– Рин, – мужчина обратился к моей матери по имени и запнулся. Этот один короткий слог вместил сожаление, влечение и довольно сложное прошлое.
– Это доктор Гамильтон, – сказала мне мама. Я кивнул и протянул ему руку для рукопожатия. Так делали все американцы в телевизоре.
Доктор Гамильтон немного поговорил с мамой. Она начала плакать, а доктор Гамильтон принял нелепую позу, как будто хотел обнять ее, но не смел.
– Ты останешься с доктором Гамильтоном, – сказала мне мама.
– Что?
Она взяла меня за плечи, наклонилась и посмотрела мне в глаза.
– У американцев на орбите секретный корабль. Это единственный корабль, который смог взлететь в космос, прежде чем началась война. Корабль спроектировал сам доктор Гамильтон. Он… мой старый друг, он может взять на борт еще одного человека. Это твой единственный шанс.
– Нет, я никуда не полечу.
В конце концов мама открыла дверь, чтобы уйти. Доктор Гамильтон крепко держал меня, хотя я пинался и кричал.
И все мы очень удивились, когда за открытой дверью увидели моего папу.
Мама залилась слезами.
Папа обнял ее. Я никогда не видел, чтобы он ее обнимал. Это казалось очень американским поступком.
– Прости, – сказала мама. Она плакала и все время повторяла: «Прости».
– Все хорошо, – сказал папа. – Я все понимаю.
Доктор Гамильтон отпустил меня. Я подбежал к родителям и вцепился в них крепко-крепко.
Мама посмотрела на папу, и этот взгляд вместил целую бездну смыслов.
Лицо папы смягчилось, будто ожила восковая статуя. Он вздохнул и посмотрел на меня.
– Ты ведь не боишься, правда? – спросил папа.
Я замотал головой.
– Тогда тебе можно отправляться в путь, – сказал он. Он посмотрел в глаза доктора Гамильтона. – Спасибо, что заботитесь о моем сыне.
Мы с мамой с удивлением посмотрели на него.
Одуванчик
На холодном осеннем ветру
Далеко развеял семена.
Я кивнул, делая вид, что все понял.
Папа обнял меня, быстро и отчаянно.
– Помни, что ты японец!
И они ушли.
– Что-то пробило парус, – сказал доктор Гамильтон.
В тесном помещении собралось только высшее командование и мы с Минди, так как нам уже все было известно. Не стоило сеять панику среди людей.
– Дыра приводит к крену корабля, мы сбиваемся с курса. Если дыру не залатать, разрыв будет расти, и парус полностью выйдет из строя. «Подающий надежду» будет дрейфовать в открытом космосе.
– Есть способ его починить? – спросил капитан.
Доктор Гамильтон, который был для меня как отец, покачал своей седой головой. Я никогда не видел его настолько подавленным.
– Разрыв находится в нескольких сотнях километров от основания паруса. Уйдет немало дней, чтобы добраться до этого места, потому что невозможно передвигаться слишком быстро вдоль поверхности паруса – риск еще одного повреждения чересчур велик. А к тому времени, как кто-то туда доберется, разрыв станет критично большим, чтобы его можно было устранить.
Что тут поделаешь. Все пройдет.
Я закрыл глаза и представил наш парус. Пленка настолько тонка, что если ее коснуться слишком грубо, она порвется. Однако мембрана отличается сложной системой сгибов и раздвижных опор, которые придают парусу прочность и натяжение. Будучи еще ребенком, я наблюдал, как его раскрывают в космосе, и он напомнил мне те оригами, что делала моя мать.
Я представил, как цепляю привязной трос к подмосткам опор и скольжу вдоль поверхности паруса словно стрекоза, перелетающая низко-низко над озерной гладью.
– Я могу добраться до нужного места за семьдесят два часа, – сказал я.
Все обернулись, чтобы взглянуть на меня.
Я объяснил свою мысль:
– Я знаю последовательности опор, так как отслеживал их состояние всю свою жизнь. Я смогу найти кратчайший путь.
Доктор Гамильтон колебался:
– Эти опоры никогда не были предназначены для подобных маневров. Я даже не планировал такого.
– Тогда будем импровизировать, – сказала Минди. – Мы же, в конце концов, американцы. Мы никогда не сдаемся.
Доктор Гамильтон взглянул на нее:
– Спасибо, Минди.
Мы планировали, спорили, кричали друг на друга и работали всю ночь.
Восхождение по кабелю от жилого модуля до солнечного паруса было длинным и трудным. Оно заняло практически двенадцать часов.
Я просто покажу вам, как я выглядел, на примере второго иероглифа моего имени:
То есть «парить высоко». Видите этот ключ иероглифа слева? Это я, пристегнутый к кабелю, из моего шлема торчат две антенны. На спине – крылья. Вообще-то в моем случае – это ускорительные ракеты и дополнительные топливные баки, чтобы я летел все вверх и вверх до огромного отражающего купола, который закрывает собой все небо, – до легкого, как паутина, зеркала солнечного паруса.
Минди переговаривалась со мной по радиоканалу. Мы рассказывали друг другу анекдоты, делились тайнами, говорили о том, чем планируем заняться в будущем. Когда нам не о чем стало говорить, она начала петь, чтобы помешать мне заснуть.
– Вареваре ха, хоси но айда ни кияки ни ките.
Однако путь наверх был еще простым. Путь вдоль паруса по целой сети опор до места разрыва – гораздо более трудная задача.
Прошло тридцать шесть часов с тех пор, как я покинул корабль. Голос Минди звучал уставшим, ослабевшим. Она то и дело зевала.
– Спи, родная, – шептал я в микрофон. Я так устал, что мечтал сомкнуть веки хоть на секунду.
Я иду по дороге теплым летним вечером, рядом мой отец.
«Мы живем в стране вулканов и землетрясений, тайфунов и цунами, Хирото. Наше существование всегда было связано с огромными рисками, ведь мы зажаты на тонком слое поверхности этой планеты между бушующим под нами пламенем и ледяной пустотой у нас над головами».
И снова я совсем один в своем скафандре. Моя мгновенная потеря концентрации привела к тому, что я ударился рюкзаком об одну из поперечин паруса, практически потеряв топливный бак. Я вовремя успел его схватить. Масса моего оборудования была облегчена насколько возможно, чтобы я двигался быстро, поэтому возможности ошибаться попросту не было. Я не мог позволить себе что-либо потерять.
Я попытался стряхнуть с себя сон и продолжить движение.
«Однако осознание приближения смерти, красоты, присущей каждому мгновению, позволяет нам переносить все трудности. Моно но-аварэ, сынок, – это сопереживание вселенной. Это душа нашего народа. Она позволила нам пережить Хиросиму, пережить оккупацию, пережить лишения и вероятность полного уничтожения и при этом не впасть в отчаяние».
– Хирото, просыпайся! – отчаянно взывал голос Минди. Я дернулся и проснулся. Сколько я уже не спал? Два дня, три, четыре?
Последние пятьдесят километров моего пути я не должен держаться за опоры паруса и полагаться только на ракеты, двигаясь без какой-либо привязи вдоль поверхности паруса, когда все вокруг движется со скоростью в несколько долей от скорости света. Голова кружилась от одной только мысли об этом.
И снова рядом мой отец, плывет в космосе под парусом. Мы играем партию в го.
«Посмотри в юго-западный угол. Ты видишь, что твоя армия разделена надвое? Мои белые камни скоро окружат и захватят всю твою группу».
Я посмотрел, куда он показывал, и увидел действительно тяжелую ситуацию. Там был зазор, который я упустил. То, что я воспринимал целой армией, на самом деле было двумя отдельными группами, а посередине – дыра. Необходимо было срочно закрыть зазор своим следующим камнем.
Я отогнал от себя это видение. Мне нужно все закончить, а потом можно и поспать.
Передо мной – дыра в порванном парусе. С той скоростью, с которой мы движемся, даже мельчайшая пылинка, не остановленная ионными полями, может привести к полному хаосу. Неровный край дыры легонько колышется в космосе из-за солнечного ветра и радиационного давления. Хотя каждый фотон очень мал и незначителен, даже не обладает массой, все вместе они могут приводить в движение парус, размерами своими подобный небу, а вместе с ним и тысячу человек.
Вселенная чудесна.
Я поднял черный камень и приготовился заполнить зазор, чтобы объединить свои армии в одну.
Камень превратился обратно в ремкомплект из моего рюкзака. Я маневрировал рулевыми микродвигателями, пока не подобрался прямо к дыре в парусе. Через дыру я увидел звезды, что были над нашими головами, – те звезды, которые никто на корабле не видел уже многие годы. Я смотрел и представлял, что около одной из них человечество однажды объединится в новый народ, восстановится после своего практически полного исчезновения и снова будет процветать.
Тщательно, очень тщательно я наложил заплату на дыру и включил сварочную горелку. Я провел горелкой по дыре, чувствуя, как заплата расплавляется и сваривается с углеводородными цепочками пленки паруса. Когда все будет готово, я распылю на нее атомы серебра, чтобы получился блестящий отражающий слой.
– Я работаю, – сообщил я в микрофон. И услышал приглушенные шумы радости на заднем плане.
– Ты герой! – сказала Минди.
Я представил себя гигантским японским роботом из манги и улыбнулся.
Горелка зашипела и выключилась.
«Смотри внимательно! – сказал папа. – Необходимо сделать следующий ход так, чтобы закрыть эту дыру. Однако ты уверен, что хочешь именно этого?»
Я потряс топливный бак, подсоединенный к горелке. Ничего. Именно этим баком я ударился об одну из поперечин паруса. Должно быть, удар привел к течи, поэтому топлива было недостаточно, чтобы заделать дыру. Заплата тихо колыхалась, только наполовину закрыв дыру.
– Возвращайся немедленно, – сказал доктор Гамильтон. – Мы восполним топливо и попытаемся снова.
Я очень устал. Как бы я себя ни погонял, я не смогу добраться сюда так же быстро. А к тому времени, кто знает, насколько расширится дыра?! Доктор Гамильтон тоже это понимает. Он просто хочет вернуть меня под защиту корабля, в тепло.