Полинезийская кровь наградила мисс ван Хольц не только смуглостью кожи — её легко было не заметить в свете газовых рожков — но также характерными скулами и разрезом глаз. Немного раскосые, как у многих полли, они выглядели лукавыми и серьёзными одновременно, что порядком сбивало с толку.
— Да, — выдавил из себя Лэйд, напрягая диафрагму так, точно пытался поднять набитый мукой ларь, — Шерсть. Торговец шерстью. Веллингтон.
Мисс ван Хольц рассмеялась и от её смеха заскорузлая душа Лэйда Лайвстоуна воспарила на пять дюймов над его телом, выше того места, в котором обычно располагалась.
— Как интересно! Мы тоже торгуем шерстью, да и не только ей, за этот год мы продали, наверно, тысячу фунтов шерсти, но при этом, представьте себе, никто из нас не держал в руках даже мотка пряжи.
Свои густые каштановые волосы она стригла коротко, на островной манер, куда короче, чем было принято на континенте, но это чертовски ей шло. Как и простая причёска, украшенная лишь парой атласных лент. Даже если бы она вздумала распустить её, волосы едва ли коснулись её плеч, подумал Лэйд. Ему почему-то очень захотелось увидеть их распущенными.
Мисс ван Хольц была не просто хороша собой, она являла причудливое смешение культур, в котором викторианская строгость и полинезийская естественность дополняли друг друга так же органично, как ночь дополняет день. Видимо, вполне сознавая этот эффект, она и одевалась в таком же стиле, умело сочетая в своём наряде изысканность и простоту. Её светлое платье не оголяло ничего сверх приемлемого и не кичилось богатством отделки, единственным украшением на нём была небольшая брошь на грудь, брошь, которая отчего-то привлекла внимание Лэйда. По-своему элегантная, она совсем не походила на те драгоценные вещицы, что продают в Айронглоу под вывесками «Гарранда», «Лакока» и «Рэндл-Бридж», скорее, на поделку безвестного островного ювелира, вырезавшего из куска гедонита[38] подобие изогнутого листа. Забавная безделушка, подумал Лэйд, стараясь не уделять ей больше внимания, чем могло считаться приличным в обществе, интересно, где мисс ван Хольц нашла её и…
Громила в превосходном костюме, который оказался главным финансистом Розенбергом, усмехнулся. Удивительно, но усмешка преображала его грубое лицо, делая черты если не интеллигентными, то, по крайней мере, не такими звероподобными. Возможно, такой эффект возникал из-за очков в золочёной оправе.
— Мы торгуем не шерстью, мисс ван Хольц, мы торгуем фьючерсами и опционами, а это не одно и то же. А вы торгуете на бирже, мистер… Лайвстоун?
Лэйд осторожно покачал головой. Он никогда не играл на бирже — в старом добром Миддлдэке с его консервативными взглядами на коммерцию всякая деятельность, выходящая за рамки привычной торговли, считалась зазорной и не одобрялась окружающими. Честный человек может содержать лавку и получать от неё доход, но торговать бумагами, обменивая одни на другие и извлекая деньги из воздуха? С точки зрения богобоязненного Хукахука это было сродни алхимии — подозрительное занятие, которым не пристало заниматься честному джентльмену, пользующемуся уважением в обществе.
— Я… Нет, не очень. В наших краях, знаете ли, весьма замшелые представления о коммерции.
— Вот как? — удивился Розенберг, водружая очки на нос, — А я-то думал, что Новозеландская биржа в Веллингтоне действует ещё с восемьдесят второго года.
Лэйд мысленно зарычал. Придумывая своему любимому дядюшке биографию, Крамби не только не посчитал нужным обсудить с ним деталей, но и не успел сообщить тех вещей, которые ему, почтенному торговцу шерстью, должны были быть хорошо известны. Серьёзное упущение.
С другой стороны… Какая разница? Его маскировка была небрежной и придуманной на ходу, но она и не рассчитывалась для того, чтобы годами водить за нос искушённых недругов. Достаточно будет и того, чтоб она продержалась один-единственный вечер. Это здание сегодня видит Лэйда Лайвстоуна в первый и последний раз.
— Предпочитаю торговать на старый манер, знаете ли. В моём возрасте разбирать свод биржевых правил не проще, чем читать талмуд на древнегреческом.
— В этом нет ничего дурного, — улыбнулась мисс ван Хольц, — Даже не представляете, как мы все тут погрязли в канцелярите и какое невообразимое количество бумаг требуется оформить, чтобы продать одну-единственную швейную иголку или льняное семечко. У меня в штате двадцать машинисток и они сбивают себе пальцы в кровь, трудясь по десять часов в день. У меня и у самой к вечеру так болят запястья, словно меня разбил артрит!
Она продемонстрировала свои тонкие пальцы, и хоть те были обтянуты лиловым шёлком перчатки, Лэйд ощутил себя так, точно они были пальцами хирурга, коснувшимися его обнажённого сердца.
Она хороша, подумал он, ощущая себя старым деревом, внутри которого вдруг проснулись жизненные соки, отчаянно тревожа окаменевшую середину. Даже если Крамби держит её тут только лишь для украшения конторы, она должна отрабатывать каждый свой пенни. Господи, ну и болваном же я, должно быть, выгляжу сейчас…
Лэйд попытался приосаниться, но с ужасом понял, что выглядит как пыжащийся морж, выбравшийся на берег и натянувший на себя скверный засаленный на локтях костюмишко. Рядом с мисс ван Хольц он должен был являть собой столь плачевное и нелепое зрелище, что удивительно, как все окружающие ещё не покатились со смеху — вероятно, их удерживало только присутствие оперативного директора.
— Не люблю канцелярщины, — пробормотал он, — От неё зачастую больше путаницы, чем толку. Однажды мне требовалось написать рекламацию одному поставщику по части… э-э-э… шерсти. Я посадил за печатную машинку своего автоматона. Он малый безалаберный и своевольный, но пальцы у него точно у пианиста и прямые приказы понимает сносно. Я диктовал ему битых полчаса, представьте себе, без конца повторял, придумывал специальные обороты, словом, чувствовал себя самим графом Кимберли[39] на боевом посту, не меньше. И что, вы думаете, напечатал мой дуралей? Когда я вздумал перечитать, у меня борода встала дыбом! Это была поэма о тушёной капусте, причём полная таких фривольных деталей и многозначительных метафор, что меня, пожалуй, упекли бы в полицейский участок, если бы я вздумал отправить её адресату! Нет уж, нет уж, я не сторонник лишней писанины.
Мисс ван Хольц рассмеялась.
— Вы самый прелестный дядюшка на свете!
В мире нет ничего прекраснее женского смеха, подумал Лэйд, безотчётно ощущая, как в этом звуке размякает и млеет всё его существо. Ни одна самая вдохновляющая увертюра, ни звук дождя после раскалённого зноя, ни урчание кота, устроившегося на коленях — ни один этот звук не может соперничать с женским смехом. Наверно, что-то биологическое, заложенное природой на самом низменном уровне душевной архитектуры, что-то древнее…
— Но вам ведь знакомы правила биржевых торгов? — осведомился мистер Розенберг, вмешиваясь в разговор, который явно ему не предназначался, — Это вовсе не такая сложная материя, как принято считать.
— Да, — пробормотал Лэйд, — Отчасти. Немного.
— Уверен, смогу объяснить в двух словах. В сущности, мы торгуем не товаром. У нас нет ни складов, ни приказчиков, ни даже ящиков, куда этот товар можно было бы поместить, — Розенберг снял очки, чтобы протереть их белоснежным платком. При этом его пальцы, которыми вполне можно было бы гнуть гвозди, действовали так аккуратно и мягко, что окажись в них не очки, а хрупкий мотылёк, и то вспорхнул бы с его ладони не потеряв даже толики пыльцы со своих крыльев, — Биржевая компания — своего рода посредник, площадка. Регулятор оборота материальных ценностей.
— Кхм… — без всякой охоты пробормотал Лэйд, — Да. Допустим.
— Представьте сами. Владелец корабля, доставивший в Новый Бангор несколько тонн тростникового сахара, не станет бродить по улицам, пытаясь сбыть свой товар, верно? Он пошлёт суперкарго на рыночную площадь, чтобы там найти людей, готовых купить его груз по оптимальной цене. Мы и есть та самая рыночная площадь. Наши агенты находят во всех концах Нового Бангора продавцов и покупателей, сводя их вместе, оформляя сделку и занимаясь её обеспечением. Это может показаться сложным механизмом, но лишь на первый взгляд, уверяю вас. Контанго, споты, конверсионный коэффициент — это всё лишь детали, немало не меняющие основной процесс. Если кто-то хочет купить товар, он приобретает через нас соответствующий фьючерс. Фьючерс — это, в сущности, обещание купить определённое количество единиц товара по заранее оговорённой цене.
— Вы торгуете обещаниями? — уточнил Лэйд, — Тогда ничего удивительного, что ваши дела идут в гору. Обещания — самый ходовой товар во все времена.
Крамби, Синклер и мисс ван Хольц рассмеялись, Розенберг лишь мягко улыбнулся.
— Уверен, вы сможете использовать биржу Нового Бангора к немалой выгоде для себя. Итак, вы торгуете шерстью, верно?
— Совершенно верно.
— Поярковой или мериносовой, позвольте спросить?
— Пояр… по сезону, — уклончиво ответил Лэйд.
— Какой класс тонины? Не ниже шестидесятого, угадал?
— Да, — Лэйд вынужден был кашлянуть ещё раз, — Конечно. Шестидесятый.
— Но валкость на уровне?
— О да, разумеется. Ещё бы!
— А нормы ланостерина?
Лэйду захотелось двинуть этому типу в челюсть, пусть это даже стоило бы ему размозжённых костяшек, а заодно и Крамби. Маскировка, которую он придумал, была столь удачна, что стала слезать с него в первые же минуты, точно плохо сшитая овечья шкура с пробравшегося на пастбище волка.
Нет, подумал Лэйд с мрачной усмешкой, не волка. С тигра. И вы, милые овечки, хлебающие дармовое шампанское, даже не представляете, сколько ваших бестолковых сородичей, съеденных хищниками, превратились в трещащие под моими лапами кости…
— Будьте милосердны, мистер Розенберг! — мисс ван Хольц шутливо хлопнула его по плечу, — Не приставайте к гостям со своими расспросами. Между прочим, скоро уже начнётся ужин. У кого-нибудь есть часы? Уверена, скоро пробьёт восемь.