м псом. Он не просто жаждал пищи, он требовал её самым настойчивым образом.
Это скромное подношение едва ли удовлетворит его, мысленно вздохнул Лэйд, расстилая на столе чистую тряпицу, долженствующую изображать из себя скатерть. Не удовлетворит, но, может, придавит до обеда. Или, скорее, до ужина. И тот наверняка окажется ещё скромнее, чем завтрак.
— Вы собираетесь есть? — язвительно осведомилась мисс ван Хольц, — В самом деле?
Она не удалилась, как надеялся Лэйд. Осталась стоять, наблюдая за тем, как он готовит свою немудрёную трапезу.
— Господь наделил меня желудком, — вздохнул Лэйд, — И, верно, не напрасно. Отчего нет?
— Зная, что происходит вокруг?
— Тем более. Ни один человек не должен работать на пустой желудок, это скверно сказывается на умственных способностях.
— А с набитым желудком вы, конечно, будете куда эффективнее?
— По крайней мере, я не стану метаться по всему зданию, точно курица с отрубленной головой, нервируя людей и лишая их сна.
— Ах так…
Лэйд не позволил ей нарушить сервировку стола. Этот процесс всегда умиротворял его, настраивал на собранный деловой лад, позволял привести в порядок мысли. Забавно, подумал он, водружая перед собой примятую консервную банку, до чего мы привыкли к подобным ритуалам. Ведь, в сущности, порядок расположения столовых приборов никак не влияет ни на вкус еды, ни на её качество. Это лишь формалистика, старые как мир традиции застольного этикета, которые мы возвели в сан сложной науки.
Но, вместе с тем, это неизменная часть любой трапезы, создающая часть очарования. Если столовое серебро не блестит, если тарелки и сосуды выставлены Бог весть как, без порядка и логики, это помешает получить полное удовольствие от еды. Выходит, даже формалистика, эта сухая бездушная материя, всё-таки властна над сущим…
Размышляя подобным образом, он сервировал свой немудрёный завтрак. Гнетущее молчание наблюдающей за ним мисс ван Хольц не тяготило его, он вообще позабыл, что в окружающем мире существуют звуки. И не хотел их слышать ближайшие полчаса. Хотя, вернее сказать было бы четверть часа — едва ли у мужчины его возраста и аппетитов уйдёт больше времени…
Хлеб оказался влажный и прелый, отчётливо отдающий гнильцой. Лэйд отложил его в сторону, мысленно вычеркнув из меню, но спустя минуту не выдержал и отломил кусок — завтрак без хлеба не мог насытить тело, как воскресная служба не могла бы насытить душу, не будучи снабжена проповедью. Рулет оказался и того хуже. Лэйд готов был поклясться, что перед тем, как он отошёл ко сну, тот был вполне пригоден в пищу, хоть и не вполне свеж, но сейчас, принюхавшись, ощутил исходящий от того недобрый дух, не увеличивший его аппетита. Господи, да ведь не мог же он испортится за пару часов, что он спал?..
Лэйд отхлебнул вина. Пить вино с утра, на пустой желудок? Прознай Хукахука про такие привычки старого Чабба, не избежать ему недобрых слухов и, пожалуй, укоризненных взглядов со стороны почтенных дам, посещающих его лавку. Но в этих условиях… Лэйд сделал ещё глоток и нашёл, что уж вино сохранилось превосходно. В здешних условиях, пожалуй, ему придётся обзавестись новыми привычками. Им всем придётся.
Он представил себе запечённую человеческую руку, лежащую на фарфоровой тарелке — с веточкой базилика и лужицей соуса. Но напугала его не эта воображаемая картина, а то, что он не испытал в этот миг должного отвращения. Забавно, забавно… Лэйд поковырял щепкой в зубах, хоть в его рту перекатывалось лишь несколько сухих хлебных крошек. Возможно, шутка на счёт человеческих жертвоприношений скоро не покажется ему такой уж смешной, как сейчас. Возможно, им в самом деле понадобятся человеческие жертвоприношения, чтобы замирить демона, вот только демон этот будет не тем, что умыкнул их из реальности, обрекая на муки. Это будет древний и хитрый демон, существующий так долго, как долго существует сама человеческая душа…
— Отчего вы не едите? — мисс ван Хольц внимательно наблюдала за тем, как Лэйд бессмысленно крутит вилкой кусок холодного рулета, — Утратили аппетит?
— От вашего взгляда его утратила бы и голодная гиена, — пробормотал он, — Почему вы ещё здесь? Надеетесь, что я поделюсь с вами завтраком?
Она фыркнула.
— О нет! Надеюсь, что здравомыслие возобладает над голодом. Да видно, напрасно жду.
Лэйд аккуратно разломил вилкой подозрительный рулет. Может, мясо не совсем свежее, но это ещё не значит, что оно ядовито. Пожалуй, он вытерпит, если у того будет душок. Едят ведь эскимосы тухлую акулу, в конце концов, неужели он не…
Лэйд выругался ещё до того, как успел отломить вилкой кусок. Запах зловония, распространившийся от рулета, оказался столь силён, что не осталось никаких сомнений — он больше не пригоден в пищу. Поморщившись, он отставил тарелку подальше.
Заплесневелый хлеб, яблоко да консервированные бобы. Превосходно. Ещё неделя на такой диете — и он, пожалуй, вернёт себе ту фигуру, которую имел тридцать лет назад. Наверняка после этого он сделается звездой Хейвуд-Треста и даже склочный Маккензи украдкой начнёт его выспрашивать, в чём секрет чудесного похудания — в какой-то особой диете или в патентованных французских пилюлях? Надо будет заготовить достаточно остроумный ответ на этот счёт, а ещё…
Лэйд поймал себя на мысли о том, что заставляет себя думать о подобных вещах. О еде, о диете, о сервировке стола. О множестве тех вещей, которые утратили смысл и суть. Просто чтобы не возвращаться к тому, к чему эти мысли норовили вернуться сами, точно голуби в родную голубятню.
— А вы весьма толстокожий тип, не так ли?
Лэйд вздохнул. Его терпение истощалось с той же скоростью, с которой уменьшался его завтрак.
— Чего вам угодно, мисс ван Хольц? С чем вы явились?
— Почему вы решили, будто я с чем-то явилась?
Лэйд сдержал ещё один вздох.
— Ваше лицо, — кратко ответил он, — Поверьте человеку, который держит лавку больше лет, чем вы прожили на свете, я с одного взгляда умею определять человека, который принёс вам вексель, но стесняется выложить его сразу, предпочитая сперва побеседовать о котах и погоде. Выкладывайте, что у вас, и я вернусь к своему завтраку.
Она выложила. Не так демонстративно, как выкладывают обязательный к погашению вексель, но вполне внушительно. Может, репетировала этот жест?.. Лэйд не удивился, обнаружив, что это в самом деле листок бумаги.
— Я вижу печати, — заметил он, — Но это не вексельная бумага[240]. Мне кажется, там написано…
— «Биржевая компания Олдриджа и Крамби». Это наш форменный бланк, таких полно во всех кабинетах. Как видите, название ещё старое, не успели исправить…
— Какая-то директива? Приказ? — Лэйд приподнял бровь, — В любом случае, эта бумажка ко мне не относится. Смею вам напомнить, я всё ещё не зачислен в штат, хоть ваш шеф и не оставляет мысли об этом.
— Это письмо, мистер Лайвстоун.
— Я значусь в адресатах?
— Нет. Но мне показалось, вам будет небезлюбопытно взглянуть на него.
Лэйд взглянул. И ощутил, как к ноющему в подбрюшье чувству голода присоединяется удивление, которое на миг даже пересилило его. Лист был обильно исписан от руки, почти всё пространство, не занятое типографской шапкой, пестрело литерами.
Лэйд никогда не считал себя графологом, но привык читать документы самого разного рода, от безграмотных записок, начертанных грубыми руками полли, более привычными к копью, чем к перу, до официальных банковских уведомлений, холодных и стерильных, точно хирургические инструменты. Это послание, без сомнения, писал человек хорошо образованный — буквы выписаны в полном соответствии с континентальными имперскими прописями полувековой давности, в них не было ни типичной для Нового Света разболтанности, ни новозеландской пачкотни.
Однако при всех своих несомненных каллиграфических элементах буквы выглядели так, словно… Словно человеку было больно держать перо, подумал Лэйд, разглядывая листок. Или он пытался писать левой рукой.
— Как вам? — мисс ван Хольц наблюдала за этим, будто чего-то ожидая.
— Минуту, не прочитал до конца… Что ж… Кхм… Недурно. Немного экспрессивно, пожалуй, но это во благо стилю. В некоторых местах, признаться, я едва не всплакнул. Хорошо, что я толстокож, как и все лавочники, но проняло меня до самой души.
Ему не удалось вызвать на её лице улыбку.
— Вы так думаете?
— Конечно, — Лэйд прокашлялся и торжественно прочитал с листа, аккомпанируя себе свободной рукой, — гпвпщха. гкпбеп усцгп, п учърсю й джп яе гмпуу ъакънфгь здофо лрбуяеда. оя у мсс, уоиэосяо, цщё хсэн шснт впкгтъсэ. ыасцтгя, а аошрл, итп хмю яахо. ёвлу уы цщё чимм и юозхтп ота чйгаэн… утекге хваюбй. то вдо ты уя ну гтслп, дбпытц ксрмлъ. мажёг, ээа нц сррспд всс, оя ээа ехиовтмцняык иашг пвелбаэътн кпимкв и щатьусътн едя пыащцнйх. хыснъ вбв бщф, гхе вл ош яи тым, щ пыащсйух!
— Прекратите! Пожалуйста, прекратите!
— А ведь и в самом деле недурно. Что это? Потерянная глава из «Голода» Гамсуна[241]? И почему вы решили, будто я достоен её прочитать?
— Это письмо, — тихо произнесла мисс ван Хольц.
— Оно адресовано мне?
Она заколебалась.
— Нет. У него три адресата, но вы среди них не значитесь.
— Почему вы считаете, что Лэйд Лайвстоун проявляет интерес к чужим письмам?
— Потому что оно касается вас.
Лэйд взял в руки консервный нож, тщательно следя за тем, чтобы тот не дрожал в пальцах. Сперва ему показалось, будто эта белиберда из букв может быть частью какого-то кроссарианского заклинания. Может, воззвание к Девяти на языке маори, написанное английскими буквами, чтобы сбить с толку непосвящённого читателя? Но нет. Даже простейший анализ, на который он потратил около полуминуты, позволял утверждать, что в этом сообщении не содержится ни крупицы смысла. Этот язык определённо не был знаком Лэйду. Даже будучи составленными из знакомых ему букв латинског