Пастух вновь попытался оскалиться, но получилось у него это как-то жалко, неестественно. Такая гримаса не напугала бы и ребёнка.
— Может, у вас нет силы, но есть кое-что другое, — забормотал он, — Вы единственный из всех нас, кого Он не сцапал! Значит, Он нашёл в вас что-то… Выделил. Отметил. Возможно, вы сможете передать это нам. Расшифровать, научить… Мы готовы учиться, готовы терпеть, если надо, мы…
Голос его из угрожающего сделался едва ли не жалобным. Он боится, понял Доктор Генри, боится до дрожи. Как нелепо и жутко это выглядит — человек, который привык контролировать всё вокруг, самоуверенный и сильный, обнаружил, что более не властен над собственным телом. Более того, не властен отныне над самим собой.
— Я не вернусь в «Альбион», — отчётливо произнёс Доктор Генри, — Извините, Тармас. Я… не могу.
— Вы должны! — узловатые пальцы Пастуха стиснули запястье Доктора Генри, едва не сломав, — Вам нужно раскаяние? Мы раскаиваемся, Доктор! Мы принесём извинения! Мы готовы всё повторить. С начала. Столько раз, сколько потребуется. Вы будете нашим учителем, нашим светочем, нашей надеждой. Мы всего лишь…
— Нет, — слово получилось сухим, как стук гильотины. И оно словно обрубило те невидимые нити, что связывали Доктора Генри с корчащимся у его ног Пастухом. К своему стыду Доктор Генри испытал от этого облегчения, — Я ничем не могу помочь вам. Ни вам, ни Графине, ни прочим. Уходите, Тармас. Уходите, прошу вас, и закончим на этом.
Пастух уставился на него немигающим взглядом.
— Вы боитесь… — внезапно прошептал он, — Вы боитесь, в этом всё дело! Боитесь того, что мы, несущие на себе печать, привлечём Его внимание к вам. В этом дело? Боитесь запачкаться?
Доктор Генри отступил на два шага назад, в сторону улицы.
— Да, — тихо сказал он, — Боюсь. Он помиловал меня по какой-то причине. Отмерил больше времени, чем вам. Но если я вернусь в «Альбион»… Не просите меня об этом, Тармас. Вы не имеете права об этом просить. Наши с вами дороги отныне ведут в разные стороны.
Пастух щёлкнул зубами. Более крупные, чем у человека, они были покрыты белоснежной эмалью и казались крепкими, как у лошади. В сочетании с его бугрящимся телом, стремительно теряющим человекообразные контуры, они отчего-то выглядели особенно жутко.
— Вы бросите нас? Бросите людей, в верности которым поклялись? Своих собратьев по несчастью?
— Да, — сказал Доктор Генри твёрдо, — Брошу. Не вините меня в этом, вы знаете, что на моём месте так поступил бы каждый. Я не хочу рисковать. Может, у меня впереди ещё год полноценной жизни. А может, два дня. Но я не стану проверять лишний раз Его выдержку. Довольно. Я хочу выжить. Даже если мне не суждено спастись — по крайней мере прожить в человеческой оболочке столько, сколько это возможно.
— О нет! Вы не…
— Назад, — холодно приказал Доктор Генри, — Или, клянусь всеми видимыми и невидимыми материями, я одним выстрелом размажу вашу голову по этой стене.
Пастух удивлённо взглянул на револьвер, смотрящий ему в лицо. Его собственный револьвер.
— Вот как?
— Клуб «Альбион» закрыт отныне и впредь.
Тармас внимательно разглядывал направленный на него ствол. Он заметно дрожал, не то от страха, не от злости — оскаленный рот и судорожно подёргивающиеся мимические мышцы не давали Доктору Генри возможности истолковать его чувства. Возможно, он взвешивал свои шансы, прикидывая, хватит ли ему времени, чтобы преодолеть разделяющие их несколько футов. Чтобы лишить его этой иллюзии, Доктор Генри хладнокровно взвёл курок. Щелчок прозвучал в должной степени внушительно и красноречиво, чтобы избавить его от необходимости что-то произносить.
— Можете быть спокойны, я уйду, — Пастух вздрогнул от этого звука и неохотно попятился, скалясь, — Не стану вам докучать. Но перед тем, как уйти, позвольте мне сказать…
— Скажите, — вежливо согласился Доктор Генри, — Но на вашем месте я бы убедился, что вам хватит для этого сорока секунд. Потому что за сорок секунд я успею добраться до неё, снять трубку и позвонить в Канцелярию.
Его воля уже поработила плоть Пастуха, но его разум — над его разумом она пока власти не имела. Чудовищным усилием он смог удержать себя в руках, хоть мышцы предплечий и напряглись до треска, словно готовясь к рывку.
— Думаю, мне этого хватит, — произнёс он, сверля его зловещим взглядом полупрозрачных глаз, — Запомните это хорошенько, Доктор Генри Слэйд. То, что я скажу вам сейчас, вы ещё услышите не раз, сколько бы ни прожили в Новом Бангоре. Эти слова будет твердить вам ваша совесть, но я хочу, чтоб у неё был мой голос. «Альбион» погиб не в ту ночь, когда мы сбежали. По-настоящему он погиб сегодня. Только что. Когда вы предали его членов, обрекли их на гибель, испугавшись за собственную жизнь. Когда предпочли пойти на сделку с Ним, лишь бы продлить своё никчёмное существование. Что бы с вами ни случилось и какую бы пытку Он для вас ни приберёг, вы не заслуживаете жалости, Доктор. Потому что вы не неудавшийся фокусник, вы — трусливый предатель и навсегда останетесь им в нашей памяти.
Доктор Генри хотел ответить какой-нибудь грубостью, но не успел. Прежде, чем он открыл рот, Пастух ухмыльнулся ему на прощанье, наглухо застегнул плащ, едва сходящийся на его разбухшей фигуре, и выскочил из переулка. Миддлдэк легко поглотил его, как океан поглощает брошенный камень — в течении из безвкусных серых костюмов он растворился без следа, оставив Доктора Генри молча глядеть вслед, бессмысленно сжимая револьвер.
Часть третья — Глава 13
В мире существует много вещей, чья сущность не вполне соответствует их названию и Новый Бангор нередко демонстрировал это самым очевидным образом. К разочарованию Лэйда «Мемфида» тоже относилась к этой категории. Несмотря на поэтическое имя, в её облике не было ничего от очаровательной морской нимфы, скорее она напоминала грузную морскую корову, сонно привалившуюся боком к пристани и дремлющую на лёгкой волне.
Да уж, невольно подумал Лэйд, едва ли этому потрёпанному океаном корыту когда-нибудь стяжать Голубую ленту Атлантики[226], будет неплохо, если оно, по крайней мере, сможет отвалить от пристани, не оставив на ней половину оснастки…
Её палубу не помешало бы покрасить, а такелаж хорошенько обновить, многие снасти свисали с него, точно обрывки водорослей. Даже трубы, курившиеся почти невидимым в темноте дымом, по верхнему краю успели обрасти ржавой бахромой. И эта шаланда в самом деле призвана служить вестником между мирами? Эта ржавая кастрюля в силах преодолеть сопротивление всемогущего божества? Чёрт побери, скорее она затонет, как только поймает первую же волну, уже не говоря о том, какая ужасная качка должна мучить пассажиров в её пузатом, с малой осадкой, брюхе!
И всё же Лэйд не мог оторвать от «Мемфиды» глаз с той самой секунды, когда его взгляд нащупал её силуэт у причала. А что, если бы чей-то бесплотный голос вдруг спросил бы его сейчас — «Готовы ли вы подняться на борт, мистер Лайвстоун?..»
Я бы сказал «да», подумал Лэйд, полируя взглядом бок корабля, испещрённый чешуйками старой краски. И спросил, какую руку мне надо отрубить, чтобы оплатить билет.
Уилл молчал. Молчал всё то время, что длился рассказ, молчал и после, когда они подошли к пирсу. Не задавал вопросов, как с ним это обычно бывало, не допытывался деталей, не отпускал неуместных замечаний. Просто молчал, разглядывая низкую океанскую волну, небрежно треплющую замершие у пирсов суда.
Это молчание быстро сделалось гнетущим для Лэйда. Закончив историю, он сам ощущал себя большим кораблём, из трюма которого был выгружен на пристань весь груз, непривычно полегчавшим и мающимся от неизвестности.
Кажется, «Мемфида» не заинтересовала Уилла, он лишь мазнул по кораблю безучастным взглядом, после чего вновь принялся разглядывать море. Но если он рассчитывал увидеть среди мягко колышущихся обсидиановых волн, впитавших темноту ночи, что-то примечательное, на взгляд Лэйда он делал это напрасно. Ровным счётом ничего примечательного в море вокруг Нового Бангора не было. Ранняя весна обычно приносила на остров шторма, но эта ночь против ожиданий выдалась спокойной. Океан грустно вздыхал, вспучиваясь между бортом «Мемфиды» и каменной стеной причала, лопался на поверхности брызгами и неспешно уходил восвояси, украсив напоследок бок корабля пенными хлопьями.
«Мемфида» неспешно прогревала машины, но не спешила отвалить от твёрдой земли. Лэйд даже в темноте хорошо различал свесившийся с борта покачивающийся язык трапа, возле которого виднелся силуэт дежурного матроса. Других пассажиров ни на причале, ни на корабле он не разглядел. Словно «Мемфида» и не ждала никого кроме этого сутулого юноши со странным взглядом, который шёл плечом к плечу с Лэйдом, молча разглядывая волны.
Что он видел в этих волнах, человек, для которого Новый Бангор был не полем боя, как для Лэйда, а чарующим Эдемским Садом, полным бурлящих страстей и непостижимых чудес? О чём он думал сейчас, отмеривая шагами свой путь до той его точки, где его судьба вновь резко меняла курс, навсегда расставшись с тем пунктиром, который чертил по карте жизни сам Лэйд? То же самое, что он сам, или нечто иное?
— Славный корабль, — произнёс Лэйд, чтоб его подбодрить, — Уверен, плавай он по волнам в библейские времена, старикашка Ной был бы счастлив сделать его флагманом своей флотилии. Если бы, конечно, нашёл столь отважных животных, которые рискнули бы подняться на его борт.
Уилл пожал плечами.
— Такая же развалина, как и та, что доставила меня в Новый Бангор. Едва ли мне стоит подавать рекламацию Канцелярии.
— Не стоит, — согласился Лэйд, — Если вы ждёте билета на «Луканию[227]», то лишь тратите время, ведомство полковника Уизерса всегда отличалось прижимистостью. Щедрость — не та черта, которая свойственна крысам. Хотя, видит Бог, после того, что вы сделали для острова, Новый Бангор перед вами в долгу.