— Бросьте… — мягко попросил он, не делая попытки приблизиться, но ощущая противную ледяную испарину от созерцания тёмного отверстия, которое, казалось, само созерцало его, точно внимательный металлический глаз, — Вы в самом деле думаете, что сможете задобрить эту тварь, если принесёте голову Лэйда Лайвстоуна на блюде? Тварь, которая получает удовлетворение, истязая и мучая всё живое?
Ствол револьвера как будто немного шевельнулся. Но Лэйд не был уверен относительно того, считать ли это добрым знаком. Даже его рука устала бы держать тяжёлый револьвер на весу столько времени.
— Не знаю, чем вы насолили ему, мистер Лайвстоун, но хорошо знаю, чем прогневал его Крамби. Чёрт, его голова в самом деле могла бы быть неплохим козырем на переговорах. Вот только… — она коротко вздохнула, — Даже мистер Розенберг, умнейший человек, ошибался в некоторых местах. Блестящие аналитические способности, но в глубине души он всегда оставался простым торгашом. Привык завоёвывать чужую благосклонность дорогими подарками. Обычная практика в нашем деле. Но неуместная, когда имеешь дело с демонами.
— Хотите сказать…
— Я была в лазарете. Я видела Кольриджа, Синклера и Лейтона — перед их смертью. И многих, многих других. Он не сжалуется. Не проявит снисхождения. Только дурак может надеяться, что заслужит прощения, преподнеся владыке драгоценный дар. Это так же нелепо, как пытаться дать взятку эпидемии чумы. Мы все обретём наказание. Вне зависимости от заслуг. Потому что все виновны. И я в том числе. А это значит… Это значит, что он доберётся и до меня.
Тело Розенберга уже не дрожало. Должно быть, у пауков нет послесмертной агонии, как у людей. Но Лэйд вдруг отчётливо услышал его голос.
«Её коллекция грехов необычайно богата, мне не терпится узнать, каким образом демон использует её…»
Револьвер в руке мисс ван Хольц шевельнулся, меняя положение в пространстве. Совсем немного, на несколько дюймов. Но этого было достаточно, чтобы ствол, устремлённый в лицо Лэйда, внезапно уткнулся под её бледный маленький подбородок.
— Спасения нет, — тихо произнесла она, — Ни вам, ни мне, ни прочим. И чем дольше мы сопротивляемся, тем страшнее будет наша участь. Он позаботится об этом. Я слишком хорошо знаю коллекцию своих грехов, мистер Лайвстоун, чтобы понимать последствия. Поэтому я думаю, что мне будет лучше сложить полномочия уже сейчас.
Из её глаз текли слёзы, но она не пыталась их стереть. Задрав голову, смотрела в потолок, пока её маленький палец ёрзал на спусковом крючке, пытаясь найти удобное положение.
Лэйд осторожно поднял руку, приближаясь к ней.
— Бросьте, — посоветовал он мягко, почти ласково, — У вас всё равно ничего не выйдет. Это шестизарядный револьвер, и вы выстрелили ровно шесть раз.
К его удивлению она не выпустила оружия, лишь усмехнулась.
— Вы хороший человек, мистер Лайвстоун, — она кивнула ему, но кивок вышел неловкий — мешал упирающийся под подбородок ствол, — Вы смелы, отважны и настойчивы. Вы не относитесь к тем джентльменам, с которыми я привыкла иметь дело, но… Пожалуй, вы мне нравитесь. В достаточной степени, чтобы я предложила вам то, что предлагала прочим джентльменам. Себя. Однако у вас есть один недостаток, который делает наше совместное будущее невозможным.
— Что? Какой?
— Вы лавочник, Лэйд. Вы слишком верите в цифры.
До неё было три шага, но он успел сделать только два. А потом тяжёлый револьвер Розенберга, упёршийся в её узкий маленький подбородок, вдруг перестал дрожать. Лэйд знал, что не успеет, но остановиться не смог. Как не может остановиться посреди прыжка тигр.
Выстрел не грохнул, а хлопнул, как иногда хлопает бутылка шампанского, открытая человеком, не смыслящим в этом искусстве. Голова мисс ван Хольц запрокинулась и Лэйду на миг показалось, что произошло чудо. Что демон вмешался в происходящее, заставив время застыть, обернул вспять все физические законы и отменил то, что должно было произойти. Что голова мисс ван Хольц вдруг превратился в озарённый ослепительным светом цветок, медленно раскрывающийся навстречу солнцу.
Цветок раскрылся слишком быстро. Распахнулся с треском, высвобождая алые лепестки из сухого бутона, разбрасывая далеко в стороны бесполезные более ложноножки. Её причёска взметнулась во все стороны, запах палёных волос смешался с запахом пороха, ноги подогнулись, и тело стало оседать на неестественно прямых ногах, которые вдруг утратили способность сгибаться в коленях.
Лэйд подхватил его — и мягко опустил на пол. Так, словно оно могло повредиться от соприкосновения с ним или от резкого движения. Пустая оболочка цветка, пережившая его цветение лишь на один крохотный миг. Опавшая, безвольная, бесполезная, выплеснувшая вместе со стремительно остывающем на мебели и полу алым соком сокровенную суть своего существования.
Лэйд уложил мисс ван Хольц на спину, сложив её руки на груди — никчёмная попытка хоть как-то изобразить долженствующий ритуал.
В сущности, подумал Лэйд, любые похороны, по чьим традициям они бы ни проводились, чопорным британским или странным маорийским, это всего лишь наша попытка загладить вину перед покойным, выказать ему, уже остывшему и лежащему в красивом ящике установленного образца, своё запоздалое почтение.
Она не сказала ему. Предпочла уйти молча, с улыбкой на губах и глазами, полными слёз.
Нарочно обрекла его на мучения? Или знала, что положение безвыходно и, раскрыв карты, она лишь сделает ему хуже? И что имел в виду Розенберг, когда говорил о том, что виной всему Крамби?
«Крамби никому не сказал».
Два года назад. Что-то случилось в почтенной «Биржевой компании Олдриджа и Крамби» тогда, два года назад. Что-то страшное, вызвавшее к жизни существо, столь обозлённое на род людской, что обрекло всех людей в своей власти на мучительную смерть. Чем они его оскорбили? Чем обидели? И почему Крамби ничего не сказал, если знал об этом?..
Отступив от мёртвого тела, Лэйд рассеянно провёл пальцами по столешнице письменного стола, не обращая внимания на обмякшее тело огромного паука по другую его сторону. На столе не было пыли, как на некоторых других, Розенберг явно любил своё рабочее место — до того, как оно превратилось в оплетённое паутиной паучье логово. Любил и ухаживал.
Единственным предметом, оставшимся на столе, была фотокарточка. Вставленная в простую серебряную рамку, она явно не служила украшением, но, видимо, была памятна владельцу при жизни.
Его лицо, подумал Лэйд, испытывая желание отвернуться. Вот почему он не выбросил её, как все прочие вещи из прошлой жизни, сделавшиеся бесполезными, все документы, побрякушки и украшения. Запертый в собственном кабинете, превращающийся в огромного паука, Розенберг оставил свою фотокарточку на столе чтобы сохранить память о тех временах, когда он был человеком. Как сентиментально.
Вот только… Лэйд прикусил губу, ещё не понимая, в чём подвох. Лишь увидел, точно наяву презрительную тигриную усмешку.
Розенберг не отличался сентиментальностью при жизни. Напротив, всегда был холоден, насмешлив и подчёркнуто пренебрежителен ко всему окружающему. Представить его, разглядывающим собственную фотокарточку, было бы…
Странным?
Лэйд подошёл к столу, не сводя взгляда с рамки. Человек с фотокарточки смотрел на него и, хоть изображение порядком выцвело, почти утратив цвет по краю, было отчётливо видно, что человек улыбается. Должно быть, только что провернул неплохую сделку или…
Фотокарточка! Лэйд щёлкнул пальцами.
Это был не целлулоид с желатиновым контрслоем, как на всех современных фотокарточках, что выставляют в витринах или держат на рабочем столе. Это была фотопластина на стеклянной подложке и одно только это говорило о том, что снимок сделан не вчера и не на прошлой неделе. Лет двадцать назад, прикинул Лэйд, пристально глядя на фотографию. А то и двадцать пять.
Но Розенберг совсем не стар годами, ему было самое большее тридцать пять. Двадцать лет назад он должен был быть подростком. На фотокарточке же изображён мужчина средних лет, мало того, глядящий на фотографа ясными живыми глазами, не вооружёнными ни очками, ни прочими оптическими приспособлениями.
Это фотокарточка мистера Олдриджа. Один из немногих предметов, которые Крамби со своими присными обнаружили в его сейфе после смерти. Мистер Розенберг взял её себе на память, и водрузил на письменном столе.
Лэйд взял фотопластину в руки, пристально разглядывая, точно та была сомнительного качества ассигнацией, оставленной подозрительным покупателем. Изображение выцвело, местами расплылось, но даже в таком свете было отчётливо заметно, что мужчина, изображённый на нём, не был Розенбергом. Облачённый в хороший костюм, он не улыбался, как это делают фотографируемые, а немного хмурился, словно досадуя, что угодил в кадр, уголки его губы были немного опущены, а отведённая в сторону рука держала то, что сперва показалось Лэйду мазком эмульсии на полях снимка, оставленным пальцем фотографа, но оказалось шляпой — роскошным шёлковым цилиндром.
Лэйд ощутил, как его внутренности превращаются в мягкую влажную вату.
Этот человек не должен был здесь находиться. Он часто находился там, где не должен был, но здесь, в простой серебряной рамке, на рабочем столе Розенберга…
— Кио катахи мано нга ревера э хаехае ай а коэ![257] — пробормотал Лэйд, борясь с ощущением того, что изображённый на фотопластине мужчина не только видит его, Лэйда Лайвстоуна, но и наслаждается его замешательством, — Не думал, что мы свидимся, уж тем более, здесь. Ну здравствуй, старина.
Глава 21
Тварь оказалась куда более прыткой, чем он ожидал. Копьё, которым он метил в центр её впалой груди, прошло пятью дюймами выше намеченного, лишь задев плечо и сбив её прыжок. Лэйд выругался сквозь зубы. Проворное отродье. Проворное, мелкое и чертовски опасное.
Тварь заверещала, выгнувшись дугой и запрокинув голову. Её поджарое тело выглядело лёгким, высохшим, почти невесомым, точно мумия кошки, которую рабочие из Уэльса замуровали в каменной кладке на счастье, но Лэйд знал, что это обманчивое впечатление. В схватке это создание было опаснее, чем аллигатор весом в полторы тысячи фунтов.