— Так-то лучше… Ну, можете познакомиться с хозяином, Уилл. Он там, в центре, на небольшом возвышении.
Уилл сделал осторожный шаг вперёд, его глаза ещё не успели привыкнуть к здешнему освещению. Но он, несомненно, видел то, что видел сам Лэйд — деревянный помост, сбитый поодаль, и возвышающуюся на нём кровать. На кровати лежал человек, чьи черты непросто было разглядеть, и что-то увлечённо писал. Скрип его пера и был тем звуком, который они слышали в темноте. Скрип этот был особенного свойства, но уху требовалось время, чтобы понять это. Сухой, монотонный, он был лишён пауз и той механической артикуляции, которая зачастую выражает не только характер самого пишущего, но и характер составляемого им документа.
Долговые расписки пишутся резкими росчерками с длинными неровными паузами. Письма ревнивых любовников — нервными, как дрожь шпаги в руке, всплесками. Казённые документы и рапорты — вдумчивыми холодными шлепками. Человек, лежавший на кровати, писал не любовное письмо и не расписку — перо в его руке царапало бумагу размеренно и механически, практически не оставляя пауз. Человек не спешил, не нервничал, не стирал написанного, не размышлял о том, что ещё предстоит написать, не колебался, словом, вёл себя не так, как ведут обыкновенно пишущие люди. Он даже не обратил внимания на вошедших, не оторвался от бумаги.
— Так я и думал, — Лэйд укрепил почти догоревшую свечу на канделябре, — Слишком увлечён, даже чтоб поприветствовать гостей. Не корите его за это, Уилл, мистер Хеймнар очень увлечённый человек и старается каждую свободную минуту посвящать работе.
Уилл шагнул вперёд.
— Добрый день, сэр.
Человек не перестал писать, не поднял на вошедших глаз, даже не вздрогнул. Но Лэйд дал возможность Уиллу добрых полминуты насладиться тишиной, наполненной лишь негромким шорохом пера.
— Если вы ожидаете ответа, то впустую тратите время. Уверяю, даже если бы я захватил с собой револьвер, его выстрел не заставил бы мистера Хеймнара даже удостоить вас взглядом. Знаете, иногда я завидую ему, особенно когда сам малодушно отправляюсь подзаправиться в «Глупую Утку» вместо того, чтобы сидеть над гроссбухами, высчитывая страховую пеню и налоговые вычеты. В наше время редко кто посвящает себя работе так самоотверженно, как он.
Уилл остановился, не зная, как вести себя дальше. Воспитанный в добрых британских традициях, он был явно смущён, встретив подобный приём.
— Значит, его зовут Хеймнар? — несмело уточнил он.
— Откуда мне знать? — удивился Лэйд, — Он всегда был слишком занят, чтобы представиться, так что мне пришлось самому придумать ему имя. Это словечко, кстати, я одолжил у Скара Торвадсона, моего приятеля из Хукахука, оно показалось мне как нельзя более уместным. Да вы не робейте, подойдите поближе.
Уилл послушно сделал ещё шаг, всё ещё находясь в состоянии крайнего смущения.
— Какая… странная кровать, — пробормотал он неуверенно.
Замечание было верным — кровать, на которой возлежал хозяин, явно была не куплена в универмаге Айронглоу, а сделана на заказ, причём сработал её не плотник, а квалифицированный и опытный инженер, придав конструкции необычные, заметные лишь вблизи, черты, делавшие её похожим не столько на ложе, сколько на огромных размеров кульман.
Кровать была устроена таким образом, чтобы возлежащий на ней человек мог безостановочно писать, удобно устроив руки на специальной откинутой столешнице. Хитроумная система, состоящая из нескольких валов, пружин и зубчатых передач, служила для непрерывной подачи бумаги. Стоило одному исписанному листку упорхнуть в поставленную внизу корзину, как эта система, негромко скрипнув, почти мгновенно подавала новый лист ему на замену. Были у этой кровати и другие отличия, которые едва ли пришли бы в голову Шератону, Чиппендейлу или Лакруа и которые, пожалуй, привели бы в ужас благочестивого Томаса Шератона[138]. Целая система похожих на конскую упряжь кожаных ремней удерживали лежащего на кровати человека в определённом положении, не давая ему скатиться или изменить позу. Ремни были грубоваты и хоть Лэйд не видел вздувшихся под ними багровых рубцов и пролежней, которые должен был видеть Уилл, он явственно ощущал гнойный дух стёртой почти до мяса кожи в тех местах, где они впивались в плоть хозяина.
Но, кажется, невозможность сменить позу не очень-то досаждала пишущему. А может, он даже не замечал этого неудобства, целиком поглощённый своей монотонной работой. Он продолжал скрипеть пером по бумаге, ни разу не подняв на вошедших глаз, огоньки масляных плошек, казалось, не облегчают его занятия, лишь слепят.
Уилл, несмело приблизившись к ложу, с интересом оглядел ящик с заготовленными чистыми листами, стоящий в его изголовье. Листы эти были неоднородны, напротив, разнились и по качеству и по размеру, отчего невольно возникало ощущение, будто их не купили в письменном отделе универмага, а собирали вразнобой по всему городу, причём, во всей видимости, люди, которые сами мало смыслили в письме.
Превосходная писчая бумага марки «Сондерс» по три пенса за лист здесь запросто соседствовала с мятыми, пожелтевшими, вырванными Бог весть из каких блокнотов и тетрадей листами. Страницы из ежедневников, разглаженные листы обёрточной бумаги, выцветшие от времени газеты…
Но человек на кровати, казалось, не делал никаких различий. Ему было всё равно на чём писать. Исписав очередной лист и не проведя даже взглядом по написанному, будто доподлинно зная об отсутствии ошибок, он молча отбрасывал его — и принимался за новый, упавший перед ним. Он писал не вдохновенно, как пишут в порыве страсти, забыв обо всём на свете, а механически и монотонно, как автоматон, что лишь усиливалось неживой атмосферой его холодной каменной кельи.
Уилл сделал ещё один несмелый шаг, силясь разобрать написанное, но вдруг остановился, будто врезался в невидимую преграду, и Лэйд отчётливо заметил, как заплясал его взгляд.
— О Господи!
— В чём дело? — небрежно осведомился Лэйд, — Что заставило вас помянуть Господа всуе? Если запах, не переживайте, через какое-то время его почти не различаешь…
— Его тело, мистер Лайвстоун! Его… Ох…
— А вот содержимое желудка лучше оставить при себе, — строго заметил Лэйд, — Китобои не очень-то часто грешат уборкой, у них вообще посредственные представления о гигиене, так что здешнюю атмосферу можно испортить надолго. Чего вы так перепугались, хотел бы я знать? Неужели и в мистере Хеймнаре вы видите опасность? Вот уж дело! Это самый безобидный малый во всём Лонг-Джоне…
— Его руки… — голос Уилла точно потух, обратившись едва различимым бормотанием, — Господь Бог, его руки… Его ноги…
Кожа Хеймнара из-за отсутствия солнечного света, заточённая в постоянной подземной влажности, выглядела бледной и рыхлой, как трухлявая древесина, оттого в скверном освещении не сразу можно было разглядеть детали. Однако, стоило приблизиться на несколько футов к кровати, к которой, точно к пыточному орудию, был привязан писец, как делались видны детали — детали, которые заставили Уилла отшатнуться в сторону с широко выпученными глазами и прижатой ко рту ладонью.
Тело Хеймнара было угловатым и коротким, похожим на необтёсанную прелую корягу с острыми корнями, только что вытащенную из земли. Корягу, которую уже успели обрубить, оставив на месте двух ног и левой руки короткие, покрытые багровой рубцовой тканью, культи. О том, что операции эти были сделаны не добровольно и не стерильным ланцетом хирурга говорило бесчисленное множество шрамов, оставленных этой ампутацией, столь густых, что в некоторых местах походили на разбухшие мозоли.
— Его руки… — потрясённый Уилл налетел спиной на одну из масляных плошек, отчего по зале метнулась колючая резкая тень, — Святой Господь, мистер Лайвстоун, вы видели это? Его ноги…
— Что вы заладили — руки, ноги… — Лэйд скривился, — Сразу видно, художники — привередливая публика. Учась рисовать натуру, вы обыкновенно черпаете вдохновение в классических статуях, срисовывая их пропорции и устройство, или нанимаете юных прекрасных телом натурщиков. А ведь достаточно было бы посетить солдатский лазарет после боя, чтобы убедиться — человек в своей изобретательности нашёл многие пути усовершенствовать сотворённое Господом… Что, вам никогда не приходилось видеть человека-свинью?
Уилл не смог ответить — прижимал ладонь ко рту, чтобы подавить рвотные спазмы. Едва ли в эту минуту он мог быть хорошим собеседником.
— Человек-свинья — это классическая китайская казнь, — Лэйд прошёлся вдоль залы, придирчиво поправляя чадящие плошки, — Приговорённому отрубают руки и ноги, причём зачастую в несколько приёмов, а также все… прочие части тела, кроме головы, выкалывают глаза и протыкают барабанные перепонки. Восточная жестокость всегда казалась мне неоправданной, исключительно варварской, чуждой всякой рациональности… Она не направлена на получение выгоды, лишь на запугивание противника, а здесь, в Новом Бангоре, это не всегда приносит нужный эффект. Особенно показателен в этом отношении один случай, имевший место лет двадцать назад. Рассказать?
Уилл дёрнул головой, силясь восстановить спокойствие желудка, и Лэйд решил, что вправе принять это движение за утвердительный кивок.
— Да, лет двадцать назад или около того… Как вы знаете, в Новом Бангоре немало китайцев, потомков кули, которых когда-то свозили на остров для самой грязной работы, не прельщавшей даже дикарей-полли. Едва ли кто-то задумывался о том, что эти нищие узкоглазые обезьяны могут представлять для кого-то опасность, а потом уже было поздно, потому что те, уяснив положение вещей и свою в них роль, вздумали немного перекроить принятый в этих краях порядок. «Хунмэнь» — так, кажется, называется это у китайцев. Настоящая подпольная банда отпетых головорезов, организованная лучше всякой армии, которая железной рукой наводит свои порядки на любой улице, где обосновалась хотя бы одна китайская прачечная. И лучше вам не знать, какие методы приняты в их кругах для наказания провинившихся… На протяжении многих лет руководство «Хунмэня» довольствовалось традиционными источниками заработка — подпольными опиумными курильнями, азартными играми, нелегальным ростовщичеством, проституцией… Надо думать, они щедро платили Аграт и Карнифаксу за покровительство и хозяйничали, как у себя дома, уверенные в собственной неприкосн