сноватым сиянием нашего Солнца, нашего прошлого.
– Хирото, – папа тряс меня за плечо, пытаясь разбудить. – Собирай вещи. Время пришло.
Мой маленький чемодан был готов. Мне оставалось положить в него личный набор для игры в го. Папа подарил его, когда мне исполнилось пять. Моим любимым временем дня с тех пор стало время игры в го.
Солнце еще не встало, когда мы с мамой и папой вышли на улицу. Все соседи высыпали из своих домов, также упаковав вещи, мы вежливо приветствовали друг друга под летним звездным небом. Как всегда, я посмотрел на Молот. Найти его было уже совсем несложно. На моей памяти астероид был ярчайшим объектом на небе, кроме луны, и с каждым годом он становился все ярче и ярче.
Прямо по середине улицы ехал грузовик с установленным в кузове репродуктором.
– Внимание, жители Куруме! Сохраняя спокойствие, пройдите к автобусной остановке. Там будет достаточно автобусов, чтобы довезти всех до станции, где вы сядете на поезд до Кагосимы. Запрещается пользоваться автомобильным транспортом. Дороги должны остаться свободными для автобусов эвакуации и автомобилей официальных лиц!
Семьи медленно потянулись вниз по тротуарам.
– Госпожа Маеда, – сказал папа нашей соседке, – давайте я понесу ваш багаж?
– Я очень признательна, – ответила пожилая женщина.
Через десять минут ходьбы госпожа Маеда остановилась и прислонилась к фонарю.
– Еще совсем немного, бабушка, – сказал я. Она кивнула, но ее дыхание перехватило настолько, что она не могла говорить. Я пытался подбодрить ее: – Вы ведь увидите в Кагосиме своего внука. Я тоже очень по нему скучаю. Вы сможете сидеть рядом с ним и со всеми нами на космических кораблях. Говорят, что места хватит всем.
Мама посмотрела на меня и одобрительно улыбнулась.
– Как нам повезло, что мы здесь оказались, – сказал папа. Он показал рукой на стройные ряды людей, идущих на автобусную остановку, на серьезных молодых людей в чистых рубашках и туфлях, на женщин в расцвете лет, помогавших своим престарелым родителям, на чистые, пустые улицы, где, несмотря на толпы народа, стояла тишина, никто не повышал голос громче шепота. Казалось, что тесная связь между всеми людьми – семьями, соседями, друзьями, коллегами – ощущалась в самом воздухе. Она была такой же невидимой и прочной, как шелковые нити.
Я видел по телевизору, что происходило в других местах по всему миру: кричащие мародеры бегали по улицам, солдаты и полицейские стреляли в воздух и периодически по толпе, горящие здания, груды мертвых тел, генералы, орущие перед яростными толпами, призывающие к мести за прошлые обиды даже во время конца света.
– Хирото, я хочу, чтобы ты это запомнил, – сказал папа. Он посмотрел вокруг, не в силах сдержать чувств. – Именно перед лицом опасности мы показываем нашу силу как единый народ. Пойми, что нас характеризует не одиночество каждого человека по отдельности, но сплетение взаимоотношений, объединяющее всех. Человек должен стать выше своих корыстных потребностей, чтобы все смогли жить в гармонии. Отдельный человек мал и немощен, но вместе, объединенная в одно целое, японская нация является непобедимой.
– Мистер Симидзу, – сказал восьмилетний Бобби. – Мне не нравится эта игра.
Школа находилась в самом центре цилиндрического жилого модуля, где защита от радиации была надежнее всего. В центре класса висел большой американский флаг, которому каждое утро все дети давали клятву верности. По бокам от американского флага в два ряда висели флаги поменьше, принадлежавшие другим государствам, чьи выжившие представители находились на борту «Подающего надежду». Слева в конце висит детский рисунок Хиномару, японского флага. Углы белой бумаги свернулись, и некогда ярко-красное восходящее солнце стало блекло-оранжевым солнцем заката. Я нарисовал его в тот день, когда поднялся на борт «Подающего надежду».
Я пододвинул стол к столу, где сидели Бобби и его друг Эрик.
– Почему тебе не нравится эта игра?
Между двумя мальчишками лежала разграфленная доска девятнадцать на девятнадцать клеток. На пересечениях линий были выложены черные и белые камешки.
Каждые две недели у меня был выходной, я не занимался своими обычными обязанностями по отслеживанию состояния солнечного паруса, а приходил сюда, чтобы дать детям какие-нибудь сведения о Японии. Иногда мне казалось это глупым. Чему я мог научить их, если мои смутные воспоминания о Японии ограничиваются лишь детскими годами?
Но другого выбора у меня не было. Все технические специалисты, которые вроде меня не являлись американцами, чувствовали, что наша обязанность состоит в участии в программах взаимного культурного обогащения в школе – рассказать другим все, что только возможно.
– Все камешки выглядят одинаково, – сказал Бобби, – и они не двигаются. Они какие-то скучные.
– А какая игра тебе нравится? – спросил я.
– Защитник от астероидов! – ответил Эрик. – Вот это классная игра. Там тебе нужно спасти мир.
– Я имею в виду не компьютерную игру.
Бобби пожал плечами:
– Шахматы, наверное. Мне нравится королева. Она такая мощная и отличается от всех остальных. Настоящая героиня.
– Шахматы – это игра коротких стычек, – сказал я. – Охват го намного шире. Здесь разворачиваются целые сражения.
– В го нет никаких героев, – упрямо твердил Бобби.
И я не знал, что ему ответить.
В Кагосиме негде было остановиться, поэтому все спали вдоль дороги в космопорт. На горизонте мы видели огромные серебряные эвакуационные корабли, сияющие на солнце.
Папа объяснил, что фрагменты, отколовшиеся от Молота, направлялись к Марсу и Луне, поэтому кораблям придется вывозить нас дальше в открытый космос, где мы окажемся в полной безопасности.
– Я хотел бы сесть у окна, – сказал я, представляя, как вокруг будут проплывать звезды.
– Ты должен уступить место у окна тем, кто младше тебя, – ответил папа. – Помни, что мы все должны чем-то жертвовать, чтобы выжить.
Мы сложили стену из наших чемоданов и завесили их тканью, чтобы хоть как-то защититься от ветра и солнца. Ежедневно к нам наведывались представители властей, чтобы раздать припасы и убедиться, что все хорошо.
– Сохраняйте спокойствие, – говорили они. – Мы знаем, что эвакуация движется очень медленно, но делаем все, что можем. Мест хватит всем.
Мы сохраняли спокойствие. Днем некоторые матери стали организованно проводить с детьми занятия, а отцы определили систему приоритетов, чтобы семьи с престарелыми родителями и маленькими детьми могли первыми подняться на борт, когда корабли будут наконец готовы.
Через четыре дня томительного ожидания заверения государственных представителей уже не звучали убедительно. Поползли слухи.
– Это корабли. С ними что-то не так.
– Строители наврали правительству, когда говорили, что все готово. Ничего не готово, и теперь премьер-министр просто боится признать правду.
– Я слышал, что готов всего один корабль, и на нем улетят только несколько сотен самых важных людей. Другие корабли – всего лишь пустые оболочки для отвода глаз.
– Они надеются, что американцы передумают и построят больше кораблей для своих союзников вроде нас.
Мама подошла к папе и прошептала что-то ему на ухо.
Тот покачал головой и остановил ее.
– Не говори так.
– Но ради Хирото…
– Нет! – Я никогда не видел папу таким злым. Он сделал паузу, проглатывая ком в горле. – Мы должны доверять друг другу и надеяться на премьер-министра и вооруженные силы.
Мама выглядела расстроенной. Я дотянулся и взял ее за руку.
– Я не боюсь, – сказал я.
– И это правильно, – сказал папа с облегчением, – нам нечего бояться.
Он взял меня на руки. Мне стало неловко, потому что он не делал этого с тех пор, как я был совсем маленьким. Папа показал на толпу тысяч и тысяч людей, стоявших вплотную друг к другу, насколько хватало глаз.
– Посмотри, сколько нас: бабушки, молодые отцы, старшие сестры, меньшие братья. Если мы все начнем паниковать и распространять слухи, то станем эгоистичными и неправыми. И многие люди пострадают. Мы должны знать свое место и всегда помнить, что есть более важные проблемы.
Мы с Минди медленно предавались любви. Мне нравилось вдыхать запах ее темных кудрявых волос: роскошных, теплых, щекотавших нос как море, словно свежая соль.
Потом мы лежали рука об руку, уставившись на мой потолочный монитор.
Там проигрывался зацикленный мною вид гаснущего звездного неба. Минди работала в навигации и записывала для меня видеопотоки высокого качества прямо из кабины экипажа.
Мне нравилось представлять, что это большой световой люк и мы лежим под самыми звездами. Я знал, что другие любят смотреть на своих мониторах фотографии и видео старой Земли, но на меня они производили удручающее впечатление.
– Как сказать «звезда» по-японски? – спросила Минди.
– Хоси, – ответил я.
– А как сказать «гость»?
– Окиакусан.
– Получается, мы хоси окиакусан? Звездные гости?
– Нет, так это не работает, – ответил я.
Минди любит петь, поэтому ей нравится, как звучат другие языки.
– Тяжело услышать музыку за теми словами, значения которых ты не знаешь, – однажды сказала она мне.
Родным языком Минди был испанский, но она помнила его еще меньше, чем я японский. Часто она выспрашивала у меня японские слова и вплетала их в свои песни.
Я пытался составлять для нее поэтические фразы, но, думаю, что не преуспел в этом.
– Вареваре ха, хоси но айда ни кияки ни ките. Мы пришли, чтобы стать гостями среди звезд.
– Есть тысячи способов составить фразу, – говорил папа, – каждый подходит для своей определенной цели.
Он говорил мне, что наш язык полон нюансов и мягкой грации, каждое предложение могло быть поэмой. Язык таил в себе секреты, невысказанные слова были настолько же значимы, насколько и высказанные, контекст скрывался в контексте, слой накладывался за слоем, как сталь в самурайских мечах.