— Нет, что вы. Левиафан — слишком древнее чудовище, чтобы находить интерес в обычном убийстве. Для того, кто распоряжается материей и временем, убить человека столь же сложно, как мне или вам — раздавить клопа. Нет, это не в его духе.
По корешкам книг на книжной полке прошла едва видимая дрожь, словно книгам не сиделось на своём месте. Беспокойно затрещали резные дубовые панели на стенах. Заскрипело что-то в стене.
— Наша игра с Левиафаном куда сложнее, Эйф. Он хочет заставить меня сдаться. Столкнуть с чем-то таким, что должно повергнуть меня в ужас. Свести с ума, поставив перед тем, что невозможно, немыслимо и невообразимо. Раздавить мой разум как орех. Поглотить, как его библейский предок поглотил старого джентльмена мистера Иова. Заставить признать его верховным повелителем всего сущего, включая меня самого. И знаете, что?
— Что? — Саливан спросил это так, будто его горло стало деревянным. Впрочем, Лэйд и сам испытывал неприятную сухость.
— Ему так и не удалось преуспеть в этом. Внушить мне благоговейный ужас. Вы ведь знаете, Эйф, мы, лавочники, самый здравомыслящий народ на свете…
Ему вдруг показалось, что он уже явственно различает движение. Теперь оно было не в одном месте, оно вокруг них. Со всех сторон. Окружавший их с Саливаном шелест теперь не был тихим, точно шелест на ветру, это был гул сродни тому, что могут издать плотные крылья летучих мышей.
Саливан едва не зарычал. От природы наделённый превосходной выдержкой, сейчас, стиснутый со всех сторон этим зловещим проявлением невидимой жизни, оглушённый рассказом Лэйда, он должен быть ощущать себя весьма скверно. Настолько, что свойственное ему хладнокровие в любой миг могло дать трещину.
— К дьяволу вас, Чабб! — рявкнул он, — Какого чёрта вы вздумали рассказывать мне всё это — и именно сейчас?
Лэйд усмехнулся, сбрасывая с ладоней все оставшиеся у него амулеты. Они были бесполезны — он уже отчётливо видел это. Вместе с тем, дорога к бегству, по всей видимости, уже была отрезана. Он сам сделал это, безоглядно сунувшись прямо в распахнутую пасть Мэнфорд-хауса, без оружия, без защиты, без чёткого плана действий и представления, что ему противостоит в этот раз.
Возможно, первый раунд остался за вами, мистер Левиафан. Но если вы хотите продержаться все пятнадцать против Старого Чабба из Хукахука, вам придётся несладко.
— Новый Бангор терпеть не может, когда кто-то играет против установленных им правил, — вздохнул он, — Или раскрывает его карты. Я нарочно провоцировал его, чтобы заставить показаться. И, боюсь, достиг в этом определённого успеха…
— Чтоб вас черти съели, Чабб, с такими-то…
— На камин! — приказал неожиданно Слэйд, — Светите на камин, Эйф!
Саливан безотчётно подчинился. Яркий круг гальванического света метнулся через всю комнату и упёрся в каминную доску, разбросав по стене огромное множество острых теней. И это уже были не подсвечники.
Сперва Лэйду показалось, будто это куклы. Серые тряпичные куклы, водружённые на каминную доску, заботливо сшитые миссис Гаррисон и её камеристкой из лоскутов. Такие куклы, облачённые в кропотливо сшитую одежду, часто украшают старомодные гостиные, служа игрушками для детворы. Но даже если бы хозяйке Мэнфорд-хауса и пришло в голову сшить нечто подобное, едва ли она придала бы своим куклам столь злобные, исполненные человеческой ненависти, выражения лиц. И уж точно эти куклы не смогли бы скалиться на яркий свет, обнажая крохотные перламутровые зубы.
Они молча выбирались из-за утвари, из-за посуды, из-за штор, из-за резных дубовых панелей, из-за часов и комнатных украшений. Совсем небольшие, с палец взрослого мужчины, они всё появлялись и появлялись, выбираясь с мягким шелестом из темноты. Их вдруг оказалось много, этих крохотных человекоподобных кукол с жадно горящими глазами, и пусть выбирались они медленно, в их движениях ощущалась спящая крысиная стремительность.
Совсем как люди, успел удивиться Лэйд. Даже обряжены по-людски, не в простенькие кукольные одёжки вроде тех, что девочки шьют из обрезков ткани, а в настоящую людскую одежду, сшитую на зависть самой зоркой и кропотливой белошвейке — крохотные пиджачки, брючки и сюртучки. Некоторые даже щеголяли пёстрыми жилетками, материалом для которых наверняка стало множество так и не найденных бедняжкой Эсси носовых платков. На головах — колпаки, шляпы и даже цилиндры. Лэйд готов был поклясться, что мельком заметил у некоторых жилетные цепочки, пуговицы и запонки.
Они явились не для того, чтоб поблагодарить хозяев за свежие сливки и вычистить в благодарность их ботинки. Об этом говорила не только ярость на их крохотных кукольных лицах, но и то, что они несли с собой. Почти каждый из брауни сжимал что-то в руках — открытую скрепку, обойный гвоздь, булавку, бутылочный осколок…
Возможно, они в конце концов простили бы миссис Гаррисон проклятые сливки, подумал Лэйд, ощущая, как его кожа под одеждой начинает безотчётно зудеть, будто её уже пронзили в тысяче мест. Саливан застыл соляной статуей, будто увидел перед собой не сотни маленьких человечков, а исполинского формора[19]. Спасибо хоть, не пытался пустить в ход свою дубинку.
— Мы пришли с миром, маленький народ, — Лэйд выставил вперёд пустые ладони, — Мы не хотим причинять вам зло. Да, между нами возникло недоразумение — нелепое и оттого ещё более трагическое — но это не значит, что у нас есть повод воевать друг с другом!
Может, неделей раньше и помогло бы, подумал он отстранённо. До того, как старая леди, разочаровавшись в добродетельном подходе, взялась за стрихнин. Даже миролюбивые племена полли, столкнувшись с тем, что они считают вероломством, становятся охвачены яростью, точно голодные демоны. Маленький народец мог разбираться в том, как чистить медь или штопать бельё, но едва ли он крепко наторел в дипломатических отношениях. В их представлении миссис Гаррисон выглядела не хозяйкой дома, пытающейся избавиться от нахлебников, а палачом, жестоко погубившим много невинных душ. И, судя по всему, они с Саливаном в их глазах ничем от неё не отличались, как не отличаются друг от друга все бледнолицые в глазах рассвирепевшего дикаря.
Может, ещё не поздно, отчаянно подумал Лэйд, пытаясь не поворачиваться спиной к копошащимся теням, которых делалось всё больше и больше. Может, ещё не…
Брауни ринулись в атаку молча.
ФУНТ НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Глава 2
Не было ни боевых выкликов, ни сигналов, ни развевающихся флагов. Может, брауни и не были выдающимися воинами, но если они что-то и умели, так это существовать в тишине, не привлекая к себе внимания окружающих. А убивать в тишине едва ли сложнее, чем натирать тайком медь или штопать прорехи на скатертях.
Лэйд вдруг ощутил острый укол под ухом. На его правом плече копошилось что-то маленькое, размером с канарейку, что-то, что подскочило с тонким угрожающим выкриком к его глазу, стоило ему повернуть голову. Где-то совсем близко мелькнула сталь — остриё изогнутой швейной иглы.
Страх потерять глаз заставил его рефлексы сработать мгновенно, схватив пальцами верещащее и судорожно бьющееся существо поперёк тела. Оно вопило на неизвестном ему языке и брыкалось, но всей силы, заключённом в его маленьком теле, было недостаточно, чтоб одолеть крепко сжатые пальцы Лэйда. Он успел разглядеть крохотную рыжеватую бороду и франтоватую твидовую кепку, нахлобученную на самую макушку, столь маленькую, что не подошла бы даже его собственному мизинцу. Воспользовавшись его замешательством, брауни на миг обмяк в его руке, заставив его машинально ослабить хватку, а потом с торжествующим возгласом всадил швейную иглу под ноготь большого пальца.
Лэйд взвыл, но брауни едва ли успел насладиться плодами своей победы — от боли пальцы плотно сомкнулись на его теле, с тихим едва слышимым треском переломав его тонкие птичьи косточки. Только что торжествовавший лилипут с обагрённой кровью пикой мгновенно превратился в безвольный лоскут, истекающий клюквенным соком. Наверно, что-то подобное случилось бы и с человеком, окажись он в объятьях исполинского многотонного удава…
Смерть собрата не заставила брауни остановиться даже на секунду. Сразу двое метнулись на Лэйда сверху, с каминной полки. Метили в лицо, но он успел дёрнуть головой, отчего один полетел, кувыркаясь вниз, а второй повис на его подбородке, цепко схватившись за бакенбарды. Крохотный осколок металла в его руке сверкнул несколько раз и Лэйд ощутил, как по его губе течёт кровь. Зарычав сквозь зубы, он сорвал с лица дёргающегося коротышку, не обращая внимания на вырванные волосы, и швырнул его в ближайшую стену, в которую тот врезался с тихим яичным хрустом.
А потом брауни сделалось так много, что Лэйд уже перестал разбирать отдельных карликов, его словно затопило исполинской серой волной, злобно визжащей, воющей, точно стая остервеневших от голода ворон. Они сыпались сверху, с книжных полок и резных панелей. Они карабкались по ногам, остервенело цепляясь крохотными ручонками за швы на его сапогах. Они прыгали, повисая на его брюках, отчаянно полосуя ткань миниатюрными кинжалами и копьями.
Лэйд завертелся, пытаясь скидывать их с себя, но они оказались чертовски быстры, а главное — нечеловечески упорны и пугающе кровожадны. Смерть одного не значила ничего для его уцелевших собратьев. Каждый брауни, с хрустом гибнущий под каблуком или превращающийся в бесформенный ком с торчащими конечностями от удара ладонью, не умалял их ярости, делаясь частью разбросанного на полу мусора вроде изгнивших яблок и покрытого плесенью имбирного печенья.
— Мелкие ублюдки! — рычал где-то рядом Саливан, тоже яростно крутящийся на месте, отрывающий от себя сотни жадных крохотных рук, — Хе киорэ[20]! Ломрал фулти до майтреха![21]
Какой-то брауни, изловчившись, всадил Лэйду сквозь шов длиннющую иглу прямо в ахиллово сухожилие. Зарычав, он впечатал его носком сапога в стену, с такой силой, что лилипут хрустнул, точно переломленный пополам бисквит. Следующего, ожесточённо вколачивающего канцелярскую кнопку ему в щёку, он схватил двумя пальцами за голову и сжал, отчего та почти беззвучно лопнула, как земляной орех, оставив крошечное безголовое тельце шататься, точно пьяную марионетку.