Коричневые когти Пульче задрожали, прячась и вновь появляясь на свет. Они выглядели слабыми, немощными, такими, что не задушили бы и мышонка, но Лэйд знал, на что они способны.
— Цепь, — отчётливо произнёс он.
— Чёрт возьми, не мучь меня, Тигр! Он и без того довольно измывался надо мной! Мне просто нужно… Совсем немного… Не бойся, я не наврежу ни тебе, ни мальчишке. Всего одну каплю — одну тёплую сладкую…
— Доставай цепь, иначе мы уходим.
Пульче заскрежетал раздувшимся горлом и, повозившись в груде мусора, извлёк тускло блестящий стальной ошейник со сложным запирающим механизмом. Едва гнувшиеся когти были слишком неуклюжи и слабы, чтоб справиться со сложным запирающим механизмом, но Лэйд терпеливо ждал, пока тот закончит. Тяжёлое стекло приятно холодило ладонь.
От ошейника к стене тянулась цепь, едва видимая среди груд мусора, мятых консервных банок и прочего хлама. Не очень толстая, тусклого металла, она была достаточно надёжна, чтоб Лэйд ей доверял. Нержавеющая сталь, три метрических тонны на разрыв. Едва лишь на раздувшейся шее Пульче щёлкнул ошейник, Лэйд отставил трость и стал проверять цепь, неторопливо, звено за звеном, пока та не окончилась надёжно вмурованным в стену кольцом, покрытым сложной иероглифоподобной гравировкой.
— Порядок. Я налью тебе пару капель для красноречия, — Лэйд, повозившись с плотной каучуковой пробкой, раскупорил сосуд, — Остальное получишь потом.
Пульче взвизгнул от нетерпения. В несколько судорожных взмахов разметав ближайшую к нему груду мусора, он протянул Лэйду в дрожащих когтях треснувшую глиняную миску.
— Наливай, Лэйд! — заискивающе попросил он, скрежеща сросшимися зубами, — Мой щедрый благородный Тигр! Я буду молиться за тебя Девятерым! Чёрт возьми, я даже перед Ним замолвил бы за тебя словечко…
Пульче от нетерпения заелозил ногами по полу. Торчащие из его конечностей хитиновые осколки заскреблись об доски, вырывая куски прогнивших половиц. Запах гниения, и без сильный, сделался практически нестерпим. К нему примешивался едкая кислая вонь, которую обычно издают потревоженные или пораненные жуки.
Пульче больше не казался равнодушным и высохшим клопом, он причитал, лебезил, раболепно изгибал хрустящую спину, клялся в преданности и заискивал.
Жизнь всегда переменчива, подумал Лэйд, стараясь не поморщиться от отвращения, всегда лжива и непостоянна. Жалкое становится грозным. Беспомощное — дерзким. Никчёмное — опасным. Иногда мы этого не замечаем, иногда — мы сами становимся частью этого процесса.
— Помни мою щедрость, кровопийца. Мой спутник вправе рассчитывать на интересную историю.
— Буду! Буду помнить! Ууууу! Благодетель! Мудрый Тигр! Кумир…
Лэйд опрокинул аптечную склянку над глиняной миской, дрожащей в когтях Пульче и позволил вытечь трети её содержимого. Разливаясь по дну, жидкость уже не казалась чёрной, скорее, багровой, как грозовое небо на закате — цвет благородного выдержанного вина. Заткнув склянку пробкой, Лэйд сделал быстрый шаг назад. Он в точности знал предел натяжения стальной цепи, но всякий раз инстинкт оказывался быстрее разума. Этот инстинкт помнил, на что способен изнывающее от голода существо, в мозгу которого давно растворилось, перебродило и истаяло всё, что прежде было человеческим, оставив лишь грубое, животное, не способное ни чувствовать, ни рассуждать.
Пульче уткнулся в миску, его зазубренный отросток, состоящий из кости и хитина, мгновенье назад казавшийся бесполезным наростом на голове, метнулся вперёд точно пика, едва не пробив сосуд насквозь. На поверхности багрово-чёрной жижи мгновенно вскипели пузыри.
Он пил жадно, чавкая, орошая пол вокруг себя брызгами, сладострастно отфыркивался, скрежетал костяными наростами в горле, тёрся в экстазе брюхом о пол. Казалось, весь его мир съёжился для него до диаметра миски.
— Что это? — тихо спросил Уилл, едва не вжавшийся спиной в стену, — Что это такое?
— Кровь, — спокойно пояснил Лэйд, — Не беспокойтесь — коровья. На скотобойне в Миддлдэке мне её отпускают бесплатно по доброй памяти. Я как-то помог её хозяину справиться с выводком кровожадных туреху[118], которые едва не лишили его всего скота. Напомните, чтоб я как-нибудь рассказал об этом случае. Смешно сказать, больше любых оберегов и амулетов мне помог моток патентованной двойной проволоки мистера Джозефа Глиддена[119] длиной в сто ярдов, бочонок кипящей смолы и молотилка для зерна…
— Нет, — голос Уилла едва заметно дрогнул, — Что это?
Он указывал пальцем на сопящее чудовище, жадно подбирающее зазубренным хоботком остатки багровой капели с дна миски.
— Новообретённый подданный Нового Бангора, — жёлчно усмехнулся Лэйд, — К слову, едва ли самая несчастная его жертва. Уверяю, многим пришлось куда хуже. По крайней мере, вечный голод — не самая страшная из пыток, которую можно вообразить…
— Он…
— Здесь, в Олд-Доноване его прозвали Мистер Браун. Да, он пил кровь. Высасывал её у своих жертв, застигая их врасплох по ночам. Оставлял после себя сухие, как пергамент, оболочки. Больше всего его привлекает кровь, однако прочие жидкости — жёлчь, лимфа, спинномозговая жидкость — тоже значатся в его карте вин… Он мог бы существовать в Новом Бангоре довольно долго в таком качестве, однако своим примером явственно доказал, что сытость никогда не станет спутником осторожности. Он сделался тороплив и небрежен. Вопрос его поимки Канцелярией был лишь вопросом времени. Но ему повезло — я успел раньше. Загнал его в… стеклянную банку, как он сам выразился.
— Но не убили, — осторожно заметил Уилл, не в силах оторвать взгляда от извивающегося на полу чавкающего чудовища, — Хотя, без сомнения, могли.
— Мог, — согласился Лэйд, водружая полегчавшую склянку с кровью на относительно чистый участок пола, — Но, как я уже говорил, меня не прельщает ремесло убийцы. Кроме того… Что ж, приходится признать, что это лакающее кровь существо отчасти право — мы с ним старые знакомые. Не настолько близкие, чтоб именоваться приятелями, но… В некотором смысле я действительно ощущал ответственность за его судьбу. Даже когда Он своей волей превратил его в кровожадного монстра. Вы уже поняли, почему я привёл вас сюда?
Уилл перевёл растерянный взгляд с урчащего Пульче, водящего дрожащим хоботком по чаше и собирающего последние капли алой жидкости, на Лэйда.
— Чтоб он рассказал мне что-то из своего прошлого?
— Это тоже, — кивнул Лэйд, — Но не в первую очередь. Пятый круг ада, который вам не терпелось посетить, вместилище душ, подверженных гневу и унынию, не так ли? Грязное болото Стикс, в котором по горло утопают грешники, терзающие друг друга в слепом зверином отчаянии, а дном им служат мёртвые тела их предшественников… Обратите внимание, до чего уместно мистер Пульче смотрелся бы в подобном окружении! Мучимый голодом, он делается равнодушен, безразличен и вял, как всякое насекомое, экономя силы и впадая в подобие забытья. Гаснут чувства и паять, отключается ассоциативное мышление — словом, живой пример уныния. Глубочайший эмоциональный транс, из которого его не может вывести даже боль. Да, я знаю, о чём говорю. Однако стоит ему пригубить этого волшебного алого сока, что течёт в наших венах…
— Он впадает в гнев? — беспокойно спросил Уилл.
— В некотором роде. Кровь наполняет его силой, а сила рождает самоуверенность — так устроен его звериный разум. Почти как у нас людей, но ещё проще. Так что у вас будет возможность изучить его в обеих ипостасях. Разве не ценная возможность?
— Да. Конечно.
— Ещё! — рыкнул Пульче, рывком поднимая распухшую морду от опустошённой глиняной миски, — Ещё, дьявол тебя раздери!
— Нет, — твёрдо ответил Лэйд, — Был уговор.
— Ещё! — рявкнуло существо, дрожа от вожделения, — Я сказал — ещё, ты, шелудивая дрянь, скудный выкидыш сифилитичной утробы!
Лэйд легко коснулся носком ботинка сосуда с кровью, стоящего на полу, заставив его накрениться на несколько градусов. И хоть положение склянки осталось устойчивым, Пульче вдруг обмер, прижавшись к полу, отчего сразу сделался как будто меньше. Его живот уже не казался плоским, он едва заметно колыхался, скребя хитиновыми чешуйками половицы.
— Ладно, — проскрипел он натужно, — Твой спутник хочет историю? Я найду ему историю. Какую он желает услышать?
Лэйд рассеянно улыбнулся.
— Что-нибудь о гневе. Не очень гнетущее, но поучительное. Я думаю, у тебя найдётся подходящая история.
Губы Пульче, превратившиеся в запёкшиеся по бокам от пасти лохмотья, затрепетали — жуткое подобие животного оскала.
— Найдётся! Но платить придётся вперёд! Я не принимаю чеки!
Лэйд вылил в миску ещё немного крови, и та оказалась высосана так быстро, что он едва успел отдёрнуть руку. Цепь на шее Призрака Блохи задребезжала, мгновенно натянувшись до предела.
— Значит, историю… — чудовище довольно отрыгнуло, в несколько глотков осушив миску, — Что ж, твой юный друг её получит, эту историю. Ты… Как тебя, там, Билл?
— Уилл.
— Уилл…
— Я люблю рассказывать истории, Уилл. Но, как ты догадываешься, судьба редко посылает мне благодарного слушателя. Последний был у меня… О, какое блаженство ощущать, как память расправляет свои лепестки… Последний был у меня в марте. Какой-то бродяга, вздумавший пробраться ночью в моё жилище, чтобы вынести отсюда осколки былой роскоши. Он нашёл гораздо больше, чем предполагал. Он нашёл меня, — Пульче потёр зазубренными когтями выступающие из пасти костяные отростки, — Ведь разве не говорят мудрецы, что опыт — величайшее сокровище, перед которым меркнет даже злато? Да, господа… Он многое получил от меня, как и… — Пульче хихикнул, — Я от него. К сожалению, человеческое тело слабо и недолговечно. Он пользовался моим гостеприимством целую неделю, пока, увы, не иссяк. Но за эту неделю он обрёл многую мудрость, о да.
Лэйд поймал себя на том, что слушая Пульче, пристально разглядывает окружающие груды мусора, точно в самом деле ожидает увидеть в них человеческий остов или высохшие кости. Напрасный труд, для этого ему потребовался бы отряд из дюжины рабочих — даже если бы этот бродяга в самом деле существовал, а не был выдумкой или плодом воображения хозяина. Зато он обнаружил целый выводок освежёванных кротов, насаженных на железные крючья у самого потолка.