вая друг друга, так сильно, что на слюдяной поверхности выступали мясистые алые прожилки. Некоторые из них беззвучно таяли, опадая, другие отчаянно дёргались, истончаясь и беззвучно лопаясь, как мыльные пузыри.
Попытка бегства была напрасной и слишком запоздавшей. Тварь бросилась прочь по переулку. Она чувствовала близость моря и думала, что по этому каменному ущелью успеет до него добраться. Но заключённая в амулете Лэйда сила подточила её силы. Она врезалась в стену дома и, судорожно дёргая щупальцами, стала медленно сползать по ней, оставляя на камне слизистый влажный след. Её тончайшие покровы уже не казались такими прозрачными, как прежде. Они уже не хлестали воздух, они едва ворочались. Щупальца бессильно стегали по брусчатке, вялые, как шланги, в которых пропал напор.
Лэйд спрятал табакерку в карман пиджака. Опустевшая, она весила немногим меньше, чем полная.
— Прекрасная соль, — вздохнул он, — её ещё называют молдоновской. Большие кристаллы и минимум вполовину более солёная, чем обычные сорта. Как утверждает мой знакомый, мистер Хиггс, превосходное подспорье для супов и горячих похлёбок. Кажется, вы первый мой покупатель, который не оценил её по достоинству. А эти три унции, между прочим, обошлись мне в полтора шиллинга!
Тварь уже не билась. Обмякнув и тая, она бесформенным комом прижалась к стене, источая едкую вонь, похожую на запах аммиака. Под ней медленно растекалась студенистая лужа, в которой едва ворочались потерявшие гибкость смертоносные щупальца. Лэйд терпеливо ждал, когда они дёрнутся в последний раз.
— Что ж, придётся вписать эти полтора шиллинга в счёт мистера Танивхе, — пробормотал он, оправляя пиджак, — Господи, ну и задолжал же он мне за всё это время!..
Лэйд терпеть не мог забегаловки из Клифа. В противовес миддлдэкским, основательным, просторным и ухоженным, здешние пабы чаще походили на тесные трюма, насквозь пропахшие водорослями, вечно сырые и набитые столь сомнительной публикой, что держа стакан одной рукой, впору было придерживать второй бумажник.
Вывеска «Седого нарвала», обнаруженная им на ближайшем углу, приблизительно это и обещала. В другой раз Лэйд даже не обратил бы на неё внимания, а если бы и обратил, то только для того, чтоб посмеяться — судя по всему, художник, рисовавший вывеску, имел такое же представление о нарвале, как архиепископ Кентерберийский — об игре в кегли.
Но сейчас эта вывеска не вызвала у него неприязни. Даже напротив. Она обещала тепло, сухость и горячий грог — всё это сейчас было ему жизненно необходимо. Его телу. Тело — твой самый упрямый и хитрый кредитор. Ему плевать на переписанные векселя и расписки, оно непреклонно в своих требованиях и всегда берёт своё. Нельзя черпать из запаса его сил бесконечно, даже если мнишь себя самым опытным хищником на острове.
Последние две ночи дались ему нелегко. Две ночи в лабиринте прибрежных улиц, которые налетающий с океана ветер простреливает насквозь, точно залпами ледяной шрапнели. Две ночи изматывающей охоты. Иногда бессмысленной, иногда почти безнадёжной. Теперь тело терпеливо напоминало ему об этом, используя доступный ему язык. Глаза воспалились и немилосердно саднили — плата за две ночи постоянного напряжения. Старая мерзавка подагра облизывала раскалённым языком колени — слишком уж часто за эти две ночи он припадал к мостовой, силясь разобрать сквозь росу на булыжниках едва заметный слизкий след убийцы…
Стакан грога — Лэйд мысленно кивнул, заключая сделку с самим собой. Не больше. По крайней мере, это даст ему достаточно сил, чтоб преодолеть две мили до Миддлдэка — нечего и думать найти наёмный локомобиль в этой глуши…
«Седой нарвал» не предоставил ему ничего сверх того, что обещала вывеска. Тесный, с низким потолком, этот паб служил пристанищем для моряков и, видимо, не без успеха копировал привычное им окружение, а кислый запах дешёвого пива почти забивал привычный в здешних краях запах грязи и подгнившего дерева. Компания подобралась не очень большая и в меру шумная — за стойкой расположилось душ шесть посетителей, судя по манере одеваться, сплошь матросы торгового флота. Вяло переругиваясь между собой, они без интереса швыряли кости, не обращая внимания, что те вязнут в лужах на столе, и обменивались шутками, столь солёными, что по сравнению с ними хвалёная молдоновская соль показалась бы безвкусной и пресной, как крахмал. На Лэйда покосились, но без интереса, точно и не заметили — собираясь в охотничьи угодья Клифа, он оделся подходящим образом, чтобы не привлекать к себе внимания сверх необходимого.
— Грога, — устало сказал Лэйд, занимая свободное место у стойки, — С щепоткой имбиря, если найдётся.
— Если у меня что-то и найдётся для грога, так это стакан, приятель. Три пенса.
Лэйд устало махнул рукой:
— Давай.
Грог против его опасений оказался неплох. А может, он попросту слишком устал и замёрз, чтобы ощущать привкус дрянного дешёвого рома. Первый глоток обжёг горло и вышиб из глаз мелкие и острые, как осколки стекла, слёзы, но даровал за это ощущение тепла, от которого тело блаженно обмякло.
Эта охота утомила его сильнее, чем он мог себе признаться. Он знал, что ему ещё придётся расплачиваться за неё — звенящей весь день головой, болью в коленях, дрожью рук, которую чертовски сложно скрыть, когда берёшь в руки жестяной совочек для чая или взвешиваешь сахар. Мучительнее всего будет терпеть сочувствующие взгляды Сэнди, которые будут настигать его весь день и которых, как она думает, он не замечает. Должно быть, в её глазах он выглядит сущей развалиной. Старый добрый Чабб, добропорядочный лавочник, который ложится спать поздним вечером и безмятежно спит всю ночь с «Большой поваренной книгой Хиггса» под подушкой…
Лэйд сделал ещё глоток и дребезжание стекла о зубы отозвалось приятным звоном где-то в затылке. Это не моя последняя ночь, подумал Лэйд, бессмысленно перемещая стакан с грогом по барной стойке перед собой, точно последнюю уцелевшую фигуру на шахматной доске, которая, лишившись противников, потеряла и смысл существования и курс. Может, следующая, но не эта. У старого тигра осталась ещё пара клыков…
Раньше это давалось ему проще. Раньше всё было проще.
Тигр стегал себя хвостом по полосатым бокам, кидая вызов древнему чудовищу. Когда-то он думал, что опаляющее пламя вокруг — это и есть бой. Слишком глуп и неопытен для того, чтобы понять, это пламя, обжигающее его шкуру злым огнём — всего лишь подвешенные в воздухе обручи, через которые он должен прыгать. Раз за разом. Из года в год. Без перерывов и антрактов, не зная даже, полон ли зал восхищённых зрителей или же пуст и давно заброшен.
Интересно, что делают с вышедшими на пенсию тиграми? Забавно, он никогда не размышлял над этим прежде, даже наблюдая за этими грациозными хищниками в лондонском зоопарке. Уж едва ли их спроваживают на скотобойню, чтоб превратить в желатин, клейстер и собачье мыло. Скорее, милосердно добивают из ружья, чтоб украсить пол возле камина роскошной полосатой шкурой…
Не этой ночью, сказал он себе мысленно сквозь сжатые зубы. Она уже близка к завершению, а я всё ещё жив, мерзкое ты чудовище, дрянная ты библейская гадина. Можешь ухмыляться своей невидимой пастью, можешь смеяться, Лэйд Лайвстоун не сошёл с ума и не рехнулся, как многие другие. Он всё ещё на ногах. И, как знать, может проживёт ещё достаточно долго, чтобы увидеть, как его мучитель Левиафан умирает, корчась в своём нематериальном океане…
Лэйд отхлебнул из стакана и внезапно поперхнулся, да так, что едва не закашлялся.
Горячий острый грог в его стакане оказался холодным и пронзительно кислым, таким, что из глаз едва не брызнули слёзы. Копчёный судак! Лэйд изумлённо уставился на стакан, который держал в руке. Его содержимое сделалось прозрачнее, он даже различил плавающий на дне жёлтый полумесяц.
Это был не грог — это был лимонный сок, свежий и, судя по всему, почти не разбавленный. Лэйд машинально покосился в сторону пабликэна[1], который устало переругивался с кем-то из матросов за другим концом стойки. Даже будь у того четыре руки вместо двух и грация куницы, ему бы ни за что не удалось провернуть фокус с подменой стакана — Лэйд был уверен, что не спускал с него глаз ни на секунду. Мало того, держал в руке.
Либо этот парень величайший фокусник на свете, по какой-то прихоти содержащий паршивый паб в Клифе вместо того, чтоб давать выступления в Ковент-Гардене, либо…
— Дьявол… — пробормотал Лэйд, глядя на колышущийся в стакане кусок лимона, — А вечер так славно начинался…
Один из матросов, внезапно оторвавшись от стойки, изъявил желание выйти на улицу, чтоб опустошить мочевой пузырь. Двое или трое сразу вызвались составить ему компанию и удалились, покачиваясь, точно остров не стоял незыблемо на месте, а плыл сквозь пятибалльный шторм. Ещё один посетитель, столь оборванный, что даже не понять, матрос или бродяга, обнаружил нехватку табаку и тотчас отправился его восполнять в ближайшую табачную лавку. Сразу вслед за ним вышли ещё двое — какое-то только что заключённое пари звало их в доки.
Против ожиданий владелец «Седого нарвала» не выразил неудовольствия от того, что его заведение с такой стремительностью стало терять клиентов, напротив, удовлетворённо вздохнул.
— Ну наконец-то, — пробормотал он, вытирая руки тряпицей, — Хоть какое-то затишье. Можно вытащить в чулан проклятые бочки…
И мгновенно пропал сам.
Паб пустел с удивительной скоростью, точно треснувший кувшин, быстро теряющий воду. Не прошло и минуты, как Лэйд обнаружил, что сидит за стойкой в одиночестве, всё ещё сжимая в руке злополучный стакан.
Глупое, странное ощущение.
Опустевший паб казался значительно больше, чем был на самом деле, может, виной тому было несколько потухших масляных ламп — в Клифе ещё нескоро появится надёжное газовое освещение. Посетители пропали столь быстро, что Лэйду казалось, будто в окружившей его тишине всё ещё шелестит эхо их голосов. Удивительно единодушное желание. Точно у команды «Марии Селесты