— О Боже, — только и пробормотал он, — Какой кошмар.
— Это длилось долго, несколько месяцев. Увы, к тому моменту я был чертовски занят собственными… изысканиями и редко мог позволить себе заглянуть к Эйнарду, да он и сам уже не отличался большой разговорчивостью, как прежде. Но всё же я видел происходящие в нём изменения. Он куда реже улыбался, часто застывал на месте, без всякого выражения глядя в окно, вздрагивал от резких звуков, стал иногда выпивать. И его глаза… Такие глаза я иногда вижу у голодных посетителей за обеденными столами, которые, мучимые голодом, хлебают раскалённый суп или пытаются проглотить кусок только что испечённой, ещё шипящей жиром, котлеты. В глазах у них стоят слёзы, но сквозь эти слёзы виден голодный жёлтый блеск.
— Сейчас мне и верно стало жутковато.
Лэйд безжалостно разворошил вилкой запечённый с румяной корочкой пирог, превратив конструкцию, способную изящностью поспорить с Собором Святого Петра, в беспорядочное месиво из теста и цукатов.
— Знаете, Уилл, гораздо проще отказаться от еды, даже если живот подводит от голода, чем, отведав кусок, отодвинуть от себя тарелку. Поверьте, это доподлинно известно всем толстякам вроде меня. Так уж, наверно, устроен человек. Съев кусок, он алчет второго. Отведав холодных закусок, нетерпеливо тянется рукой к десерту. Еда не утоляет голод, лишь подстёгивает его. Бедный Эйнард сам загнал себя в ужасное положение. Сделал первый глоток, не подумав, чем будет оплачивать счёт. А потом было уже поздно.
— О…
— Он выигрывал в лотерею и на скачках. Кажется, он выигрывал вообще везде, где по случайности делал ставку. Его племянницу освежевал прямо на улице какой-то безумец, объевшийся рыбы и вообразивший себя акулой. Эйнард с удивительной лёгкостью сделал несколько важных знакомств среди банкиров Редруфа, открывших перед ним удивительные финансовые перспективы. Его кузену лошадь проломила копытом голову. Рискнув несколькими фунтами, он прикупил себе немного акций — спустя две недели несколько случайных биржевых сделок и одно кораблекрушение принесли ему по двадцать монет с каждой вложенной. Днём позже его старшую дочь изнасиловали какие-то моряки из Клифа.
Уилл покачал головой.
— Воистину, страшная участь.
— Когда у меня наконец выпала возможность с ним повидаться, я едва узнал Эйнарда. Он был тощим, болезненно вздрагивающим сорокалетним стариком. Но у него было уже два ресторанчика в Редруфе и он присматривался к третьему. В глазах его, полных животной тоски, был заметен голодный волчий блеск. Как у человека, уписывающего вкуснейший пирог с земляникой, но боящегося, что тот исчезнет прямо у него в руках.
— Могу себе представить, — выдавил Уилл, — Ужасная, ужасная участь!
— Он попросил меня о помощи. «Эй, Лэйд, — сказал он, силясь улыбнуться той улыбкой, что я помнил, но которая выглядела чужой на его изменившемся лице, как сладкий крем на чёрством трюмном сухаре, — Говорят, ты разбираешься во всяких кроссарианских штучках… Я… Знаешь, мне кажется, дело зашло слишком далеко. За последний год я потерял трёх детей. Моя жена повредилась в уме и едва меня узнаёт. Отец подхватил брюшной тиф и, говорят, на последнем издыхании. Племянник на прошлой неделе вскрыл себе вены. Я… Я хочу попросить пощады».
— И он обратился к вам? — удивился Уилл, — Я думал…
— Что Бангорский Тигр может быть лишь убийцей или охотником? — Лэйд с усмешкой рассёк столовым ножом исходящую ароматным паром сосиску, но есть не стал, лишь разметал куски по тарелке, — О нет. Я много лет исследовал остров, это вам известно. Каждый дюйм проклятой левиафановой туши, чтоб знать, куда всадить наконечник гарпуна. Мне приходилось бывать охотником, но приходилось и дипломатом. Что уж там, были у меня и куда более неприятные ремёсла. Но глядя в лицо человека, который когда-то звался Эйнардом Лоусоном, я не смог отказать. Не стану рассказывать вам, чего мне стоили попытки найти в водовороте Нового Бангора тень той сущности, что принято называть Мортлэйком, Князем Цепей. От некоторых деталей вы, полагаю, утратите и без того неважный аппетит. А некоторые знакомства той поры я сам предпочёл забыть, как страшный сон. Сейчас я бы уже не рисковал своей жизнью столь безрассудно, но тогда… Тогда я добился своего.
Глаза Уилла расширились.
— Вы встретились с самим Мортлэйком?
— Господи, нет! — вырвалось у Лэйда, — Если губернаторы Нового Бангора и существуют на самом деле, никто не может похвастать тем, что видел их воочию. Скажем так, путём разнообразных и крайне отвратительных практик я нашёл способ прочитать его волю. Волю Князя Цепей, взявшего Эйнарда под свою опеку. Я понял, чего он хочет. На следующий день, зияя свежими прорехами в своей тигриной шкуре, я рассказал об этом Эйнарду. «Хорошая новость, приятель, — сказал я ему, силясь не стучать зубами, — Кажется, вы можете избавиться от покровительства Мортлэйка. Для этого, правда, придётся заплатить цену, но, с учётом вашего положения, старина, эта цена не кажется мне чрезмерной». У него загорелись глаза. Лишившийся спокойствия и сна, терзаемый десятками напастей, этот человек богател не по дням, а по часам, но с каждым днём всё сильнее походил на ожившего мертвеца. Каждый заработанный фунт словно превращался в пиявку, высасывающую его изнутри, подтачивающую некогда здоровое и сильное тело. «Выкладывайте, Чабб! — воскликнул он нетерпеливо, — Клянусь, я заплачу всё до последнего пенни, сколько бы он ни попросил, чеком или монетой!».
Лэйд придвинул к себе блюдечко с миндальным бламанже. Без сомнения, штатный патисье[74] «Эгерии» превзошёл сам себе, сооружая этот десерт. Многослойный, украшенный шоколадной пудрой и апельсиновой цедрой, он горел мягким внутренним светом, точно изысканное украшение, возвышающееся в центре тарелки. Лэйду даже стало его жаль. Но рассказ требовал продолжения.
— «Чтоб выйти из-под покровительства Мортлэйка, вам придётся отдать ему всё, что получили», — сказал я Эйнарду, — «Всё, полученное вами с тех пор, как вы протянули ему руку, вплоть до последней медяшки. Таковы его условия. И я достаточно хорошо знаю Князя Цепей, чтоб утверждать — торговаться он не станет». Эйнард растерялся. Лицо его в ту минуту было похоже на корку лежалого маасдамского сыра — сплошные белые и жёлтые пятна. «Но Чабб… — пробормотал он, — Это не вернёт мне всё то, что я потерял? Я говорю о своей несчастной семье — об искалеченных и погибших детях, о бедной жене, о прочих…» «Не вернёт, — сказал я, быть может, резче, чем следовало, — Мёртвые останутся мертвы, калеки не обретут здоровья, а безумцы — здравомыслия. Все эти люди заплатили свою цену за сделку — вашу сделку, Эйнард. Обеспечили вам покровительство существа, к которому вы имели неосторожность обратиться. Однако в ваших силах спасти тех, кого эта участь ещё не коснулась. Подумайте об этом. Мне кажется, это подходящие условия. Других вы не дождётесь».
— И он…
Лэйд молча раздавил бламанже десертной ложкой. Мягкий крем потёк наружу, превратив изысканный десерт в бесформенную слизкую кляксу. Отвратительно. Настоящее преступление против кулинарии и вкуса. Но Лэйд заставил себя усмехнуться, размазывая крем по тарелке.
— Я уже говорил вам, Уилл. Чревоугодие — это не просто желание набить свой живот. Это тлетворная слабость духа, которая разъедает душу изнутри, не позволяя отказаться от сочного куска, пусть даже в ущерб настоящему и будущему, пусть даже в ущерб собственной бессмертной душе. К своему несчастью, Эйнард был подвержен этому греху. Он попытался торговаться. Со мной, будто я был доверенным лицом Князя Цепей. Предложил двести фунтов стерлингов отступных. Потом триста. И даже пятьсот. Безумец. «Эйнард, — очень холодно сказал я ему, — Кажется, вы всё ещё не поняли, с какой силой заключили договор. Губернатор Мортлэйк — это не благотворительный фонд и не ростовщик, который довольствуется парой звонких монет. Он хочет вернуть обратно всё. И, ради вашего блага, я бы так и поступил». «Ладно, — он стиснул зубы, — Если этот мерзавец хочет платы за свои услуги, я не постою за ценой. Тысячу фунтов!» Я не поверил своим ушам. Обретя возможность снять с себя душившее его проклятье, он пытался торговаться с дьяволом, пытаясь выгадать себе лучшие условия! Он не понимал. Не хотел понимать. А я выглядел глупо, пытаясь ему объяснить. В конце концов я бросил эту затею, оставив его пьяно рыдать в одиночестве. Он вспоминал свои юношеские мечты. Чистые скатерти. Запах сдобы.
— Он… Полагаю, он в некотором смысле повредился в уме?
Лэйд задумчиво коснулся ложечкой бесформенной кремовой кляксы в своей тарелке.
— Нет. Это другое. Здравый разум не отказал ему. Им завладел грех чревоугодия. Начав есть, тяжело отказаться от следующего куска. Увлёкшийся едок знает, что каждый съеденный кусок сверх утолённого голода не пойдёт ему во благо. Отложится тяжестью в животе, образует лишнюю строку в ресторанном счёте, притупит подвижность и интерес. Однако он ест. Не по необходимости, а всего лишь поддавшись упоительно животной страсти поглощать. Отказавшись от покровительства Князя Цепей, Эйнард потерял бы всё, чем жил. А всё, что он потерял, пришлось бы списать, говоря языком лавочников, в безвозвратные потери. Он был сродни пловцу, который, переплывая реку с сильным течением, не отваживается повернуть обратно, с трудом достигнув середины, напротив, считает, что в его положении проще будет плыть до противоположного берега.
— Значит, он не вернул Мортлэйку всего, что причиталось?
— Не вернул, — согласился Лэйд, — Вместо этого он попытался задобрить Князя Цепей, хоть это было так же нелепо, как задобрить чёрную чуму. Эйнард занялся меценатством, списывая немалые деньги из своих доходов на неимущих и сирот. Говорят, подчас выписывал нищим такие чеки, что те в одночасье превращались в богачей. Учредил стипендию для одарённых подростков, открыл две богадельни, сиротский приют, благотворительное общество… Нелепые, никчёмные попытки. Так тучный обжора пытается найти компромисс с собственной совестью, урезая порции или заказывая по