– Стас Кацман – директор «Общего радио». – Анжела заставила себя улыбнуться, хотя это больше походило на демонстрацию прикуса по просьбе ортодонта. – Занял это место год назад. А почему он вас интересует?
– Не столько он, сколько отношения с ним вашего мужа.
Секунду или две Сергей думал, что она взорвется. Памятуя о тех гадостях, которые успел наговорить Джоник, это было бы неудивительно. Но выдержка у этой женщины имелась.
– У моего мужа со Стасом прекрасные отношения, – сказала она сухо, хотя улыбка балансировала на грани с оскалом. – Прекрасные рабочие отношения.
Едва за Анжелой закрылась дверь, Илюшин хлопнул ладонью по столу:
– Серега, ты это видел?
– Ты про спесь, гонор и Кацмана?
– Про Кацмана, да. А также неуклюжее вранье насчет Катунцевой.
– Почему вранье?
Макар усмехнулся.
– Здесь десять человек, из которых девятерых Анжела прекрасно знает. Если я называю незнакомую ей фамилию, остается лишь один вариант, кто это может быть.
– Ерунда, – отмел Бабкин. – Она чистосердечно забыла про девчонку.
Илюшин покачал головой.
– Такие, как Анжела, не забывают ни о ком из приглашенных к Грегоровичу, поверь.
– Катунцева здесь случайный человек. Выиграла конкурс, оказалась рядом с обожаемым певцом на один вечер.
– И тем не менее. Вороная прекрасно помнит, кто, где и когда был. Она не сбилась ни разу, перечисляя тех, кто выбирал салют. К тому же девочку представили всем в начале ужина, ты сам мне рассказывал.
– Рассказывал, не рассказывал, – раздраженно отозвался Бабкин. – Пойми простую вещь: у этой тетки в башке карта людей с течениями и рифами, и такой остров, как Катунцева на нем просто не существует. Не нанесен, понимаешь? А то, что его кто-то там назвал в начале ужина, так это он ошибся. Принял мираж за реальный объект.
Илюшин заинтересованно уставился на друга.
– Ого! Откуда такая образность?
– От жены набрался, – буркнул смущенный Бабкин и ушел к окну, подальше от насмешливого илюшинского взгляда.
Крест, перстни и бриллиант на зубе. Никита Вороной ослеплял. На стуле он сидел, раскинувшись, улыбался широко, смерти Джоника, кажется, не придавал особого значения и всем своим видом словно предлагал относиться к жизни проще.
– Слышь, а что ты меня-то спрашиваешь, – удивился он в ответ на вопрос Илюшина об алиби. – Анжелка все ведь рассказала.
– А теперь ты расскажи, – потребовал Илюшин, моментально входя в образ нагловатого, но свойского парня. – А то баба твоя наплетет, а нам потом распутывай.
Как оказалось, тон выбран безошибочно.
– Ну! – согласился Никита, подумав. – Баба-то – да. Она может.
Он икнул, вытер пухлые губы, вопросительно посмотрел в сторону шкафа, где со скромным достоинством поблескивали бутылки французского коньяка. Илюшин с Бабкиным сделали вид, что намеков не замечают. Никита вздохнул, ласкающим взглядом попрощался с ближней бутылочкой «Хеннесси». Так уезжающий из селения генерал одаривает улыбкой хорошенькую крестьянку: мол, в этот раз ничего не получилось, но я еще вернусь к тебе, красавица!
И немедленно повторил рассказ Анжелы о том, где они были и что делали после ужина.
Бабкин с Илюшиным дружно насторожились. Никита использовал в точности те же речевые обороты, что и жена. Он напоминал ребенка, добросовестно вызубрившего два абзаца текста из учебника, но не слишком вдающегося в его смысл.
Илюшин повис на нем мертвой хваткой. Однако не преуспел. Если Никита и воспроизводил чужой текст, то делал это на совесть. Он расслабленно почесывал пузо и в целом выглядел поразительно безмятежным для человека, ставшего свидетелем по делу об убийстве.
Самодовольство бывает разным. Никита Вороной представлял собой типаж абсолютного самодовольства, а его жена – ограниченного. Абсолютное самодовольство, оно же безоблачное, не бывает омрачено ничем. Носитель этого качества, вне зависимости от остальных своих свойств, преисполнен упоения самим собою. Рядом с Никитой Вороным тетерев на току показался бы рефлексирующим неврастеником.
В Анжеле же самодовольство было не природным качеством, а старательно взращенным из зернышка ощущения собственной уникальности. Для его цветения и плодоношения требовались соответствующие условия. Пока они соблюдались, Анжела искренне презирала большинство окружающих. Когда же в жизни что-то шло не так… Нет, презирать окружающих она не переставала. Но в этом случае ей приходилось прикладывать усилия.
Ее высокомерие, если можно так выразиться, было рукотворным. Анжела вынуждена была постоянно напоминать себе, кто она, чего добилась и какие перспективы ждут ее в будущем (сияющие). А Никита вне зависимости от перспектив знал, что он пуп земли, центр мира и всеобщее солнце.
Но в этом и заключалась его слабость. В отличие от жены, он не ожидал подвоха.
– А что с горячей ротацией? – поинтересовался Илюшин. – Твоя жена объяснила, но я до конца так и не понял.
Никита скорчил физиономию, означающую, что от баб толку не дождешься, и на удивление внятно изложил суть вопроса.
Ротация, сказал Вороной, это постоянный повтор песни в эфире. На радио или на телевидении, не имеет значения. Ротация для певца означает, что он востребован и успешен или скоро станет таковым. Это популярность, народная любовь.
– Продюсеры готовы платить за это деньги? – спросил Макар.
– И немаленькие, – заверил Никита.
Ротация покупается и продается, хотя вслух об этом никто лишний раз старается не говорить. Нет, бывают случаи, когда талантливый певец прорывается сам и его крутят просто потому, что его песня действительно нравится слушателям. Но если говорить о поп-исполнителях, они не полагаются на удачу, а куют счастье собственными руками. То есть платят.
– Можно выкупить пять мест в сутки. Можно шесть. Главное, чтобы песню в хорошее время ставили. То есть не ночью, между тремя и четырьмя, когда радио слушают два с половиной старичка с бессонницей. А утром, когда народ на работу тащится в пробке. Или днем. А самое классное – и утром, и днем, и вечером.
Если у певца грядет концерт, для него особенно важно выкупить ротацию. «Чтобы люди шли тебя слушать, они должны тебя слышать».
– А кто такой Муриев? – спросил Илюшин.
– Ты что, реально не в теме? Певец такой. Крутой. Богданчик с ним конкурирует типа. Хотя им обоим до меня – как до Луны пешкодралом!
– То есть когда Джоник говорит, что Грегорович перекупил ротацию у Муриева…
Никита нахмурился.
– …ну, это типа западло по нашим понятиям. У Муриева в Олимпийском выступление, ему везде рылом надо светить!
– Рылом светить, – повторил Илюшин, заворожённый этим образом.
– Фейсом торговать, – расшифровал Никита. – Лампочкой Ильича работать. Чтобы все его видели! Чтобы у каждого дворника на слуху! А тут приходит Богданчик и заносит больше бабла. Муриеву – что?
– Что?
– Краник прикрывают. Шиш ему, а не звон венчальных колоколов.
Поймав непонимающие взгляды, Никита снисходительно пояснил:
– Песня у него заглавная с нового альбома. «Звон венчальных колоколов». Считай, рекламу зарубили на корню.
– Так скандал же будет, – вмешался Бабкин. – Если звон прикрутить.
Никита покачал головой.
– С радийщиками ссориться себе дороже. Ты Кацману лишнего ляпнешь, а потом облизывай его со всех сторон, чтобы тебя к ротации пустили. Желающих-то знаешь сколько!
– Кстати, – Илюшин щелкнул пальцами, словно только что вспомнил. – А какие у тебя отношения с Кацманом?
Никита Вороной и глазом не моргнул. Ухмыльнулся только понимающе:
– А, это ты о намеках Джоника! В небо он попал. И не пальцем, а… Я не по этой части. У меня и жена есть!
«Жена и у Джоника есть, – чуть было не сказал Бабкин. – Нынче ее наличие ни о чем не говорит».
– Да и вообще мне бабы нравятся, – разоткровенничался Никита. – Я в юности до них жадный был – страх! Чтобы блондинка, глазки быстрые, губки пухленькие… – Он вытянул губы уточкой. – Ух, люблю таких!
Он хлопнул себя по коленке.
«А жена-то у тебя, однако, брюнетка».
– Как ты с ним познакомился?
– Со Стасом-то? Да на тусе какой-то, уж не помню. Он мужик с пониманием, хоть и пройдоха тот еще. Ну да они все такие.
– Кто – они?
– Кацманы, – простодушно пояснил Никита. – Зинберги эти, Рабиновичи…
Тут он спохватился, что сболтнул лишнего, и уставился на Илюшина взглядом, который должен был изображать ум и хитрость. На практике это выглядело, однако, иллюстрацией к выражению о баране и новых воротах.
– Ты только Стасу не вздумай пересказывать, о чем я тут с вами откровенничаю, – предупредил Никита. – Чтобы все, типа, между нами. Иначе…
– Полная конфиденциальность гарантирована, – успокоил его Макар.
– Чего?
– Расслабься, говорю. Считай, тайна исповеди.
– Ну, священник-то из тебя фиговый! – заржал Вороной. – Слышь, мужик, а ты ведь тот еще ходок! Верно? А я сразу понял! Я своих издалека чую!
Илюшин скромно потупился.
– А с Решетниковым давно друг друга знаете?
– Каким Решетниковым? – озадачился Никита. – А-а, с Андрюхой. Давненько. Он ведь сначала у Олеськи трудился. За связи с общественностью отвечал.
На слове «связи» Вороной двусмысленно ухмыльнулся.
– У Гагариной?
– Ага. Потом еще к кому-то перетек, я уж не помню. Мирок-то наш тесный, хорошие люди на вес золота.
– А Решетников хороший человек? – серьезно спросил Макар.
Никита усмехнулся.
– У нас ведь как: не ворует – значит, хороший. Честный он, вроде. Ты про бывшего Кармелитиного мужа слышал?
– Знаю, что он ее обокрал.
– Как курицу ощипал, в натуре. Если самый близкий человек с тобой такое проделывает, что от чужих ждать! Вот поэтому те, кто тебя не обманет, у нас всегда в цене.
– Ты с ним спал? – светски поинтересовался Макар.
Никита выпучил глаза.
– С кем? С Андрюхой, что ли? Ну, ты даешь! То про Кацмана туфту прогонишь, то про Решетникова… Я же тебе сказал, что не по этой части.