– Хорошо, – вздохнул он и нажал кнопку.
Входит секретарша.
– Галя, постенаграфируй, пожалуйста, – просит он. Та кивает и садится за маленький столик у двери. Ида Абрамовна взволнованно продолжает свой рассказ:
– Я познакомилась с Алексеем Ивановичем Журкиным в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Он происходил из кулацкой семьи, но тщательно скрывал это от всех, и, конечно, я тоже этого не знала…
…По гостиничному коридору идут двое в противочумных костюмах. Третий указывает им на дверь, они входят. Анечка вскакивает. Визжит.
– Тихо, тихо. Не пугайтесь. Ничего страшного. Вам придется пройти с нами.
– В чем дело? Что происходит? Где Рудольф Иванович? – прижимая руки к груди, почти плачет Анечка. – Вы меня арестуете? За что? Да я ни в чем не виновата…
Ее ведут по коридору.
Сорин вынимает из шкафа пальто, бросает на пол рядом с письменным столом и ложится на него, скрючив ноги. Он кашляет, лицо его изменившееся, измученное… На топчане, покрытый простыней с головой, лежит мертвый Майер.
Петровские ворота, Екатерининская больница. Заснеженные решетки больничной ограды. Тощий зимний парк, заваленный снегом. Горят несколько костров. Возле костров приплясывающие люди. Въезжает машина, из нее высыпает несколько человек в противочумных костюмах, они подбегают к костру. Все контуры предметов смазаны сугробами снега, огонь горит в некотором углублении, вытопив под собой снег.
Из двери морга выбегает замерзший парень с бутылью в руках и кружкой.
Мужики галдят:
– Ну, что, выдали? Выдали! Ну давай тогда, грамм по сто пятьдесят для сугреву! А кто считал-то? Кружка-то есть?
Мужики сгрудились, двое сняли маски, столпились около бутыли. Стоят спинами, но ясно, что идет раздача.
Парень в противочумном костюме берет пустую бутыль, бросает в нее зажженную спичку и поднимает рукавицей над головой. Бутылка вспыхивает изнутри, парень машет ею над головой и поет частушку. Из толпы отзывается второй. Начинается пляска, мелькают нелепые противочумные костюмы, мелькают противогазы. Костер.
Соколиная Гора. Оцепленная карантинная больница. Боксы, выходящие в коридор. Две няньки везут тележку с котлом каши, нарезанными кубиками сливочного масла и большой стопкой алюминиевых мисок. Они подают кашу в окошечки боксов, шваркают сверху масло и, расплескивая, ставят стаканы с больничным кофе.
Знакомые лица: члены коллегии, от председателя до Журкина, все поездные спутники Майера, горничная из гостиницы, жильцы из номеров. Старуха, укравшая унты, с аппетитом ест кашу. Вид у нее, единственной из всех, вполне довольный.
…Провинциальная больница. Звонит телефон главного врача. Он снимает трубку.
– Слушаю! – встает, изменившись в лице. – Главврач Казимов. Как? Анадурдыева? Вас понял! Ждите на проводе. – Казимов пулей вылетает из кабинета.
– Егорова! Где Егорова? Немедленно старшую сестру ко мне! – кричит он, и через мгновение вбегает тощая старуха со строгим красивым лицом.
Казимов бросается к ней.
– Елена Адриановна! Срочно! Больная Анадурдыева – что с ней?
– Больная Анадурдыева поступила в три часа ночи по скорой с почечной коликой. Ей сделали обезболивание, через два часа ей стало лучше, и она потребовала, чтобы ее отпустили. Я взяла с нее расписку. Всё с ней в порядке, Николай Хамидович.
Но Казимов уже бежит к телефонной трубке, бросив по дороге:
– Со мной!
Сестра стоит за его спиной.
– Больная Анадурдыева вышла под расписку. В котором часу?
– В шесть утра, – шепнула сестра.
– В шесть утра, – повторил Казимов. – Хорошо. Дезинфекцию сделаем. А что, собственно, с ней происходит, с этой Анадурдыевой? Ясно. Будет сделано.
Вспотевший Казимов падает на стул, вытирает лоб и обращается к Егоровой.
– Елена Адриановна! Звонили из НКВД. Требовали немедленно изолировать Анадурдыеву и сделать дезинфекцию помещения. У нее, – он поджимает губы и пристально смотрит на сестру, – инфлюэнца. Ну? Вы что-нибудь можете в этом понять?
Умная Елена Адриановна качает головой и говорит доверительно:
– И не пытаюсь.
…Федор Васильевич сидит в своем кабинете, секретарша отвечает в приемной на телефонный звонок, заглядывает в кабинет:
– Федор Васильевич! Поднимите трубочку! Казанская линия вызывает!
Федор Васильевич снял трубку. Оттуда донеслась трескотня. Федор Васильевич наливается яростью.
– Вы что там, шутки шутите? Под трибунал пойдешь! Да ты понимаешь, понимаешь, куда она ее везет? В Среднюю Азию, черт тебя дери! В Среднюю Азию! – смотрит на часы. – Даю четыре часа! Понял! Чтоб через четыре часа она была изолирована! Всё!
…Окошечко Лефортовской тюрьмы. Очередь. В основном – женщины. В руках – сумки, авоськи. От окошечка отходит радостная старуха.
Она улыбается стоящей за ней Есинской:
– Приняли! Всё приняли! Здесь он! – и отходит.
Есинскую трудно узнать. Вся ее молодость вдруг оставила ее, и она превратилась разом из привлекательной женщины в безвозрастное, суровое и бесполое существо.
Тянется к окошку.
– Посмотрите, пожалуйста: Есинский Константин Алексеевич.
– Нет. Следующий.
Есинская отходит от окошка. Старуха, которая так удачно передала свою посылку, дождавшись ее, утешает:
– Так сразу-то не найдешь. Это время должно пройти. Найдешь еще! Мы-то своего, пока разыскали, так полгода прошло, а ты хочешь – сразу!
…Коридор в больнице. На полу сидит Тоня Сорина. Возле нее на корточках – Лев Александрович Сикорский.
– Антонина Платоновна, ну что вы здесь на лестнице сидите! Пойдемте в кабинет, я соединю вас с Александром Матвеевичем. Нельзя вам здесь сидеть. Идемте.
Тоня смотрит остановившимися глазами в одну точку, не видя, казалось, ничего, но все-таки отвечает пустым голосом:
– Я его убила. Это я его убила.
– Глупости, Антонина Платоновна! Не говорите глупости! Александр Матвеевич ведет себя так, как должен себя вести настоящий врач. Это единственно возможное поведение врача. Вы понимаете?
– Я его убила, – повторяет Тоня.
– Идемте, идемте, Тонечка! Ну что же вы сидите здесь на холодном полу? – Он пытается поднять ее, но она его отталкивает:
– Уйдите все!
К Сикорскому подходит молоденькая санитарка, отводит в сторону.
– Нет, она не встанет. Мы ее уж силком хотели поднять. Дерется. Видно, немного того. – И она делает известный жест рукой.
Очередь в магазине. Старухи, женщины помоложе, один средних лет мужчина с утиным лицом.
– Он из колодца вылезал, и тут его повязали, – сообщает старуха.
– О! Где ж он колодец-то взял? У нас на Масловке ни одного колодца нет, всё колонки! – возражает ей другая.
– Да не такой колодец, а энтот, водопроводный, которых в железах, – объясняет первая.
– А, энтот, ну, другое дело, – соглашается собеседница.
– Ну вот, его взяли, и при нем – отрава, яд, значитца. И увезли. Машина прям тут же подъехала.
– Шпион, – твердо заявляет третья. – Белофинский.
– Чичас всяких много, время такое, – подтверждает еще одна, в клетчатом платке.
– И вредителев, – добавляет старуха.
– То большая разница, одно дело шпиёны, другое – вредители. Разница есть, – внушительно произносит мужчина. Его со вниманием выслушали.
– Это что! У Савеловского вокзала, в пятиэтажках, третьего, что ли, дня, ночью объявились… Такие черные, в личинах, навроде ряженых, страшны-ые, одно слово, черти… Но в машине приехали! И одного с четвертого этажа забрали. Вот так, – сообщает еще одна женщина, в платке поверх вязаной шапочки.
– Тьфу, эка невидаль, забрали, – вставляет мужчина. – Так и надо. За дело, значит. Жена моя тоже говорила, что ее подружка сама видела, как выскочили из машины все в черном, или в зеленом, не помню, и бегом, и тоже в масках все. Говорят, чума, вот что! – важно говорит мужчина.
Женщины заволновались.
– Ну уж ты сказал, чума! Это когда было-то, чтоб чума! При царе горохе!
– Холера, небось!
– О, тебе холера больно нужна!
– Не нужна, но холера бывает теперь. Сестра у меня померла от холеры.
– Да не холера, чума, говорю, – настаивает мужчина.
Неизвестно откуда взявшийся мужчина берет его за рукав и легонько тянет за собой.
– Ты чего? – удивляется мужчина.
– Отойдем на минуту, – просит тот вполне миролюбиво, но мужчина артачится.
– Не пойду, ишь, отойдем! У меня очередь тут!
Но возникает второй, покрепче, берет мужчину за плечо и просит уже вовсе не миролюбиво:
– Пройдемте, гражданин.
…В казенном месте, напротив начальника, сидит мужчина. Шапку мнет в руках. Пальто рядом, на стуле. Он в поношенном френче.
– …В данном случае нам важен источник распространения слухов. Поэтому, гражданин Квасников, вам необходимо вспомнить фамилию этой самой подружки. Желательно поскорее, иначе нам придется послать сейчас машину за вашей супругой, Марией Ефимовной Квасниковой, – ровным голосом объясняет Квасникову начальник, и, похоже, Квасников воспринял всё правильно.
– Токарева она. Токарева Нина Николаевна, – вспомнил он.
– А работает где? – мягко спросил начальник.
– В столовой работает. В общепитовской. На Каретном, – мрачно раскололся Квасников.
– Ну вот, а говорили – не знаете. Всё вспомнили, – хвалит его начальник.
Анадурдыева идет по городу к вокзалу. На вокзальной площади – рынок. Она приостанавливается у ворот, покупает пирожок и, поискав глазами укромное место, отходит. У прилавка замечает двух туркменов, немолодых, в толстых чапанах и папахах. Они торгуют курагой и гранатами. Анадурдыева, улыбаясь, идет к ним. Встреча радостная. Мужчина постарше пожимает ей официально руку, второй, помоложе, улыбается приветливо. Говорят по-туркменски. Старший мужчина делает ей знак идти за ним следом и ведет в весовую. В весовой – немолодая женщина в грязном белом халате, к ней и обращается мужчина.
– Лина!
– Чего тебе, Довран? – отзывается женщина.