Попытавшись двигаться кратчайшим путём, Лэйд обнаружил преграждающий дорогу пруд, наполненный крутым кипятком, способный обварить любого неосторожного визитёра насмерть. Он попытался найти обходной путь, но не преуспел в этом. Все дороги, которые ему удавалось нащупать и которые, казалось, вели в нужном ему направлении, рано или поздно оканчивались тупиками или — ещё хуже — таили в себе смертельные опасности.
Обломки кресла превратились в скопище шнырявших по полу деревянных скорпионов. Гардины хищно шевелились, истекая едкой жёлчью, поджидая неосторожную жертву. Пробившиеся сквозь пол водопроводные трубы переплелись в изгороди и частоколы, потрескивающие гальваническими искрами.
Где-то Лэйду удавалось пробиться силой, где-то обойти опасность или избежать её хитростью. Но чем дальше он продвигался к тому месту, где некогда располагался кабинет Крамби, тем отчётливее понимал — его усилия тщетны. Мир, который окружал его, мир, сотворённый демоном из украденных обломков материального, утрачивает общность с привычным ему так быстро, что даже фундаментальные законы бытия утрачивали здесь силу.
У Лэйда не было ни нивелира, ни кипрегеля, ни даже простейшего компаса, но даже без них он замечал, как причудливо и жутко искажается пространство вокруг него, ломая все мыслимые представления о геометрии и физике. Двигаясь прямо и никуда не сворачивая, он мог прийти в точку, из которой вышел. Вернувшись туда, где был изначально, обнаружить совсем другое место. В этом мире параллельные прямые свободно могли пересекаться — под любым углом и бесчисленное количество раз, а три разнесённых в пространстве точки с лёгкостью формировали единую прямую. Пытаясь схватиться за знакомые с детства определения, рассудок быстро начинал буксовать, утрачивая зыбкую, и так норовящую порваться, точно истёртая бечёвка, связь с реальностью.
Иногда, когда дорога делалась непроходимой и изнывающее тело молило об отдыхе, Лэйд, чтобы было легче, представлял себя Алисой в Стране чудес, продирающейся сквозь ожившие метафоры и обессмыслившиеся смыслы. Только это была Страна чудес, созданная не чудаком-математиком, а безумным садистом, в голове которого давно перемешалось всё и вся. И куда более страшная.
Лэйд шёл по пшеничному полю, колосья которого были отлиты из чистой меди. Пересекал вброд ручьи, вода в которых была одновременно твёрдой, жидкой и газообразной. Карабкался по валунам, которые состояли из обрезков ногтей и фруктового льда. Преодолевал лабиринты из сшитых между собой лоскутов кожи.
Лэйд давно отвык измерять время при помощи часов — здесь они были столь же бесполезны, как клюшка для крикета на теннисном корте. Он шёл до тех пор, пока ощущал силы переставлять ноги. Когда силы подходили к концу, старался найти укрытие и проваливался в сон, точно в бездонную яму, наполненную жидким варом. Сон не освежал, не дарил сновидений, но дарил достаточно сил, чтобы продолжить путь. И подкреплял рассудок в достаточной мере, чтобы не сойти с ума.
Мир менялся — и с каждым периодом бодрствования, который он привык называть днём, менялся всё ощутимее. Будет хуже. Он знал это, засыпая и чувствовал, просыпаясь. Череда страшных мутаций и трансформаций будет идти бесконечно, подпитывая сама себя, и с каждой её итерацией погружаясь всё глубже в варево первозданного хаоса. Пространство и материя уже начали сдаваться, скоро изменения станут так глубоки, что даже его рассудок, защищённый толстокожей оболочкой и многими годами опыта в борьбе с Левиафаном, превратится в агонизирующий придаток.
Сейчас он мучительно выбирает между направлениями, но в какой-то момент направления исчезнут вовсе, а мир обретёт столько взаимоисключающих друг друга измерений, что даже смысл слова «направление» исчезнет. Все материалы и формы смешаются друг с другом, породив конструкции, само существование которых невозможно на молекулярном уровне, а химические процессы сделаются бессмысленны и хаотичны, разрывая хрупкие оболочки клеток. И тогда он, Лэйд Лайвстоун, останется единственным материальным и мыслящим существом в мире, лишённом материи и мысли, обречённый раз за разом сходить с ума, бесконечно воющим от ужаса и обречённым на вечность боли.
Время, подумал Лэйд. Может, в этом мире оно не существует, но если у меня остались хоть крохи времени, пора найти Крамби.
Перехватив поудобнее импровизированное копьё, он закинул за плечо мешок с сухарями.
— Ты не победил, — сухо известил Лэйд пустоту, — И я всё ещё заноза в твоей демонической нематериальной заднице, не так ли? И, чёрт возьми, я очень надеюсь, что отчаянно тебе досаждаю.
Идти было тяжело. Нога, едва не сломанная Лейтоном, так и не вернула прежней силы, подчинялась, но словно неохотно, как норовистая лошадь, которую запрягли цугом, но которая только и ждёт момента, чтоб выкинуть какой-то номер. Лэйд старался не давать ей нагрузки, каждые двести шагов останавливаясь на короткий отдых.
Отдых… Нелепое слово, одно из многих, смысл которых оказался утрачен. Минуты бездействия, которые он позволял своему телу, не были отдыхом, как бы ни пытался он себя уверить в обратном, они были минутами простоя. Крохами, отщипнутыми от небогатого запаса. Но двигаться без передышки он не мог.
Лэйд закряхтел, пристроившись к груде валунов. Некоторые валуны походили на необработанные золотые самородки огромного размера, некоторые — на хрустальные черепа, но сейчас ему не было до этого дела, довольно было и того, что они не представляли опасности в явном виде.
Но перевести дыхание ему не удалось, потому что в лицо тотчас ударил порыв ветра, только того и дожидавшийся. Лэйд успел изучить здешние ветра, дующие невесть откуда, и знал, что ничего хорошего ждать от них не приходится. Чаще всего они приносили с собой зловоние разного свойства — вонь гниющей плоти, смешанный с запахом жжёной кости, или что-то похуже. Этот был не лучше. Едкий, обжигающе холодный, он вышибал слёзы и заставлял кожу неметь. Лэйд достал повязку, специально заготовленную для этого, и обвязал лицо, стараясь втягивать воздух осторожными маленькими глотками.
Если демон хочет подвергнуть его рассудок испытаниям, ему придётся поработать с воображением. Лэйду уже приходилось видеть дождь из раскалённой жёлчи и туман, состоящий из кровавой взвеси. Град из человеческих зубов и пургу из раскалённых газов.
Из-за гула, стоящего в ушах, он слишком поздно услышал шорох, а попытавшись отскочить, неловко опёрся на повреждённую ногу и полетел вниз. Груда валунов прыснула в разные стороны от удара, который, доставшись Лэйду, наверняка превратил бы его в ком сдавленного мяса с костяными осколками. Страшный удар, предназначавшийся ему.
Лэйд откатился на спину, тщетно пытаясь нащупать копьё. Из-за выедающего глаза едкого ветра он плохо видел окружающее, по большей части лишь зыбкие и угловатые тени, но силуэт противника узнал мгновенно.
Огромное непропорциональное тело, само как будто сбитое из валунов, только валунов, состоящих из плоти, голова — точно каменная глыба, висящая на толстой шее, высохшие передние конечности, свисающие из груди и слишком хилые даже для того, чтоб удержать карандаш… Проклятый аллозавр, едва не застигнувший его врасплох несколькими часами ранее. В прошлый раз он прошёл мимо, не расценив Лэйда Лайвстоуна в качестве обеда, но за минувшее с их встречи время, кажется, успел переменить мнение. Может, проголодался, а может, те зыбкие полупереваренные структуры в его сознании, которые были остатками человеческого, наконец сгинули, отдав огромное тело плотоядного хищника во власть дикого и яростного рассудка, подчинённого лишь самым простым инстинктам.
Обнаружив, что добыча убралась, тварь заревела от ярости, уже не пытаясь скрываться и не припадая к земле. От её рёва Лэйд ощутил болезненную вибрацию барабанных перепонок, а в груди как будто что-то натянулось — по громкости это отродье могло бы соперничать с корабельной сиреной океанского великана «Тевтоника»[262], чей рёв разносился на десятки миль в округе.
Ей не требовались высохшие руки, чтобы разделаться со своей добычей, её оружием был хвост, сокрушительный, как таран и тяжёлый, как пролёт моста. Беззвучно поднимаясь, он опускался вниз с таким гулом, что душа уходила в пятки, а удар, куда бы он ни пришёлся, размалывал препятствие в мелкое крошево.
Лэйд увернулся от двух, каждый раз неловко подтягивая ногу. Тварь ревела от ярости, вновь и вновь поднимая оружие, но использовать этот момент для контратаки было бы безумием — её тяжёлые нижние лапы отличались необычайной подвижностью и Лэйду не улыбалось угодить под одну из них.
Копьё… Лэйд отыскал его, но лишь для того, чтобы убедиться — в его положении оно не полезнее зубочистки. Даже если ему, улучив удачный момент, удастся подобраться к твари на дистанцию уверенного броска, ровно никакого ущерба оно не причинит. Слишком толстая шкура.
Сколько в его запасе времени? Допустим, он сможет уклониться ещё раз или два. Может, и три, если не споткнётся, если чёртова нога не подведёт его в решающий момент или…
— Вниз!
Послышалось. За гулом ветра и скрежетом размалываемых валунов ему могло послышаться.
— Вниз, чтоб вас! Лэйд Лайвстоун, вниз, или тебе конец!
Никчёмная мысль. Если он прижмётся к земле, то уже не сможет отскочить, а значит, удар исполинского хвоста вомнёт его в землю и камень, превратив в кровавый кисель. Кто бы ни кричал ему, у этого человека определённо нет в запасе силы, способной уничтожить чудовище или хотя бы повредить ему в достаточной мере, чтобы заставить отказаться от добычи. Значит…
Оступившись на груде щебня, Лэйд рефлекторно перенёс вес на правую ногу и мгновенно утонул во вспышке боли, которая на миг затмила и ветер и страшный рёв чудовища. Нога подломилась, точно спичка, заставив его завалиться на бок, точно старого быка, забитого одним хорошо направленным ударом заточенного стального штыря. Локоть немного смягчил удар, но дыхание всё равно вышибло из груди, а лёгкие судорожно задрожали, пытаясь втянуть хоть немного отравленного воздуха.