Остается ждать и надеяться, что какой-нибудь интересный разговор состоится не где-нибудь на стороне, а именно в этих стенах. Так оно и будет, так должно быть, потому что Захаров, по рассказам дочки, все важные переговоры и встречи проводит не в офисе, а в загородном особняке. То ли привычка у него такая, пагубная. То ли в основе всего деловой расчет: партнеры по бизнесу становятся сговорчивее от близости чудесной природы и от хозяйского хлебосольного гостеприимства.
Через десять минут Дашка повесила огнетушитель на гвоздь и вышла из кладовки.
Глава тринадцатая
Дядя Миша, завернув в крошечную комнату через стенку от кухни, уселся за маленький письменный стол, больше похожий на школьную парту. Развернул районную газету, пробежал взглядом заголовок первополосной корреспонденции: «Отмороженная». Ниже врезка, набранная жирным шрифтом: «Молодая аферистка залезла в постель сразу к обоим кандидатам в мэры нашего города. Кандидаты называют эту историю гнусной провокацией конкурентов. Только каких? В этом пытался разобраться наш специальный корреспондент».
Шубин погрузился в чтение, послюнявив палец, перевернул страничку, нашел продолжение материала на второй полосе. Но тут заиграла мелодия мобильника.
На проводе оказался сам Павел Митрофанович Постников, он же Постный. Местный авторитет звонил Шубину так редко, что дядя Миша, заволновавшись, поднялся из-за стола и едва не вытянулся в струнку, как солдат на плацу перед генералом.
— Я чего позвонил, — сказал Постный после невнятного приветствия. — Хочу узнать две вещи. Первое: пацаны Толи Гребня больше на тебя не наезжали?
Дядя Миша посмотрел на свое отражение в зеркальце, висевшим на противоположной стене у двери. Кровоподтеки и синяки почти сошли, а вот почки еще побаливали.
— Слава богу, никого не было, — отозвался Шубин.
— Странно… Значит, спокойно работаете? Не слышу?
— Ну… Вроде бы.
Только вчера Шубин передал человеку Постникова тысячу долларов в счет долга. И теперь был уверен, что о деньгах авторитет не напомнит еще неделю. Это как минимум. А дальше можно будет еще вола покрутить, сунуть долларов двести, а остальное, мол, позже. Наличных и вправду оставалось кот наплакал, но пару недель можно как-то перекрутиться. А в начале следующего месяца в районе, если верить все той же газете, будут проводить выездное совещание областного масштаба. На молочный завод, что в десяти верстах отсюда, понаедет много народа, какие-то профсоюзные деятели и специалисты производственники. Чуть ли не из самой Москвы делегация ожидается.
Совещание продлится не менее десяти дней, в городе уже все гостиницы забронированы. Вот тогда можно будет собирать дензнаки прямо у дорожной обочины. Дядя Миша договорился с двумя шашлычниками молдаванами, чтобы выставить мангалы прямо перед «Ветерком». Клиент валом повалит, а к концу месяца, на Шубине даже копеечного долга не останется.
— И еще я хочу знать, какой сегодня день недели? — Постный говорил нараспев, верный признак, что встал он сегодня не с той ноги. — Не слышу?
— С утра вроде бы среда.
— А мы договаривались, что всю сумму целиком ты отдашь во вторник. Еще прошлой недели. Ты что это на старости лет динаму крутишь? Основным что ли заделался? Не слышу?
— Я все верну. С процентами…
Шубин не успел договорить, потому что Постный оборвал его.
— Проценты — это само собой. Но ты знай, дуралей, что с сегодняшнего дня я твою паршивую задницу больше прикрывать не стану. Появятся люди Гребня, разбирайся с ними сам. А, не слышу?
Запикали короткие гудки, дядя Миша опустился на стул. Сердце защемило. Он стал прикидывать, у кого бы занять хотя бы сотни три на пару недель. Повар Рифат может одолжить, у него всегда копейка водится. Но мужик он прижимистый, а после того случая, когда по репе огнетушителем схлопотал, и вовсе в последнего жлоба превратился. Можно еще одолжиться у знакомого мужика с рынка. Но тот много не даст. И еще есть шанс у Дашки деньги выпросить. Наверняка откажет, но попытка не пытка.
Шубин не довел мысль до конца, взгляд упал на конверт без марки с казенными колотушками. Вместо обратного адреса только название области, буквы ИТУ, а дальше длинный номер с дробью.
Дядька, отрывая от конверта полоску бумаги, думал, что не иначе как племянник пригнал весточку. Но раз так, почему адрес не Колькиной рукой написан и вместо почтовой марки казенный штемпель «оплачено». На стол выпорхнул сложенный вдвое листок серой бумаги. Дядя Миша начал читать строчки машинописного текста, но буквы почему-то расплылись перед глазами, на бумагу упала водяная капля, а руки затряслись.
Едва справившись с собой, Шубин шагнул к двери, задвинул щеколду и, чувствуя, что пол уходит из-под ног, снова упал на стул. Пару минут он сидел неподвижно, потом нашел в себе силы взять в руки казенное письмо.
«Доводим до Вашего сведения, что Шубин Николай Сергеевич скончался и медицинской части ИТК в результате двухсторонней пневмонии, отягощенной почечной недостаточностью и мышечной дистрофией…» Дальше читать еще страшнее. Кольку схоронили на кладбище при зоне. «Доступ к могиле могут получить близкие родственники покойного с согласия администрации исправительно-трудового учреждения. Начальник колонии подполковник А. Ефимов, врач В. Дьяченко». Подписи и круглая колотушка.
Когда в комнату постучали, Шубин спрятал конверт и письмо в ящик стола. Шаркающей походкой добрел до двери, показалось, что за последние десять минут он постарел на десять лет. Открыв щеколду, он впустил в комнату Дашку. Вернувшись к столу, Шубин сел на стул, попытался взять газету, но руки вдруг затряслись. Он спрятал ладони под столешницей, чтобы Дашка не заметила этой предательской слабости.
— Чего ты хотела? — Шубин старался, чтобы голос звучал ровно. — А то я спешу. Еще на рынок надо за мясом.
Он решал про себя: оглушить Дашку этой ужасной новостью прямо сейчас или повременить. Лучше не откладывать. Держать в себе такое горе он не сможет. И от Дашки скрыть правду не имеет права. Но, с другой стороны, и торопиться некуда. Кольку уже схоронили… И все же надо сказать. Обязательно. И прямо сейчас. Это трудно, очень трудно, но иначе нельзя.
— Я тебя в коридоре хорошо не разглядела, — Дашка жевала резину и, прищурившись, разглядывала дядьку. — А ты чего это такой? Будто с перепоя?
— Радости нет, чтобы пьянствовать, — через силу ответил Шубин. — Выдумываешь всякие глупости: с перепоя.
— Просто лицо отечное и глаза слезятся.
— Лицо отечно — потому что отекло. А глаза слезятся…
Дальше Шубин не мог придумать и замолчал.
— Ладно, проехали. У меня только один вопрос, — выпалила Дашка. — Если мне понадобиться еще одна неделя, отпустишь? Я позже отработаю.
— Отпущу, Даша, — кивнул дядька. — Конечно, отпущу.
— Ну, тогда спасибо. Что-то ты сегодня добрый. Подозрительно добрый. Только сильно не похмеляйся. Знай меру.
Дашка выскочила на кухню, оттуда на заднее крыльцо и по тропинке прямиком к остановке. Она успеет к автобусу, потому что в запасе еще минут пять. На ходу Дашка гадала, что это приключилось с дядей Мишей. Он сам не свой, будто пыльным мешком прибитый. Наверняка вчера наклюкался до чертиков и рассказывать не хочет. В воспитательных целях. Автобус подошел, Дашка вскочила на ступеньку, забыв о дядькином пьянстве.
До элитного поселка, где стоял особняк Захарова, всего полчаса езды и четверть часа ходу.
Эту ночь Кот провел в новой квартире Димона. Вчера в ресторане бурного веселья почему-то не получилось. Ошпаренный все подливал в рюмки, подзывал метрдотеля, через него заказывал лабухам новые песни. Кот много ел и много пил, но почему-то жратва была перстной, как баланда, а водяра не брала. Две шлюхи, которых Димон подманил к столику, оказались изысканно вежливыми и эрудированными, даже между делом помянули Северянина и Бродского. Когда долбанули по бутылке шампанского, перешли на глаголы и междометия. Костян, оглушенный музыкой, молчал и о чем-то раздумывал.
Димон, уже не пытавшийся его растормошить, заплатил девочкам за потраченное время, крикнув мэтра, бросил на стол деньги. И предложил прикончить жалкий огрызок вечера у него дома. За столом в гостиной приговорили еще одну бутылку, за пустыми разговорами засиделись за полночь. И разошлись по разным комнатам.
Костян проснулся рано. Окно спальни для гостей, где он ночевал, выходило на восток. Кот открыл балкон, вышел на воздух и закурил. Он долго наблюдал, как багровый солнечный диск поднимается над Москвой, а на проспекте с каждой минутой прибывает автомобилей.
На мягкой круглой кровати, похожей на вертолетную площадку, он, как ни странно, спал плохо. А сон оказался таким реалистичным и страшным, что лучше бы Кот вообще не засыпал. Приснилось, что он еще на зоне, сидит у постели Кольки. Впрочем, догадаться, что это именно Колька, довольно трудно. Лицо и грудь человека неумело наспех обмотано бинтами, на которых запеклась кровь и какая-то вонючая мазь, похожая на дерьмо. Колька пытается что-то сказать, но вместо слов из груди выходят только глухие стоны и коровье мычание.
У изголовья кровати стоит Чугур в кителе, перепачканном краской. Он сосредоточен и деловит, в одной руке держит раскрытый блокнот, другой рукой что-то записывает на бумаге. Не иначе как Колькино мычание. Наконец, засовывает блокнот в портфель из свиной кожи, и, выдерживая паузы между словами, говорит: «Похоже, откидывается твой друг. Жаль. Он был хорошим парнем, но сам все испортил. Ты же понимаешь, о чем я?»
Костян тупо кивает головой, мол, понимаю, хотя на самом деле ни хрена не может понять. «Все, что Шубин сказал сейчас — очень важно, — продолжает кум. — Я протокол состряпаю, по форме, как положено. А ты, как освободишься, придешь подписать. Уже завтра бумаги наверх уйдут. Там очень интересуются этим делом». «У вас китель испачкан, гражданин начальник», — говорит Кот. «Что китель? — морщится Чугур. — Всего-навсего тряпка с погонами. Есть в жизни вещи поважнее. Сейчас не до этого».