— Агромадная шинель! На великана шилась — мне впору.
Бумбараш тоже оглядел Рыжего — шинелька выше колен — и спросил:
— Махнемся?
Взяв из рук Рыжего шинель, Бумбараш вслух прочел на воротнике фамилию ее владельца — теперь уже бывшего.
— Зап-ла-тин! — Потом стукнул командира легонько по плечу и добавил: — Бывай, Заплата!
— Бывай!
И закадычными дружками они разошлись в разные стороны, оба довольные друг другом.
— Эй! — услышал через некоторое время Бумбараш.
Обернулся. Заплатин был уже далеко, но возвращался обратно.
— Тут чего-то в кармане?! Возьми! — каким-то странным хрипловатым голосом говорил он.
— А выкинь! — ответил Бумбараш и пошел дальше.
— Стой! — выкрикнул Рыжий.
Бумбараш снова обернулся.
Рыжий торопливо приближался к нему догоняя. В одной руке у него был наган, наставленный на Бумбараша, в другой — кисет.
— Захара На-за-ровского кисет? Где взял? Руки за спину! Контра!
Бумбараш хотел было объяснить, кто он и откуда, но рыжий командир смотрел на него глазами, горевшими такой дикой ненавистью, что Бумбараш смолчал, решив, что лучше держать ответ перед самым главным.
— Иди, иди, гад!
Бумбараш поднял вверх руки и пошел впереди рыжего командира, подталкиваемый в спину стволом нагана.
У крыльца штаба была привязана породистая лошадь; рядом лежало седло. На ступеньках сидел пожилой усатый красноармеец и штудировал толстый том «Капитала».
— Два, два… Два фактора товара-товара… Потребительская-потребительская стоимость… Два фактора товара… потребительская…
К нему приближался с поднятыми над головой руками Бумбараш. Красноармеец вскочил.
— Куда?
— Не видишь, Совков? — строго сказал рыжий командир. И с издевательской ухмылкой разъяснил бестолковому, с его точки зрения, часовому: — К председателю отдела Военного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами!
Часовой преградил ему путь.
— Стой! Совещаются, товарищ командир! Посторонних — не велено!
— С каких это пор, Совков, преступник является для трибунала посторонним? — спросил Рыжий с издевательской ухмылкой.
Часовой Совков был непреклонен.
— У товарища председателя — уполномоченный Особого отдела Южного фронта. Видишь, какой конь?
— Сам ты конь! У меня дело повышенной важности! — Рыжий командир подтолкнул наганом Бумбараша: — Покарауль преступника, забегу доложить! Да смотри, чтоб не убег!
— Пуля моя кого хочешь догонит, — ответил часовой. — Давай проходи. Да узнай, сколько часов натикало!
Не поворачивая головы, Бумбараш зорко огляделся.
Ворота во двор штаба приоткрыты. За баней начинается кустарник — до самого леса.
На стене Трибунала висит плакат — «Смерть белобандитам!!!»
Бумбараш прочел, вздохнул.
— Пойди теперь докажи, что шинель та не моя.
— Пуля докажет, — ответил Совков, не отрываясь от «Капитала».
Бумбараш ударил себя в грудь.
— Да я же свой! Наоборот — даже от бандитов пострадавший! — он стал показывать Совкову верхнюю часть щеки, заплывшую от удара Гаврилы синим пятном.
Но это на Совкова впечатления не произвело.
— Трибунал разберется!
Шаг за шагом, потихоньку-полегоньку Бумбараш подобрался к Совкову поближе.
— А чего ты, хлопец, читаешь?
— «Капитал»! — гордо ответил Совков и тряхнул книгой. — «Капитал» Карла Маркса…
— Ага! — понимающе сказал Бумбараш.
— Вот смотри, — подвинулся к нему Совков и принялся агитировать: — Самообразовывайся, как я! Ученые таблицы пропускаю, а в пролетарскую суть вникаю… ясно?
— А где та суть? — прикинулся дурачком Бумбараш.
— Да вот, смотри, елки-моталки!
Бумбараш склонился над книгой — чуть ли не уткнулся носом в страницу, поднес ладонь к глазам, будто протирая веки, но, вдруг выпрямившись, ударил своего конвоира ногой в живот.
Совков взвизгнул, выронил винтовку, схватился обеими руками за живот.
…Бумбараш оказался в стекле командирского бинокля уже возле самой опушки. Было видно, как заячьими прыжками, петляя, он несся к лесу. По нему стреляли.
Лес чередовался с зеленеющими полянами и кустами березняка. Петляя, Бумбараш продолжал бежать по лесу, хотя выстрелы стихли. От испуга и отчаяния он ничего не видел перед собой.
Врезался в дерево.
Метнулся в сторону.
Спотыкается, падает.
Он сидит на свежей траве. Видит на ноге веревку, о которую споткнулся. Тянет веревку к себе, сматывает. На другом конце — землемерский колышек. Бумбараш вынимает его из веревочного узла, растягивает узел в широкую петлю.
Потом он смотрит через петлю на мир… Всовывает голову в петлю. Замирает…
Доносится романс:
В белом платье с причудливым бантом
У окна, опустив жалюзи,
Я стояла с одним молодым адъютантом,
Задыхаясь, шептал он: «Зизи…»
На траве под березой граммофон; шипя, вертится пластинка.
Женский голос:
И на чем-то настаивал мило.
Был он в меру застенчив и храбр.
И тогда я сама, я сама потушила
Надоевший уже канделябр.
Как приятны интимные встречи!
Как приятна любезная речь!
Но тушите, тушите, пожалуйста, свечи,
Если пламя хотите зажечь!
Посреди леса на поляне поставлена ванна. В облаке взбитой мыльной пены белеют оголенные плечи Софьи Николаевны, бандитской атаманши. Парикмахер (из бандитов) колдует над ее прической, под ванной раскочегаривает огонь бандит-истопник.
Неподалеку важно полулежит в мягком кресле Гаврила Полувалов. Он встает и, подойдя к ванне, шепчет что-то приятное на ухо Софье Николаевне.
Будто мотылька к пламени свечи, тянет Бумбараша к людям. Он выходит из-за деревьев. Ступает осторожно, загипнотизированно движется мимо Софьи Николаевны. Гаврила замечает его, узнает, вскрикивает:
— Он! Красный! С моим синяком!
Бандиты хватаются за винтовки.
— Господа! Одну минуточку! — с радостным азартом приговаривает Софья Николаевна. — Я сама! Эта дичь — моя!
Ей подают кольт, и она прицеливается.
Бумбараш убегает, петляя и озираясь. После каждого выстрела он подпрыгивает, на лице жалкая улыбка.
Стреляет одна лишь Софья Николаевна. Бандиты стоят вокруг. Ближе всех к ней — Гаврила, он кричит:
— Сонечка, он же уйдет!
Софья Николаевна стреляет неважно, и Гаврила помогает ей целиться.
— Левее, левее! Еще, еще!
— Мешаете, Гавриил! — капризно говорит она.
Бумбараш увертывается от пуль.
Он взбегает на бугор, скатывается вниз, в заросли густого кустарника. Спасен!
Бумбараша по-прежнему тянуло к пахнущему дымом человеческому жилью.
Но деревни он обходил кружным путем, боясь неожиданных встреч.
Тянуло его и к дорогам, но как только он видел красноармейский обоз, то загнанным зайцем убегал в овраги.
Видел издали роту белогвардейцев, видел бандитов и ландо Софьи Николаевны и однажды даже заприметил на шляху рыжечубого младшего командира Заплатина. Или это ему со страху показалось?
Услышав на дороге отдаленный конский топот, Бумбараш свернул в цепкие густые заросли гусиной лапки. Убегал. Несся. Ободрал лицо.
Вдруг лес кончился, как бы отступив перед большим холмом. На нем была построена ветряная мельница, окруженная бревенчатым частоколом. Посреди двора стояла хата мельника, крепкая, основательная. Хата как хата, только над ее крышей почему-то был вывешен на жерди белый мучной мешок.
В лесу заржал конь.
Бумбараш решился. Он бесшумно приоткрыл калитку, шмыгнул во двор. Там он нашёл большой густой куст и притаился среди веток и листьев.
Только успел устроиться понеприметнее, как из хаты вышел маленький сморщенный старичок, весь седой и легкий. Настоящий дед-лесовик!
Старик мельник идет по двору с чашкой свежего сотового меда. Очень захотелось Бумбарашу медку!
Выйти к мельнику? Или сидеть, не шевелиться? Бумбараш был в нерешительности…
В ворота сильно стучат. Старик мельник семенит через двор, отодвигает засов.
Въезжают подводы с бандитами и ландо с граммофоном и Софьей Николаевной. Подводы скрипят под тяжестью наваленных на них тюков, чемоданов, узлов, ящиков.
Бумбараш не шелохнется. Притаился в кустах.
Подводы останавливаются перед хатой мельника. Гаврила, спрыгнув с облучка, спрашивает:
— Мешок давно вывесил?
— Не очень, — хихикнул почему-то старик.
— Что — красный с синяком? — допытывался Гаврила.
Старик мельник, не ответив Гавриле, кинулся с учтивым вопросом к Софье Николаевне:
— Извольте, мадам, сразу подать иль на десерт?
— В погребе красный? — спросила Софья Николаевна.
— Где ж ему кукарекать? — улыбнулся старик мельник.
— Сперва разгрузим, — сказала Софья Николаевна, — а свести знакомство — успеем!
Обвешанные оружием бандиты стояли вокруг, прислушиваясь к их разговору.
Софья Николаевна сказала:
— Складывайте, ребятки, богатство. Что стоите?
,Добыть небось было потяжелее, чем сгрузить?
Бандиты загасили цигарки, спрятали их в картузы и шапки и, поплевав на ладони, взялись стаскивать с телег награбленное добро.
— Чего привезли-то? — осведомился старик,
— Приданое, — засмеялась Софья Николаевна. — Буду после войны выходить замуж за какого-нибудь графа или губернатора. На всю жизнь обувью и мануфактурой обеспечена!
— Ежели раньше не пропьем, — заулыбался один из бандитов, взваливая на спину тюк.
— С поезда богатство, что ли? — поинтересовался старик мельник.
— С поезда, — важно кивнул Гаврила. — Пикнуть не успел, как под откос спустили.
— Живу в глухомани, — жаловался старик, — даже не ведаю, какая власть в уезде. Белая или красная?
— Какая б ни была власть — лишь бы питья и любви всласть, — хохотнул бандит
Когда бандиты подтащили к хате мешки и тюки с награбленными вещами, старик мельник ловко подсунул крюк под карниз стены, зацепил за край доски и потащил в сторону.