Грегорович покосился на него.
– При чем здесь убийца? Я про Джоника.
Илюшин откровенно засмеялся. Богдан обжег его негодующим взглядом, но на Макара это не подействовало.
Чему Сергей всегда завидовал в своем друге, так это роскоши свободно демонстрировать испытываемые эмоции. Его самого армия, служба в милиции и первый брак приучили ровно к противоположному. А в той обстановке, где он чувствовал себя не более уместным, чем батискаф в кондитерской, Сергей и подавно замыкался и сидел с непроницаемой физиономией, точно индеец среди бледнолицых.
– Мы просим вас взяться за это дело, – снова вступил камердинер.
«Ну да, – хмыкнул про себя Бабкин. – А мы-то думали, Грегорович позвал Илюшина, чтобы накормить его форелью».
Хотя, строго говоря, Илюшина позвал вовсе не Богдан. Это Кеша, едва увидев труп Джоника, отвел Бабкина в сторону и настойчиво поинтересовался: «Вы работаете один?»
«С Жорой», – мрачно ответил Сергей.
Чем заслужил колкий взгляд и повторный вопрос: «Вы работаете один?»
Бабкин поколебался. Но рассудив, что хуже не будет, покачал головой: «С напарником». «И его зовут?..» «Макар Илюшин».
Кутиков удовлетворенно кивнул, словно получив подтверждение своим мыслям. И прежде чем метнуться навстречу влетевшей в оранжерею с перекошенным лицом Кармелите, шепнул: «Пусть приезжает. Срочно. Личная просьба Богдана Атанасовича».
– А чем вас официальное расследование не устраивает? – спросил Илюшин.
Грегорович с камердинером переглянулись. Богдан пожевал губу.
– Я хочу, чтобы все было сделано тихо и проворно, – сказал он наконец. – Ты представляешь, что сейчас начнется?
– Шумиха.
– Ха-ха! Шумиха, как же! А вакханалия с нашими трупами – не хочешь? А танцы на костях? Джоник, считай, сам себя назначил моим официальным врагом. И не только моим, хочу заметить! Всех присутствующих! Сколько он нагадил каждому из нас, страшно сказать. Он позволял себе то, что в наших кругах делать запрещено.
– В ваших кругах? – не удержался Бабкин.
– У нас есть свои правила. Негласный кодекс чести!
Сергей хмыкнул, вспомнив сегодняшние беседы.
– Каждого из нас сейчас примутся трепать на всех углах, – напористо говорил Грегорович, – и в первую очередь – меня. Я это все затеял! Надеялся, что мы сможем утихомирить этого выродка.
– В каком-то смысле вы его, безусловно, утихомирили, – согласился Илюшин.
Грегорович неожиданно рассмеялся, блеснув зубами.
– Не я. Кто-то другой. И я хочу, чтобы вы его нашли.
Он подался вперед и сцепил пальцы в замок:
– У вас будет двое суток. Два дня этот дом никто не покинет.
– Как вы собираетесь удержать здесь… – начал было Илюшин, но Грегорович перебил его:
– Предоставь это решить мне. Веди свое расследование, только, ради аллаха, сделай все быстро. У меня хватит связей, чтобы пока закрыть всем рты. На сорок восемь часов я придержу полицию.
Бабкин недоверчиво уставился на певца. Но тот, похоже, не бравировал и не шутил.
– В каком смысле придержите? – не удержался Сергей.
Грегорович снисходительно пожал плечами.
– Люди уже работают, – напомнил Макар.
– Пусть работают, – великодушно разрешил Богдан. – Улики там собирают, или как его… отпечатки. А потом исчезнут. Если кто-нибудь из них проболтается журналистам, его, голубчика, вышибут с работы скорее, чем он успеет вздрогнуть. Это я обсудил с…
Он назвал фамилию, и вздрогнул уже сам Бабкин.
– Все результаты экспертиз и прочее попадет к вам, – дополнил камердинер. – Все, что знает следователь, будете знать и вы.
– В этом нет ни малейшего смысла, – терпеливо повторил Макар. – Мы ведь не зря специализируемся на розыске пропавших людей. Потому что этим вопросом наша полиция в действительности толком не занимается. Но подряжать нас на расследование убийства – попусту тратить ваши деньги и наше время. Что мы сможем? Только побеседовать с гостями. То же самое сделает и следователь. Только он, в отличие от нас, еще располагает всеми уликами, результатами экспертиз и тому подобным, вплоть до анализа волос, ногтей и отпечатков. У нас нет даже сотой части подобных возможностей. Мы вам не нужны.
– По большому счету, – подал голос Бабкин, – задача чисто техническая. Убийство было спонтанное, я уверен в этом процентов на девяносто. Кто-то зашел за парнем в оранжерею, убил его и сбежал. При таком раскладе не до того, чтобы подчищать за собой следы. По ним его и возьмут.
Повисла пауза. Кеша молчал, то ли исчерпав аргументы, то ли подбирая новые. Бабкин поймал себя на том, что ожидает ответа именно от Кутикова, начисто игнорируя его шефа.
И как выяснилось, напрасно.
– Ну и что вы в таком случае теряете?
Макар и Сергей озадаченно взглянули на певца. Грегорович невозмутимо пожал плечами и повторил:
– Что вы теряете, милые мои? Если все расследование проведут за вас, а вам останется только перетереть с моими гостями? У нас тут девки красивущие, между прочим! А голосистые! Да и сам я ничего.
Он приосанился. Камердинер отчетливо хмыкнул, и Грегорович притворно насупился:
– Давай, списывай меня со счетов, сволочь безжалостная.
Но долго придуриваться не стал. Загибая длинные пальцы, перечислил:
– Половина гонорара ваша при любом раскладе. Работенка – как это у вас выражаются? – непыльная. Срок – всего два дня. Опросить нужно дюжину человек.
– И эта дюжина не горит ни малейшим желанием с нами общаться. На что имеет, кстати, полное право.
– Будут, будут общаться, – заверил Грегорович. Прозвучало, надо сказать, очень убедительно. Кажется, с легкой угрозой по отношению ко всей дюжине сразу. – Куда охотнее, чем со следователем. Все выложат начистоту, как исповеднику.
Богдан поднялся и уставился на Макара:
– Считай, милый, у тебя карт-бланш, подписанный лично мною. На таких условиях согласишься мне помочь?
Он прищурил восточные глаза.
Бабкин упустил момент, когда из капризного ребенка, требующего невозможного, Грегорович преобразился в надменного персидского шаха. По-прежнему требующего невозможного, но теперь уже с полным осознанием своего права на получение всего желаемого в этом мире. Включая и невозможное.
Илюшин задумчиво потер нос.
– Вы так и не ответили, зачем вам мы, Богдан Атанасович. И каким образом вы собираетесь следующие двое суток удерживать в доме всех гостей?
Грегорович обнажил белоснежные зубы.
– Ключевое слово: шумиха. Все ее боятся, не только я один. Если вы за два дня найдете убийцу и выдадите его следователю, у нас будет козел отпущения.
– А если не найду, то козлами станете вы все, – понятливо кивнул Илюшин.
Богдан наконец расцепил длинные пальцы с розовыми ногтями.
– Публика нас разорвет. Пока убийца не найден, на его роль будут примерять каждого. Выкопают все наши грешки! Вытащат исподнее из бака с бельем, вывернут наизнанку и станут коллективно рассматривать с лупой и принюхиваться. – Грегорович так выразительно сморщился, будто ему и впрямь сунули под нос грязные трусы. – Мы все хотим этого избежать, поверьте. Если кто-то сейчас заявит, что собирается уехать, он подпишет признание в своей виновности.
Певец отошел к приоткрытому окну и встал, сложив руки на груди и выпятив подбородок: ни дать ни взять полководец перед битвой. Синий халат заплескался на ветру.
– Красавец вы, Богдан Атанасович, – подобострастно прошелестел камердинер. – Аж смотреть тошно.
Грегорович молниеносно обернулся и рявкнул:
– Пошел вон, хам!
– От окошечка-то отойдите, продует ведь, – не моргнув глазом, попросил Иннокентий. – Вам бы сейчас поберечь себя, а не рисоваться как павлин.
– Привычка, – буркнул Грегорович, возвращаясь за стол. – Должен же я был поразить…
Он широким жестом обвел рукой Макара и Сергея, но Бабкин отлично понял, что его захватили в этот круг исключительно из вежливости.
– Считайте, что поразили, – весело сказал Илюшин. – Начинаем работать!
Сергей про себя взвыл, как медведь, которому сообщили, что ближайшую неделю он будет стоять у входа в ресторан «Русское раздолье» с картузом в лапах и время от времени отплясывать камаринского под балалайку.
– Бесподобно! – просиял Грегорович. – С чего начнешь?
– С вас, Богдан Атанасович.
Сергей вытащил из кармана блокнот. В отличие от Илюшина, он всегда делал записи. Но не из опасения что-то забыть – память у него, как и у Макара, была цепкая – а потому что это был один из многих ритуалов, позволявших сосредоточиться и войти в рабочее состояние. То есть такое, когда в голову не лезли настойчивые сравнения с медведем.
Блокнот для Бабкина был тем, чем является униформа для официанта или колпак для повара. Ключ, открывавший дверь с табличкой «расследование началось».
– Давайте начнем с того, что вы видели, – попросил Илюшин. – Только сначала ответьте мне на вопрос: почему вы на самом деле пригласили Джоника?
«Всем будет врать, что хотел наладить отношения с врагом. Бред! Богданчик – и примирение? Да он злопамятен, как слон. Точнее, слониха. Говорят, самки памятливее самцов.
И это правильно, между нами, девочками, говоря. Нас больше обижают. Нам следует крепче держать в уме, кто на что способен.
Вот, скажем, я…»
Кармелита прервала мысленный монолог и резко задвинула ящик стола. Тот глухо клацнул, в глубине его что-то заклинило, и ящик остался перекошенным, как вставная челюсть старика.
Где же, где же?..
Она вихрем промчалась по комнате, крутя головой, сжимая и разжимая кулаки. Непрерывное движение помогало ей сосредоточиться. Больше того: войти в состояние, в котором она начинала соображать в десять раз лучше, чувствовать острее. Словно живешь быстрее окружающих. Быстрее самой жизни.
Кармелиту многократно высмеивали за то, что на сцене она бьется как припадочная, дергается, точно пропуская через себя электричество. Она и в самом деле ощущала разряды: бешеные нитяные токи музыки, нанизывающие ее на себя как бусину и встряхивающие, взбалтывающие, так что внутри все перемешивалось и растворялось. Где человек? Нет человека. Была Вероника Копытина: семьдесят восемь кило костей, мяса и кожи посредственного тургора. А возникла певица Кармелита, временное пристанище для набирающего силу голоса, рвущегося изнутри, чтобы залить светом все это жалкое, глупое, бессмысленное, и непостижимым образом способного изменять знаки на противоположные. Где был минус, стал плюс. Вмест