Прошло уже много лет с тех пор как мы вместе отправили последнего журавля.
– Я ничего не знаю про китайский календарь, – сказал я. – Мама, ты просто отдыхай.
– Храни эту коробку и открывай ее время от времени. Просто открывай, – она снова начала кашлять.
– Все хорошо, мама, – я неловко коснулся ее руки.
– Хаизи, мама ай ни, – и снова кашель заглушил ее слова. Образ из далекого прошлого мелькнул в моей памяти: мама говорит ай и кладет свою руку на сердце.
– Хорошо, мама. Тебе лучше перестать разговаривать.
Вернулся папа, и я сказал, что мне нужно пораньше приехать в аэропорт, чтобы не опоздать на рейс.
Она умерла, когда мой самолет пролетал где-то над Невадой.
Папа стремительно состарился после того, как умерла мама. Дом был слишком большим для него, поэтому решено было его продать. Мы с подругой Сьюзен приехали помочь ему упаковать вещи и прибраться.
Сьюзен нашла на чердаке коробку из-под обуви. Бумажный зверинец, так долго пролежавший во тьме чердака, стал ломким, а яркие узоры оберточной бумаги выцвели.
– Я никогда не видела такого оригами, – сказал Сьюзен. – Твоя мама была потрясающим оформителем!
Бумажные звери не шевелились. Должно быть, то волшебство, которое оживляло их раньше, пропало вместе со смертью мамы. Или, возможно, я только представлял, что эти бумажные поделки когда-то были живыми. Не стоит доверять детским воспоминаниям.
Два года спустя после маминой смерти пришел апрель, и наступили первые выходные. Сьюзен уехала из города в одну из своих бесконечных поездок консультанта по управлению, а я сидел дома, лениво переключая телевизионные каналы.
Я остановился на документальном фильме об акулах. Внезапно в моем сознании всплыл образ маминых рук, сворачивающих фольгу, чтобы сделать для меня акулу, в то время как мы с Лаоху сидим рядом и смотрим.
Шелест. Я оторвал взгляд от телевизора и увидел ком оберточной бумаги и смятого скотча на полу рядом с книжным шкафом. Я подошел, чтобы поднять и выбросить его в мусорное ведро.
Ком бумаги качнулся, самостоятельно развернулся, и я с удивлением увидел Лаоху, о котором очень давно не вспоминал.
– Раврр-са.
Должно быть, мама склеила его после того, как я не смог его починить и бросил это дело.
Он был гораздо меньше, чем я помнил. Или, может, просто в то время мои ладони были совсем маленькими.
Сьюзен расставила бумажных животных по нашей квартире как декоративные украшения. Должно быть, она оставила Лаоху в каком-то темном углу, потому что он выглядел довольно потрепанным.
Я сел на пол и потянулся к тигру. Хвост Лаоху дернулся, и он игриво бросился на меня. Я засмеялся и погладил его по спине. Лаоху заурчал под моими пальцами.
– Как дела, дружище?
Лаоху перестал играть. Он запрыгнул с кошачьим изяществом мне на колени и начал разворачиваться по сгибам.
Теперь у меня на коленях лежал квадратный лист мятой оберточной бумаги тыльной стороной вверх. Он был плотно исписан китайскими иероглифами. Я так и не научился читать по-китайски, но знал иероглифы, обозначавшие слово сын. Они были выведены вверху, там, где обычно пишут адресата письма. Почерк был мамин: такой детский и неуклюжий.
Я подошел к компьютеру, чтобы выйти в Интернет. Сегодня был Цинмин.
Я взял это письмо с собой в город, где, как я знал, время от времени останавливаются китайские туристические автобусы. Я останавливал каждого туриста и спрашивал: «Нинь хуэй ду зенгвен ма»? Вы умеете читать по-китайски? Я не говорил по-китайски так долго, что сомневался, понимают ли они меня.
Молодая девушка согласилась помочь. Мы сели на скамейку, и она прочитала мне это письмо вслух. Язык, который я долгие годы пытался забыть, вернулся, и я чувствовал, как слова проникают в меня через кожу, через кости, тесным кольцом сдавливая мое сердце.
Сын,
мы долго не говорили. Ты так злишься, когда я касаюсь тебя, что теперь я просто боюсь. И я думаю, что, может быть, эта боль, которую я чувствую всё время, на самом деле – что-то очень серьезное.
Поэтому я решила написать тебе. Я буду писать на бумажных животных, что продолжаю делать для тебя, ведь раньше они тебе так нравились.
Животные перестанут двигаться, когда я перестану дышать. Но если я напишу тебе письмо от всего сердца, то оставлю на этой бумаге, в этих словах, частичку себя. И потом, когда придет Цинмин, праздник, в который все души умерших могут посещать свои семьи, ты вспомнишь обо мне и оживишь те частички меня, которые я оставила по себе. Существа, сделанные для тебя, снова начнут прыгать, скакать и бегать, и может быть, тогда ты отыщешь эти слова.
Я вкладываю в эти слова все свое сердце, поэтому приходится писать на китайском.
Все это время я не рассказывала тебе о своей жизни. Когда ты был маленьким, я всегда думала о другом времени – когда ты станешь старше, чтобы ты смог все понять. Но так получилось, что мне не довелось ничего рассказать.
Я родилась в 1957 году в деревне Сигулу провинции Хэбэй. Твои бабушка и дедушка вышли из бедных крестьянских семей, и у них осталось очень мало родственников. Через несколько лет после моего рождения в Китай пришел Великий голод, когда умерло более тридцати миллионов человек. Мое первое воспоминание: я просыпаюсь и вижу, как моя мать ест землю, чтобы наполнить свой живот и оставить последнюю горсть муки для меня.
Потом жизнь стала лучше. Сигулу славится своими бумажными фигурками чжэцзи, а моя мать научила меня, как делать бумажных животных и вдыхать в них жизнь. Это практическая магия, которой наполнена деревенская жизнь. Мы делали бумажных птиц, чтобы те отгоняли кузнечиков от полей, а также бумажных тигров, которые ловили мышей. На китайский Новый год мы с друзьями делали красных бумажных драконов. Никогда не забуду, как эти маленькие драконы стремительно проносились в небе над нашими головами, волоча за собой нити со взрывающимися хлопушками, отпугивающими дурные воспоминания прошлого. Мы очень это любили.
Затем в 1966 году началась Культурная революция. Сосед пошел войной на соседа и брат на брата. Кто-то вспомнил, что брат моей матери, мой дядя, уехал в Гонконг еще в 1946 году и стал там коммерсантом. Наличие родственника в Гонконге означало, что мы шпионы и враги народа, поэтому с нами нужно было бороться всеми возможными способами. Твоя бедная бабушка! Она не могла вынести этих оскорблений и бросилась в колодец. Затем какие-то парни с охотничьими мушкетами выволокли твоего дедушку в лес, и больше его никто не видел.
Так я осталась десятилетней сиротой. Единственным моим родственником был мой дядя в Гонконге. Однажды ночью я убежала из деревни и забралась в грузовой состав, идущий на юг.
Через пару дней в провинции Гуаньдун несколько человек поймали меня за воровство посевов с полей. Когда они услышали, что я пытаюсь добраться до Гонконга, то рассмеялись.
– Сегодня твой счастливый день. Мы занимаемся переправкой девочек в Гонконг.
Они спрятали меня под днищем грузовика вместе с другими девочками и перевезли нас через границу.
Нас привели в подвал и приказали стоять смирно и выглядеть умными и здоровыми, чтобы покупатели остались довольны. Семьи платили владельцу этого склада определенный взнос, приходили, чтобы посмотреть и выбрать одну из девочек для «удочерения».
Семья Цзинь выбрала меня, чтобы я заботилась об их двух мальчиках. Ежедневно я поднималась в четыре утра, чтобы приготовить завтрак. Я кормила и купала мальчиков. Я ходила по магазинам за едой. Я стирала белье и мыла полы. Я следовала за мальчиками и выполняла их распоряжения. По ночам меня запирали в чулан на кухне, где я спала. Стоило мне замешкаться или сделать что-то не так, меня били. Если мальчики делали что-то не так, меня били. Если меня заставали за изучением английского языка, меня били.
– Зачем тебе английский? – спрашивал меня господин Цзинь. – Ты хочешь пойти в полицию? Мы им расскажем, что ты незаконно перебралась в Гонконг с континента. Они с радостью посадят тебя в тюрьму.
Так я жила шесть лет. Однажды старуха, продававшая мне рыбу на утреннем рынке, отвела меня в сторону.
– Я знаю таких девочек, вроде тебя. Сколько тебе сейчас, шестнадцать? Однажды твой владелец напьется, посмотрит на тебя, притянет к себе, и ты его не остановишь. Жена узнает, и тогда ты поймешь, что такое ад. Тебе нужно вырваться из этой жизни. Я знаю, кто может помочь.
Она рассказала об американцах, которые хотят жениться на азиатках. Если бы я могла готовить, убираться и заботиться о своем американском муже, моя жизнь стала бы просто прекрасной. Это было моей единственной надеждой. Именно так я попала в каталог, где была написана вся эта ложь, а затем встретила твоего отца. Это совсем не романтическая история, но это моя жизнь.
В окрестностях Коннектикута мне было очень одиноко. Твой отец всегда был добр и ласков ко мне, за что я ему очень благодарна. Но никто меня не понимал, и я никого не понимала.
Но потом родился ты! Я была так счастлива, когда смотрела на твое лицо и видела тени моей матери, моего отца и самой себя. Я потеряла всю свою семью, всю деревню Сигулу, все, что я когда-то знала и любила. Но у меня был ты, и твое лицо доказывало, что все-все было настоящим. Я ничего не придумала.
Теперь у меня было с кем поговорить. Я научила бы тебя своему языку, и мы вместе бы воссоздали по крохам то, что я когда-то любила и потеряла. Когда ты сказал мне первые слова на китайском с тем же акцентом, что был у меня и моей матери, я проплакала несколько часов. Когда я сделала для тебя первых животных чжэцзи, а ты рассмеялся, я поняла, что в этом мире больше нет места беспокойству.