о алфавита, слова не несли ровно никакого смысла.
Абракадабра. Бессмыслица. Тарабарщина.
У какого-то клерка попросту помутилось сознание, он взял форменный бланк и принялся писать на нём, не понимая даже, что изливает на бумагу поток неосмысленных букв. Говорят, так бывает у переживших инсульт или сильное душевное потрясение. У них в голове попросту истирается какая-то шестерёнка, ответственная за передачу мыслей вовне.
Несмотря на то, что текст не нёс в себе никакого смысла, Лэйд по привычке пристально изучил написанное и обнаружил мелкую, едва ли существенную, деталь. В одном месте, между третьей строкой и четвёртой болезненный калиграфический узор текста был нарушен — там было вписано несколько букв. Судя по тому, что этим буквам не осталось места на строке, а начертаны они были явно наспех, автор письма вставил их уже после того, как основной текст был написан. Точно спохватился, будто забыл упомянуть что-то важное — и вставил меж строк, по какой-то причине не утрудив себя постскриптумом.
От письма не пахло ни одеколоном, ни духами, в нём не было ни читабельной подписи, ни прочих отметок, которые могли бы свидетельствовать о личности автора, но Лэйд, лишь только взглянув на эти буквы, аристократически-изящные и вместе с тем болезненно поплывшие, подумал, что, возможно, эта рука ему знакома. Сильная, но вместе с тем необычайно ловкая, с гибкими пальцами и ухоженными ногтями. Он даже пожимал её — не так давно.
— Розенберг.
Мисс ван Хольц кивнула.
— Да.
— Я думал, он заперся у себя в кабинете.
— Так и есть. Полчаса назад я принесла причитающийся ему рацион, но он даже не пустил меня внутрь. Мы разговаривали через дверь. Кажется, он забаррикадировался там.
— Как он держится? — без всякого интереса спросил Лэйд.
— Боюсь, он сильно ослаб. Ему нужна еда, воздух… Знаете, голос у него был слабый, шелестящий. А ведь всегда был такой здоровяк, пышущий силой! Однажды на пикнике для служащих он на спор поднял жеребёнка, а в том было по меньшей мере фунтов шестьсот!.. Впрочем, уже неважно. Он просунул под дверью письмо. Вообще-то, даже три письма.
— Возможно, решил обновить подписки на газеты или…
В этот раз она даже не сделала попытки улыбнуться.
— Эти письма мне надлежало отнести адресатам. Вручить лично в руки. Причём сделать это в совершенной тайне, не показывая их другим и не читая.
— Но ваши старые добрые привычки возобладали, — усмехнулся Лэйд, — Но я всё ещё не вижу, каким…
— Это были не три письма, это были три копии одного и того же, предназначенные для трёх разных людей. Одним из них был мистер Коу. Вторым — Лейтон. Третьим…
— Нетрудно догадаться. Мистер Крамби?
— Нет. Синклер. Мистер Розенберг долго не выходил из своего кабинета и не знал, что Синклер мёртв.
— Проще говоря, наш новоявленный отшельник мистер Розенберг решил установить письменные сношения со всеми членами оперативного совета, которые, по его мнению, оставались в живых. А вы…
— А я слишком хорошо воспитана, чтобы спорить с начальством, — в голосе мисс ван Хольц Лэйду послышалась интонация, которой он прежде не слышал. Что-то жёсткое, холодное, похожее на отзвук никелированных клавиш большой печатной машинки, оставляющих оттиски на бумаге, — Синклер был самоуверенным молодым дураком, но он верил им. А они его бросили. Оставили умирать внизу, в пустом кабинете.
— Я и забыл, насколько вы полны человеколюбия, — пробормотал Лэйд, крутя в пальцах так и не пригодившуюся вилку, чья тяжесть определённо возросла, — Воплощённая добродетель. Как жаль, что не все люди в этом здании могли её оценить.
Мисс ван Хольц не швырнула в него первым попавшимся под руку предметом. Не плюнула, чего он внутренне ожидал. Не бросилась прочь, в сердцах хлопнув дверью. Не использовала ни один из вариантов, которые ей подсказывал здравый смысл и жизненный опыт. Вместо этого она подняла глаза на Лэйда — и он вдруг ощутил, что совсем не так голоден, как предполагал.
— Синклер был моим любовником, мистер Лайвстоун. Одним из многих. И далеко не лучшим, если начистоту. Слишком юный, слишком наивный, слишком нелепый в своих юношеских мечтах, слишком…
Они были вместе, когда это случилось, вспомнил Лэйд. Я нашёл их обоих в архивном отделе. И, скорее всего, не случайно. Мисс ван Хольц лишь изображала холодность, как привыкла её изображать, всё свободное время она проводила с ним, с Синклером. Пыталась утешить его боль и страх. Потому и подслушивала их разговор за дверью — не для того, чтоб выведать детали, а чтобы убедиться, что Синклеру ничего не грозит.
Она… Господи, она любила его? Этого неуклюжего рыжего мальчишку, так отчаянно пытающегося выглядеть взрослым?
— Я думал, вы ведёте охоту на Крамби, — пробормотал Лэйд.
Мисс ван Хольц улыбнулась. Эта улыбка не красила её, как все прочие улыбки, которые Лэйду приходилось видеть на её лице. Эта улыбка выглядела траурным украшением, которое она надела, сама им тяготясь и стесняясь. Но в нём, в отличие от злосчастной броши в виде янтарного листка, не были ни капли кроссарианской магии.
— Так и было. Но жизнь, как видите, внесла коррективы в мои планы. Я бы с удовольствием продолжила охоту на мистера Крамби — если бы получила возможность лично вонзить нож ему в сердце. Я уверена, он как-то связан со всем этим. Он — и прочие члены оперативного совета. Я могу выглядеть восторженной идиоткой или похотливой стервой, и то и другое не требует большого актёрского дарования, но я вижу то же, что и вы, мистер Лайвстоун. Люди, которые умирают вокруг. Вещи, которые меняются. Пространство, которое… — ей пришлось сделать небольшую паузу, чтобы восстановить дыхание, — Это всё не случайно. Он хочет нам что-то сказать. Наказать за какие-то грехи, быть может. Отплатить за причинённый ущерб. Заставить страдать.
— И никто из них… — осторожно начал Лэйд.
— Нет, — мисс ван Хольц резко дёрнула головой, — Они были моими любовниками, а не доверенными собеседниками. И у нас не было заведено говорить о… подобных вещах. Мы вообще не так уж часто беседовали, если начистоту. Работа в Конторе обычно оставляла слишком мало времени. Снятые меблированные номера в какой-то гостинице или пустующий кабинет или локомобиль… Пять минут поспешных фрикций, страсть, такая же фальшивая и дешёвая, как картины на здешних стенах, влажные салфетки, прощальный поцелуй и отчаянные попытки привести в порядок одежду. Именно в такой форме любовь происходит здесь, мистер Лайвстоун. Никто из них не говорил со мной об этом. Но это… Это, полагаю, может кое-что рассказать.
Лэйд напрягся, проследив, на что она указывает пальцем. И это, конечно, было письмо. Оставшееся лежать развёрнутым, полнящееся абракадаброй и совершенно бессмысленное.
— Оно могло бы рассказать, — поправил её Лэйд, — Если бы мы могли его прочитать. Вот только оно не имеет смысла, вам не кажется?
Мисс ван Хольц взглянула ему в глаза.
— Вы знакомы с шифрами, мистер Лайвстоун?
Лэйд неопределённо повертел в пальцах консервный нож, который так и не успел пустить в ход.
— В детстве мы с одноклассниками частенько общались тайком на «поросячьей латыни»[242], - усмехнулся он, — но сомневаюсь, чтоб этот опыт можно было бы зачислить на мой баланс…
— Это не «поросячья латынь». И не шифр Цезаря, эффективный, но безнадёжно устаревший. Сперва мне показалось, что это может быть шифром Тритемиуса. Он базируется на шифре Цезаря, но использует усовершенствованный метод подстановки. Но едва ли вам будет интересно слушать про принципы смещения линейных функций… Будь это шифр Вернама, слова писались бы слитно, здесь же они отчётливо разделены на слова. А значит… Возможно, старый добрый шифр Бэкона. Я думала об этом некоторое время, но отбросила этот вариант. Шифр Бэкона ненадёжен и архаичен, кроме того, он значительно удлиняет исходный текст в процессе преобразования, а письмо совсем не велико. Значит… Я думаю, это шифр Виженера. Не он сам, конечно, скорее всего, какая-то коммерческая его разновидность, купленная Олдриджем или Крамби за внушительную сумму.
Лэйд усмехнулся.
— Какое глубокое владение предметом! Я впечатлён. Признайтесь, мисс ван Хольц, вы ведь никакая не машинистка, верно? Не отпирайтесь, я уже раскусил вас. Вы работаете здесь под прикрытием и состоите на службе в разведке Её Величества! Назовёте свой тайный чин или это запрещено инструкциями? Бьюсь об заклад, вы носите погоны вице-адмирала, не меньше!
Кажется, она покраснела. Разлитый в воздухе свет не давал возможности уверенно различать некоторые оттенки. Впрочем, он не собирался разглядывать её дольше, чем позволяли правила приличия — некоторые вещи требовали его внимания гораздо настойчивее.
Например, банка консервированных бобов. Лэйд бережно, почти ласково, смахнул пальцем пыль с её крышки. Какими бы миазмами ни был заражён воздух внутри здания, они были бессильны повредить консервной банке или её содержимому. Лэйд мягко воткнул лезвие в жестяную крыжку и короткими плавными движениями принялся вскрывать её. Получалось у него это споро и даже красиво, почти артистично. Ничего удивительного — за последние годы в его руках побывало так много консервных банок, что Лэйд внутренне был уверен — если в Новом Бангоре когда-нибудь будет проведён чемпион по вскрытию консервов, он вполне может претендовать на призовое место в тройке победителей.
— Я в самом деле немного разбираюсь в шифрах, — сдержанно произнесла мисс ван Хольц, наблюдая за его действиями, — Но только лишь потому, что это часть моей работы. Все биржевые компании на острове используют шифры. Расшифрованная информация, попавшая в чужие руки, может привести к катастрофе, оттого все хоть сколько-нибудь серьёзные компании имеют специальные протоколы безопасности на этот счёт. Иногда это самодельные шифры, весьма неустойчивые и примитивные. Иногда — настоящие произведения искусства, над созданием которых трудятся лучшие математи