женщина зажигает маленькую лампочку, бесшумно встает, идет к двери. Ребенок спит.
Рудольф пришел к своей тайной подруге Анне Анатольевне. В заснеженном полушубке, только шапку стащил.
– Что-то случилось? – испуганно замахала ресницами Аня. Рудольф расстегнул полушубок.
– Ничего особенного. Сегодня ночью меня вызвали в Москву. На доклад в коллегию. Работа еще не закончена. Глупость какая-то. Но слушать ничего не хотят. Вынь да положь. Я еду, Анюта. Пришел сказать.
– Прямо сейчас?
– Вечером. Я опыт прервал. Сделать кое-что надо.
– А с кем Маша?
– Уже договорился. Савелова с ней неделю побудет.
– Она ничего?
– Всё то же. Спать не ложилась. Сидит в кресле, глаза в одну точку…
Аня кладет ладонь на щеку Рудольфу, проводит до лба.
– Может, поедешь со мной в Москву? А? Дня на три?
– Как? Прямо сейчас? – удивилась Аня.
А над бортиком кровати показалась кудрявая голова, засияла, увидев Рудольфа, и вот уже девочка влезла к нему на колени.
– А, проснулась наша Крося, проснулась? – Он треплет ее по макушке. – С Марьей Афанасьевной договорись, чтоб ночевала с Кросей, и поехали.
– Ну так прямо сразу. Не могу. Сейчас хоть и каникулы, но у меня там дежурство в школе какое-то…
– Отпросись, перенеси, придумай что-нибудь, а?
– Рудя, я постараюсь, мне самой знаешь как хочется…
– Дашь телеграмму мне на гостиницу “Москва”, и я тебя встречу, ну?
…В купе – четверо. Рудольф сидит возле двери, накинув на плечи полушубок; рядом с ним, у столика, – крепкий, со скособоченным твердым лицом мужчина, скорее молодой, чем пожилой; с противоположной стороны – красивая женщина с высоко подобранными косами, накрашенная, нарядная, расставляет на столике еду; напротив Рудольфа молодой парень несколько деревенского вида, но бойкий и трепливый.
– Вот так совсем другое дело, – говорит женщина, – я люблю, чтоб все было красиво. Сейчас никто и на стол накрыть не умеет, а я люблю, чтоб вилочки, ложечки, тарелочки – всё по местам, и чтоб салфеточка была… – Любуется нарезанной ровно колбасой и разложенными аккуратно кусками хлеба. Скособоченный с большим интересом смотрит на женщину, Молодой продолжает давно уже начатую тему.
– Так вот я говорю, Людмила Игнатьевна, написал я письмо и жду, ответит или не ответит. Шутка ли – академик! А у нас в сельхозинституте такой народец подобрался – ни поддержки, ничего…
– Да вы кушайте, кушайте вот! – предложила Людмила Игнатьевна, и Скособоченный взял бутерброд. Увлеченный своим рассказом, молодой человек тоже протянул руку.
– Ну, я решил самостоятельно, на свой риск. Я их взял и у себя в сарае стал воспитывать, приучать постепенно к морозу. Уже третье поколение идет. Морозоустойчивые. Сделал я доклад, они меня вроде как на смех подняли. Тогда я и написал. А что? Прямо в Академию. Двух недель не прошло – приглашение приходит. Я, слова ни сказамши, отпуск взял и еду вот. У нас вся семья такая, если кто решит что – уже не отступит…
Зябко поводит плечами Рудольф. Парень обращается к нему:
– Вот вы, извините, кто по специальности?
– Я? Медик.
– Это хорошо, это хорошо. Значит, вы тоже идею биологическую понять можете. О наследовании благоприятственных качеств под влиянием воспитания… правильного воспитания, хочу сказать…
– А-а… – протянул Рудольф. – Я, видите ли, микробиолог, боюсь, мой объект живет по другим законам.
– Как это по другим? Как это по другим? – закипятился Молодой. – Мы все по одному закону живем, по марксистско-ленинскому!
– Да вы покушайте, покушайте! – забеспокоилась дамочка.
– Это безусловно, это не вызывает сомнений, – серьезно подтвердил Рудольф. – Только мои микробы об этом не знают.
– В наше время все об этом должны знать! – запальчиво продолжал парень. – В прошлом году у нас среднемесячная за февраль была двадцать девять градусов. А гуси мои прекрасно перенесли. А сарайчик из фанеры, из ничего, можно сказать. Ведь если, скажем, опыты пойдут на крупном рогатом скоте, если воспитать, приучить к морозу всю скотину, и коровников можно не строить. Здесь польза какая для государства возникнет…
Отодвинулась дверь, всунулась проводница.
– Я подсажу к вам старуху, стоит в тамбуре, а? Не возражаете? Она на четыре часа всего, а?