я не смог съесть его, несмотря на то, что испытывал волчий голод. Мясо казалось мне пропитанным горечью, овощи — слизкими, с неестественным вкусом. Я просидел над тарелкой битый час, потом сдался и отослал всё на кухню. Вся еда в доме точно утратила свой вкус. Головка отличного стилтоновского сыра, которая ждала меня на десерт, ощутимо пованивала водорослями, а турецкий кофе, который Ортимер великолепно готовит, отдавал дёгтем. Вы, должно быть, знаете, в Редруфе мягкий климат, его не терзают ветра, поднимающиеся из моря, властвующие в Клифе и Лонг-Джоне, но в тот вечер мне показалось, что сквозняки, забирающиеся в окно, по-змеиному шипят. Я приказал Ортимеру наглухо запереть все окна в доме.
— Это всё? — быстро спросил Ледбитер.
— Нет. Пытаясь уверить себя, что всё это следствие переутомления, я устроился на софе после обеда, решив почитать — чтение обыкновенно расслабляюще на меня воздействует. Я взял первую попавшуюся книгу — это был «Лунный камень» Уиллки Коллинза — и читал с самого начала около получаса. Но не успел я дойти до того места, где мистер Мертуэт рассказывает гостям об индийских браминах, как ощутил лёгкую дурноту вроде той, что одолевает, если прокатиться на старом локомобиле по ухабистой дороге. Я попытался вернуться к чтению и с ужасом обнаружил, что буквы разбрелись по странице. Они выпустили ножки и превратились в крохотных чернильных тварей вроде хищных амёб, жадно пожирающих друг друга прямо у меня на глазах. Вскрикнув от отвращения, я уронил книгу, а когда подобрал её…
— Они исчезли, — Ледбитер кивнул, будто услышал нечто само собой разумеющееся, — Я так и думал.
Мистер Гёрни криво усмехнулся.
— Если бы только это. Книга, которую я читал и которую поднял с пола, оказалась не «Лунным камнем», а сборником стихов Мэй Синклер — при том, что я обычно на дух не переношу подобную литературу и, конечно, не держу её в библиотеке.
— Немного странно, — неохотно признал Лэйд.
Странные знаки. Некоторые из них были ему знакомы, но все вместе и в таком сочетании… Он ощущал недоумение — словно выслеживающий добычу тигр, обнаруживший на земле вместо привычных ему следов немыслимое переплетение отпечатков лап.
— Странно, — согласился мистер Гёрни, невесело усмехнувшись, — В банковском деле есть поговорка — когда количество странностей вокруг тебя делается больше трёх, заказывай аудиторскую проверку. Вообразив у себя мозговую горячку, я выпил хорошую порцию джина — он почему-то разил хлебной плесенью — закутался в плед и вознамерился отдаться во власть сна или хотя бы немного подремать. Хороший сон здорово прочищает голову, я же в последние дни работал очень тяжело и, видимо, не заметил приближающегося переутомления. Но мне так и не суждено было закрыть глаза. В сумерках мне сделалось ещё хуже. Тени, которые предметы отбрасывали на пол и на стены, стали жить своей жизнью, сплетаясь в жуткие узоры. Отблески луны казались неестественного цвета, будто бы царапающими глаза, а потом…
Мистер Гёрни замолчал. Его руки, лежавшие на столешнице, затрепетали — по сильным пальцам разлилась дрожь.
— Тогда я и услышал это вой. Мой Бог, как оно завыло! Не вздумайте спрашивать, кто это был, я сам не знаю. А ведь я охотился на многих хищников в этих широтах и уж точно никогда не считал себя мягкотелым. Но этот крик… Что-то дьявольское, жуткое, смертельно голодное. Мою душу словно выворачивали наизнанку, всё естество наполнилось жгучим ужасом. Это был не волк, не койот, ни одна другая тварь, созданная Господом. Я вдруг ощутил, что она не просто воет, она чует меня. Она желала искромсать меня, усеяв окровавленным тряпьём всю улицу. Она жаждала дробить своими тупыми зубами мои кости, высасывая костный мозг. Она… — горло мистера Гёрни издало скрежещущий звук вроде того, что издаёт раковина, затягивая остатки воды, — Ортимер, услышав мой крик, бросился в кабинет и нашёл меня в отчаянном состоянии. Я скорчился под столом, рыдая как дитя и пытаясь расцарапать себе лицо. Мой бедный Ортимер… Он готов был грудью встать на пути у любой опасности, которая могла бы мне угрожать. Услышав про воющую тварь, он не медлил ни минуты. Распахнул несгораемый шкаф, взял карабин, который я там держал — это был «Снайдер-Энфилд» старого образца, порядком потрёпанный, но с мощным боем, я держал его против грабителей, — и отправился наружу. «Всё в порядке, милорд, — сказал он мне, — Это одичавший пёс там, снаружи. Я прикончу его или отпугну». Мне надо было задержать его, но я не нашёл в себе сил. Он вышел.
За круглым столом воцарилась тишина. Мистер Гёрни сжимал и разжимал кулаки, ни на кого не глядя. Никто из гостей не решался заговорить первым. Даже братья Боссьер, сами похожие на оголодавших волков, скалящихся во все стороны сразу, подавленно опустили головы, будто бы внезапно оробев. Наконец мистер Гёрни заговорил вновь.
— Я слышал выстрел. Два выстрела, с интервалом в несколько секунд, должно быть, Ортимер успел перезарядить карабин. А потом… — по его гладко выбритому лицу прошла судорога, — Крик. Господь свидетель, в жизни не слышал такого отчаянного крика. С бедняги будто заживо сдирали кожу. И будь я проклят, если кричал он полминуты подряд. Я попытался вскочить, вспомнив, что в сейфе у меня был револьвер, но тут со мной сделалось нечто вроде удара — я рухнул, как подкошенный, и лишился чувств. Должно быть, не выдержали нервы…
— Когда, вы говорите, это было? — внезапно спросил Ледбитер.
— Среда, шестое марта. Неделю назад.
— Месяц фармути по древнему коптскому календарю, — пробормотал тот, пытаясь выстроить из пальцев какую-то хитрую фигуру, похожую на чрезмерно усложнённую мудру, — Так я и думал. Канун одного старого праздника, про который мне доводилось слышать… В долине Нила он назывался Явм Алтаёри Альмайтатти — День Мёртвых Птиц… Впрочем… Виноват, продолжайте.
Мистер Гёрни продолжил, причём с каждой следующей фразой его голос казался всё более и более приглушённым.
— Когда я пришёл в себя, было уже раннее утро. Я вышел из дома на негнущихся ногах, трясясь, точно столетний старик. И нашёл его там. Ортимера. Он лежал в семи или восьми футах от двери, распростёртый на земле, неподалёку от него лежало разряженное ружьё. Он был… Господи, я до сих пор пытаюсь изгнать из памяти эту картину. Обе руки переломаны, голова смята страшным ударом и почти оторвана от тела. Зияющие раны на лице и груди… На него словно обрушился гнев разъярённого льва или полудюжины полинезийцев с их страшными боевыми палицами.
— Я вижу, у вас есть аппарат, — Лэйд кивнул в сторону новенького «Рикстелефона», стоящего в углу, — Вы её вызвали?
— Полицию? Ну разумеется.
— Я говорю не про полицию, — спокойно произнёс Лэйд, — И вы это знаете.
В воздухе словно разлили флакон отчаянно горькой полынной настойки. Братья Боссьер заворчали, Воган поморщилась, Ледбитер и Блондло сделали вид, что разглядывают закрытое окно, за которым клубились сумерки. Если кто и сохранил полную невозмутимость, так это Дадди. Высоко приподнимая выгоревшие на солнце брови, он обводил собравшихся недоумённым взглядом, пытаясь понять, отчего все они внезапно скисли. Святая душа, бедный наивный старый дикарь…
— Нет, — сухо и отрывисто произнёс мистер Гёрни, — Вы, конечно, имеете в виду Канцер. Нашу любимую и обожаемую Канцелярию. Благодарю покорно! Если мне чего и не хватало, так чтоб это крысиное воинство сновало вокруг моего дома, вынюхивая и пробуя на зуб всё, что попадётся им на глаза.
Лэйд покачал головой.
— Напрасно. Мало кто любит Канцелярию, но она знает своё дело. А ваше, кажется, из разряда весьма недобрых. Впрочем, плевать. Я не собираюсь читать вам нотации, мистер Гёрни. Значит, полиция была здесь?
Мистер Гёрни апатично кивнул.
— Конечно. И если эта страшная новость до сих пор не появилась в «Серебряном Рупоре», то только лишь потому, что я щедро за это заплатил — и полицейским и газетчикам. Если не ошибаюсь, это обошлось мне в восемь фунтов. Ещё столько же я заплатил коронёру, чтобы из его протокола исчезли некоторые детали, которые могли бы возбудить у коронерского суда[111] недобрый интерес к моей персоне и моему дому.
— Были основания? — деловито осведомился Блондло, поджимая губы.
— Да. Были. Губы и глазницы Ортимера были покрыты каким-то тёмным налётом, будто кто-то натёр их сажей. Уши не то оторваны, не то откушены. И руки… В левой руке бедняга Ортимер держал винтовочный патрон — третий по счёту, который так и не успел вставить в ствол. В правой… В правой он держал это.
Мистер Гёрни протянул руку и уронил на круглый стол какой-то небольшой округлый предмет. Несмотря на то, что его рука находилась в каких-нибудь двух-трёх дюймах от стола, этот предмет, соприкоснувшись с сухой и превосходно отполированной древесиной, издал на удивление глубокий звук. И зловещий.
Круг тяжёлого жёлтого металла, мгновенно определил Лэйд, как и все машинально придвинувшийся к столу, чтобы разглядеть детали. Идеально ровный, немного потёртый, весом что-то около ста гран[112], с выгравированным изображением джентльмена средних лет. Джентльмен отличался благородным прямым носом римского патриция, к которому прилагался пухлый подбородок чревоугодника, но впечатление в целом производил благоприятное. Без сомнения, знакомый силуэт. Это же…
— Соверен! — воскликнул Лэйд, забывшись на миг, — Чёрт меня раздери, если это не соверен короля Георга Третьего! Симпатичная штучка. И весьма редкая. Их не чеканят уже лет пятьдесят[113]. Откуда бы вашему слуге взять такой?
Мистер Гёрни пожал плечами.
— Ума не приложу. Я никогда не платил жалования Ортимеру архаичными монетами. Я всегда выписывал чек. И я очень сомневаюсь, что он держал эту монету при себе с тем, чтобы выхватить в час смертельной опасности. Нет, джентльмены, это не его монета. Вероятно, он или поднял её незадолго перед тем, как его атаковали, или…