Блин, у Жлоба не только с мозгами проблемы, у него и словарный запас, как у последнего педика. Только задница, задница… Другим словам не научился. Тьфу, и этот фокус с сигаретой не получился. Куба стал раздумывать, что же делать дальше.
Он подошел к вентиляционной трубе, наклонившись, глянул в темноту и отпрянул. Из трубы с шипением вырвался столб пламени, какой высокий, что моментом осветил асфальтовую площадку автомобильной стоянки, кусок шоссе и все пространство вплоть до леса. Обожгло лицо грудь, вспыхнули брюки. Не помня себя, Куба закричал в голос, побежал к краю плоской крыши. Поскользнулся и упал, но тут же вскочил на ноги и закричал еще громче. Он потерял ориентировку в пространстве, не знал куда бежать, что делать, где искать спасения.
Дядя Миша пришел в себя от каких-то диких нечеловеческих криков, способных поднять из могилы покойника. Шубин лежал в мокрой траве на дне неглубокой канавы, он промерз до костей, голова раскалывалась от боли, а ноги онемели. Кажется, стояла ночь, небо оставалось темным, но вокруг светло, как днем. Выглянув из своего укрытия, Шубин и сам захотел закричать, но сдержал крик. Вся крыша закусочной была объята пламенем, горело и внутри, и жар был такой, что трескались витринные стекла.
На краю крыши стоял человек, объятый пламенем, он истошно кричал, но слова выходили неразборчивые. Человек спрыгнул вниз с четырехметровой высоты и, кажется, неудачно приземлился, видно, сломал ногу. Дважды он пытался встать и снова падал на асфальт. Другой человек накинул на бедолагу то ли кусок брезента, то ли шерстяное одеяло. На шоссе остановился «жигуленок», водитель побежал к закусочной.
Оттолкнувшись руками от земли, Шубин попытался подняться на ноги, но снова оказался на земле, голова закружилась, будто он каким-то чудом оказался на детской карусели, которая разгонялась, крутилась все быстрее. И снова мир погрузился в темноту.
В салоне «опеля» стояла нестерпимая вонь. К запаху бензина и солярки примешивался тошнотворный дух подгоревшего мяса и еще какой-то запах, отвратительный, непередаваемый словами, от которого выворачивало наизнанку. Плохо соображая, что делать дальше, куда рулить, Жлоб решил, что без врача все равно не обойтись, но вести лучшего и единственного друга в районную больницу — это все равно, что его, а заодно и себя, прямиком на кичу отправить.
Врачи обязаны сообщать ментам о таких делах. Едва Кубу обследуют в приемном покое, завалится дознаватель. И начнется такая канитель, что тошно станет. К тому моменту, когда Кубу положат на операционный стол или куда там кладут обгоревших людей, менты пробьют насчет пожара в закусочной, поговорят с Шубиным, если он жив. А он наверняка жив, потому что такие типы легко не подыхают. И хрендец на ровном месте. Кубу отправят в тюремную больничку, а Желабовского прямой наводкой в СИЗО, в тухлую камеру на тридцать рыл.
Углядев указатель и жестяной щит на столбе, Жлоб резко вывернул руль, съехал с трассы и погнал «опель» по дороге через лес. В дачном поселке Масловка жил Николай Николаевич Кучушев, знакомый доктор из районной больницы. Пару раз он штопал Жлоба, когда его порезали ножом какие-то залетные отморозки. И Кубе тоже как-то помогал. Хороший мужик. Главное, цену не ломит, берет по-божески. И умеет держать язык за зубами.
Глава четвертая
Мобильник зазвонил в тот момент, когда, вцепившись мертвой хваткой в руль, Жлоб на темной узкой дороге разогнал тачку до девяноста километров. Пришлось сбавить газ. Услышав голос Постникова, Жлоб поморщился. Как некстати этот разговор именно сейчас.
— Ну, где вы пропали? — выпалил Постный. — Какого хрена не звоните? Я жду как опущенный, а ты язык проглотил.
— Вот как раз хотел, — пролепетал Жлоб.
Но Постников не стал слушать.
— Или вы стали настолько крутыми, что и докладываться не надо?
— Да, Павел Митрофанович, — невпопад ответил Жлоб, он не успевал следить за темной дорогой.
— Что «да»? Крутыми, мать вашу заделались?
— То есть, нет, Павел Митрофанович.
— Что ты ладишь: Пал Митрофаныч? Говори, как дела?
— Все плохо. Куба обгорел. Сильно очень. Когда вспыхнул огонь, он оказался рядом… Сейчас его к доктору везу. К Кучушеву на дачу.
— Я не о здоровье Кубы спариваю, — заорал Постный. — Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?
— Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.
— Ну, с этого и надо было начинать, — тон Постникова смягчился. — Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.
— Все понял, — отозвался Жлоб.
Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сидение и увеличил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.
— Шестьсот долларов, — громко и внятно сказал с заднего сидения Куба. — Слышь? Шестьсот…
— Чего шестьсот? — проорал в ответ Жлоб.
Он чувствовал, что в груди бешено молотится сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.
— Баксов наварили… Шестьсот баксов… За мою жизнь…
Куба зашелся каким-то диким нечеловеческим смехом, похожим на рыдание. От этого смеха мурашки по коже бегали. А потом затих и, сколько не звал друга Жлоб, тот не отзывался. «Опель» съехал на обочину, Жлоб вывалился из салона, распахнул заднюю дверь. Куба лежал на боку между сидениями и, кажется, не дышал.
Жлоб, боявшийся покойников, почувствовал дрожь в коленях, он метнулся к багажнику, открыл крышку и долго шарил внутри, пока не нашел китайский фонарик с длинной рукояткой. Пересилив страх, Жлоб с ногами забрался на заднее сидение, посветил в черное лицо друга, потормошил его за плечо. Никакой реакции, только голова мотнулась из стороны в сторону, и все.
На коже столько сажи и копоти, будто Куба из печной трубы вылез. От рубахи и штанов остались обгоревшие лохмотья, и они еще дымились. Опаленные огнем волосы превратились в темный нарост на голове, будто череп покрылся темной коростой. Кожа на щеках и губы потрескались, в этих трещинах выступила желтоватая сукровица. Почувствовав позывы тошноты, Жлоб вытащил из-под колена последние две бутылки пива, открыл пробки зубами. И полил пивом Кубу. Потер рукой его лицо и грудь ладонью и снова полил пивом из второй бутылки. Толку чуть, только копоть размазал.
— Чего?
Куба широко открыл глаза, и стало еще страшнее. Глазные яблоки, кажется, тоже закоптились, сделались какими-то серыми.
— Ничего, — сказал Жлоб и не услышал своего голоса. — Как ты?
— Деньги забрать хочешь?
— Ты лежи, — прошептал Жлоб. Слава богу, друган жив, только поджарился, как картошка на костре. От нестерпимой боли у него с головой полный разлад. — Лежи. Мы к доктору едем. На месте будем уже минут через десять. Потерпеть надо.
— Деньги хочешь забрать? — Куба заплакал. — Мою долю… А я не дам…
— Мне не нужны твои деньги, — Жлоб всхлипнул, едва сдерживая рыдания. — Ты только потерпи.
— Хер тебе, а не деньги, — черным языком Куба слизывал пивную пену. Он не понимал слов. — Отсоси…
Всхлипнув, Жлоб снова сел за руль и погнал машину дальше. Дождь кончился, свет фар, отраженных лужами, блестел, как самоварное золото.
Большой дачный поселок утопал в темноте, только на главной улице каким-то чудом сохранились два подслеповатых фонаря. Жлоб скорее интуитивно, чем по памяти, нашел нужный поворот и нужный дом, спрятанный в темноте сада, остановился впритирку с низким штакетником забора.
— Я сейчас, — сказал он. — Ты жди. Просто лежи и не шевелись.
Выбежав из машины, он толкнулся в незапертую калитку. Гремя цепью, из темноты выскочила белая в темных пятнах собачонка и зашлась пронзительным лаем, норовя тяпнуть названного гостя за ляжку. Жлоб, остановился, сжал кулаки и сквозь оскаленные зубы прошипел:
— Сейчас сам тебе горло перегрызу, тварь.
Собачка, видно, поняла смысл слов и серьезность намерений этого мерзкого существа, пропахшего бензином и гарью. Она больше не тявкала, пятясь задом, заползла в конуру и не высунулась. В доме светились два окна, и еще на застекленной веранде горела лампочка. На занавески ложились чьи-то тени. Слава богу, значит, Кучушев на месте.
Через пять минут машину загнали на участок и, врач, согнувшись на заднем сидении машины, осматривал Кубу. Жлоб включил верхний свет и светил фонарем на своего друга, а сам отворачивался в сторону, когда Куба протяжно стонал. Потому что не было сил смотреть на все это. Кучушев вылез из салона и потряс кудрявой головой.
— Твоего кореша надо в областную больницу везти, — тихо сказал он. — Иного выхода нет. Обожжено примерно восемьдесят процентов тела. В домашних условиях ничего сделать нельзя. Ничего… Он жив по недоразумению. Потому что еще молодой.
— У меня есть деньги. Примерно двести баксов. И у него в лопатнике еще около шести сотен. Я же не забесплатно прошу. А, хороши деньги. Считай, твои.
— Мы зря теряем время, — снова покачал головой Кучушев. — Разговорами ему не поможешь.
— Я же говорю: деньги есть…
— Тут дело не в деньгах.
Жлоб шагнул вперед, сграбастал врача за ворот рубахи и сдавил горло пальцами. Нащупал кадык, твердый, как грецкий орех, сдавил его пальцами.
— Ты что мелешь, гад, — голос Жлоба вибрировал. Он не мог поверить, что попусту потерял столько времени, а Кучушев палец о палец ударить не хочет. — Да я тебя, срань такая, прямо тут удавлю.
— А-а-а-а… Отпусти. Больно…
Кучушев кое-как освободился от тисков, сжимающих кадык, и отдышался.
— Ты что, совсем… Так ведь убить можно. Невзначай.
— И я сделаю это, — кивнул Жлоб. — Если еще раз скажешь «нет», считай, что ты уже дуба врезал.
— Все, что я могу, это немного облегчить его страдания, — замялся Кучушев. — У меня в заначке есть морфин. Твой друг после укола, по крайней мере, не впадет в болевой шок…