– И что вы теперь будете с этим делать?
– А ничего! – легкомысленно ответил Богдан. – Я хотел понять, что за сволочь мне подгадила, и я это понял. С остальным пусть следователь разбирается. А ваша работа закончена.
– Даже не хотите, чтобы мы с Бантышевым поговорили? – удивился Сергей.
– А о чем с ним разговаривать? Пусть лучше думает, что никто не догадывается. Развлекается со своей… как ее там… поклонницей.
По лицу камердинера скользнула едва уловимая раздраженная гримаса.
– Ася ее зовут, – вполголоса сказал он. – Бантышев с ней развлекаться никак не может. Они по разным комнатам сидят.
Грегорович пожал плечами:
– Ну и что? Она дурочка влюбленная! Классическая картина: то бледнеем, то краснеем, то языком не ворочаем от стеснения. И крылышками – бяк-бяк-бяк! Уж сколько я таких насмотрелся! Мошкара!
– О! Мошкара!
Кутиков щелкнул пальцами, что-то вспомнив.
– Я отлучусь на минутку.
– Куда это ты собрался? – недовольно осведомился Грегорович. – Бросаешь нас в ответственный момент!
– Ради вашей же гостьи, Богдан Атанасович.
– Катунцевой? – спросил вслед Макар.
– Именно. Комары ее покусали, бедняжку.
Кутиков пошел к выходу. Илюшин, нахмурившись, смотрел ему вслед. Что-то не давало ему покоя. Когда ладонь камердинера уже легла на ручку двери, он понял, что именно.
– Когда это ее успели покусать? А главное, где?
Кеша недоуменно обернулся.
– На улицу она не выходила, – вспомнил Макар. – А комнаты в доме опрысканы каким-то бронебойным ядом.
Иннокентий переступил с ноги на ногу.
– А ведь мне эта мысль тоже в голову пришла, – задумчиво сказал он. – Волдыри у нее неподдельные. И руки искусаны, и ноги. Но, возможно, это запоздалая реакция на… Что с вами, Макар Андреевич?
Илюшин поменялся в лице.
– То бледнеем, – медленно повторил он. – То краснеем… Напомни-ка мне, Серега, какие обвинения предъявил Джоник Бантышеву?
– Про Кузбасса же, – недоуменно отозвался Сергей.
– Нет-нет, там еще что-то было!
Бабкин задумался. Было, безусловно, было, теперь он и сам об этом вспомнил. Но что именно ляпнул Баширов в пылу ярости, вылетело из головы. Ничего, где-то это должно быть записано…
Он полез в свой блокнот, но его опередил Грегорович.
– Поклонница! – неожиданно сказал он – Бантышев после новогоднего концерта с поклонницей развлекся. И та в петлю полезла. Я вспомнил! Еще удивился, потому что глупость же полнейшая! Какие Витьке развлечения с поклонницами? Он не по этой части.
Макар выбил пальцами по столешнице замысловатый ритм. Он о чем-то напряженно думал. Бабкин, хорошо знавший друга, понимал, что тот сейчас сопоставляет разрозненные обрывки фактов, прикладывает их друг к другу, как мальчик Кай, пытающийся сложить из льдинок заветное слово.
Некоторое время все в завороженном молчании наблюдали за четким и быстрым движением пальцев на столе.
– Что вас смущает, Макар Андреевич? – решился, наконец, камердинер.
Илюшин вскинул на него ясные серые глаза. Взгляд был устремлен на Кутикова, но одновременно в глубь себя.
– Я вас попрошу кое-что проверить, – деловито сказал он, словно бы не слыша вопроса. – Это не займет у вас много времени.
К одиннадцати часам из-за леса выбралась черная туча и поползла по небу, угрожающе раздуваясь на ходу. Всего полчаса спустя она зависла над домом Богдана Грегоровича. Туча напоминала гигантский мусорный пакет. Казалось, из нее должен пролиться не дождь, а разнообразный хлам.
Ветер, наконец, распутал складки шторы и, рассерженный донельзя, пронесся по дому, скандально хлопая дверями и форточками. Но распахнутых дверей было мало, а форточек и того меньше. Разозленный ветер налетел с размаху на ближайший стол и опрокинул высокий бокал. Красная лужа разлилась по лаковой столешнице.
Анжела схватила первую попавшуюся тряпку и промокнула вино. Господи, да что ж такое! Даже напиться спокойно не дадут!
Руки у нее дрожали. В красной луже Анжела увидела зловещее предзнаменование. К этому моменту две трети бутылки кьянти уже были опустошены. Еды в комнате, конечно же, не нашлось, а обращаться к камердинеру Анжела не собиралась. Она убила бы их всех, если бы могла, всех! И Грегоровича, и его подлого Кешу, и блондинистую юную сучонку, и жирную дрянь Гагарину, которая давно уже не была жирной, и Джоника! Ах да, Джоник ведь уже убит… Кто-то ее опередил.
При этой мысли Анжела начала смеяться. Кто-то ее опередил. Вот уж истинная правда. Все ее опередили.
– Уплывает мой белый пароход! – пропела она. – Гуд бай, Америка, оу-у!
И помахала рукой.
Вон она, ее Америка. Похрапывает на кровати. Одна нога в синем толстом носке торчит из-под одеяла. Он всегда спит в носках, как простуженный ребенок. Давным-давно Анжела загадала себе: любовь пройдет, когда ее начнет раздражать его привычка. Ну в самом деле, что за идиотизм: взрослый мужчина, а спит в носках! Фу! Воняет же. И ступни потеют.
Но сколько лет прошло, а Анжела до сих пор не испытывает ничего, кроме умиления. Самой от себя тошно. И ничего не поделаешь.
Она всхлипнула и налила еще вина.
«У-у-у-у! Пьянь!» – осуждающе провыл ветер за окном.
«А что мне остается? – горестно вопросила Анжела.
Тоска не желала униматься. Страх почти прошел, потому что после найденного на подоконнике волоса бояться было нечего. Все уже случилось, а она проворонила, проглядела, упустила свое счастье.
У всех разные отношения со счастьем. Кто-то осторожно несет в ладонях, боясь разлить. Другие безрассудно расплескивают его вокруг, не глядя, куда попадет. Анжела своему была сторожем. Всю жизнь оглядывалась, вздрагивала, отгоняла всяких сволочей, которые только и ждали момента, чтобы покуситься и отхлебнуть. И вот – не уберегла.
Сначала фотография. Которую Никита носил с собой, даже не особенно и скрываясь. Затем эта бесстыжая дрянь оказалась в их комнате. При мысли о том, как Никита целовал ее, пока Анжела бездумно стояла под душем, у нее стиснуло сердце.
Анжела не выдержала и застонала. Муж пошевелился на кровати.
Нет, только не показывать ему! Единственный ее шанс сохранить хоть пару кирпичиков от казавшегося крепким здания – сделать вид, что она ни о чем не догадывается. Может быть, это всего лишь интрижка! Мимолетное увлечение, которое развеется через пару месяцев.
Но в глубине души Анжела знала, что не развеется. Высшие силы ее наказали за то, что она когда-то сотворила. Закон бумеранга в действии, вот как это называется.
Забыв обо всем, Анжела допила вино из горлышка бутылки и вывалилась в коридор, пошатываясь. Потом вернулась на цыпочках, чтобы не разбудить Никиту, вытащила из-под ковра фотографию Аси Катунцевой и снова вышла, сжимая ее за уголок ледяными пальцами. В эту минуту ей не было дела до смерти Джоника, до расследования, до запретов, наложенных Богданом… Анжела забыла обо всем. Никита, мирно храпящий на постели, одновременно уходил от нее все дальше и дальше. Рядом с ним шла скуластая девушка с упрямым взглядом и развевающимися по ветру русыми волосами. Догнать их? Куда там! Ноги вязнут в песке, словно ты пойман в силки дурного сна и не можешь выбраться.
Только все это не кошмар. А самая что ни на есть реальность. И вот оно, подтверждение: снимок в ее пальцах. Старческих пальцах! Худых, некрасивых, точно птичьи когти! А у этой, с волосами и стеснительной улыбкой, маленькие розовые ладошки, кожа, как у ребенка, губы без страдальческих морщинок в уголках.
Анжела застонала. Господи, какая же она поношенная, жалкая, нелепая… Косметологи, стилисты, маски, уколы, ежедневная борьба с лишним весом и силой земного притяжения, будь она проклята – все это вода, уходящая без остатка. Появляется сияющая девица, и ты плачешь, стоя по колено в сухом песке.
Анжела брела по особняку Богдана Грегоровича, но вокруг нее перекатывалась волнами барханов безжизненная пустыня. Никакие внешние обстоятельства не способны так глубоко погрузить человека в ад, как он сам. В эту минуту Анжела была сама себе и котлом, и дьяволом, и кипящей смолой, в которой она варилась, корчась от боли. Никита еще не успел сказать ей ни одного слова о своей любви к Асе Катунцевой. Но Анжела, мучимая страхом, уже развелась с ним, осталась одна, забытая и презираемая всеми, включая собственных детей. Они никогда не простят ей, что их отец ее не любит!
Она бы ни за что не простила.
Анжела прислонилась к стене, сползла на пол и вцепилась пальцами в волосы, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Выпавшая фотография спланировала к ее ногам.
Из-за угла вывернула Олеся Гагарина и остановилась в немом изумлении.
Олесе попросту надоело сидеть взаперти. Ей требовался простор, размах, приток свежего воздуха! Эверест! Побережье Баренцева моря! На крайний случай прогулка по особняку Грегоровича тоже сойдет. За неимением лучшего.
Прогулка даже предпочтительнее. Потому что ее запретили, а возле Баренцева моря гуляй не хочу, стоит только оказаться поблизости.
Олесе нравилось нарушать запреты. Сразу чувствуешь себя маленькой девочкой, которой строго-настрого наказали не забираться в соседский малинник. Но вот ты уже в колючих зеленых кустах, лопаешь ягоды, губы вымазаны предательским соком, в глазах скачут особенные летние бесенята.
Эти бесенята водились в синих глазах Олеси Гагариной круглогодично.
Ей даже хотелось, чтобы навстречу попался кто-нибудь из туповатых охранников Богдана. Ух, можно будет поразвлечься! Лишь бы не Кеша. С ним все будет предсказуемо: дернет губой в укоризненной полуулыбочке и скучным голосом попросит Олесю вернуться в ее апартаменты. И ведь не поспоришь.
Олеся уже настроилась столкнуться с охраной. Как говорит в таких случаях Ванька, она им устроит бухты-барахты.
Словно боксер перед сражением, Гагарина размяла руки, попрыгала на месте, нанесла несколько ударов воображаемому врагу и, пританцовывая от переполнявшего ее охотничьего азарта, двинулась дальше. Может быть, пошуметь, чтобы привлечь внимание?