— Послушайте, вы же совершенно забыли про мост! — возмущенно воскликнет сиднеец, если ему попадет на глаза моя книга.
Мост, о котором идет речь, связывает две половины города и представляет собой исполинскую дугу с подвешенной к ней автомобильной дорогой. Он бесспорно красив и производит внушительное впечатление, но в мире много красивых мостов, а из иностранных гостей мало кто специально интересуется мостостроительском. Сиднейцы никак не могут этого понять. Забыть похвалить мост — самое страшное преступление; о нем положено говорить с великим уважением, даже с благоговением. Когда мельбурнцы, заклятые враги сиднейцев, хотят как следует поддеть их, они называют мост «вешалкой». Но эти завистливые недотепы из Мельбурна только на глупости и способны. От иностранного гостя ждут большего ума, и его без конца спрашивают, видел ли он мост.
Долго я по своей наивности ограничивался кратким «да». Действительно, странный вопрос — мост огромен, его видно на десятки километров вокруг. Я добавлял еще, что проезжаю по нему несколько раз в день. Но постепенно до меня дошло, что собеседники ждут не просто более внимательного отношения к мосту — я должен был при каждом удобном случае по собственному почину подробно излагать, какие эмоции вызывает во мне контакт с мостом. Как меня ни наставляли на путь истинный, я не мог заставить себя стать паломником и лишь в один из наших последних дней в Сиднее отправился в экскурсию на мост. А точнее, меня туда чуть не силой затащил один местный патриот, от которого я надеялся получить сведения, касающиеся трудоустройства аборигенов. Рой (так звали моего добровольного гида) работал в конторе по трудоустройству, он очень любезно принял меня в своем кабинете, и мы долго говорили о проблеме аборигенов, пока я — не помню уж по какому поводу — не обмолвился, что еще не побывал на обзорной вышке моста. Он тотчас вскочил на ноги и вызвался мне помочь.
— Но разве тебе можно сейчас уходить с работы? — неуверенно осведомился я.
— Конечно! — рассмеялся Рой. — В другой день посижу подольше.
Мне оставалось только сказать спасибо и следовать за ним. Через полчаса мы стояли на верхней площадке одной из двух башен в южной части моста. Рядом выстроилась группа туристов, которым гид читал лекцию.
— Вы находитесь на самом большом в мире висячем мосту, с самой широкой в мире проезжей частью — шесть рядов автомашин, два трамвайных пути, два железнодорожных, два тротуара для пешеходов, — скромно начал гид.
Далее последовала лавина английских мер, которые я, чтобы не скучать, переводил в метрические. Действительно, внушительные цифры: длина моста 1150 метров, ширина 48,8 метра. Длина висячего пролета 503 метра, полотно шоссе находилось в пятидесяти двух метрах над водой. Гид бодро перечислял, сколько заклепок и краски ушло, но меня это не увлекало, я попросил у одного туриста бинокль и стал смотреть вокруг. Забастовка докеров (которую мы так удачно опередили, сойдя в Аделаиде) продолжалась уже три недели, и «Баррандунья» с явным нетерпением дергала якорные цепи, стоя на рейде под нами в обществе еще десятка судов. Рой все время помогал мне направлять бинокль на объекты, заслуживающие внимания, громко шептал и бурно жестикулировал. Гид сердито взглянул на него и принялся рассказывать, сколько людей попрыгало или упало в воду со времени открытия моста. Оказалось — пятьдесят пять, причем только семеро спаслись. Сообщив это зловещим тоном, гид снова метнул яростный взгляд в Роя, точно предостерегал его. А тот как ни в чем не бывало продолжал громко шептать. В конце концов гид сдался и отступил вместе со своим отрядом. Осталось только двое обвешанных фотоаппаратурой «посторонних», вроде нас.
Рой не замедлил воспользоваться своим торжеством и рассказал все сначала. Потом показал дом губернатора, ботанический сад, Роз-Бэй с роскошными виллами на берегу, самый большой в мире плавучий док, остров, возле которого японские карликовые подводные лодки в войну пустили на дно австралийский транспорт, зоопарк, вход в заброшенные угольные копи под заливом Порт-Джексон и прочие достопримечательности, упущенные гидом. В заключение Рой, взмахнув рукой, сказал:
— Правда, в Сиднее есть что-то американское?
— Американское? — удивился я. — Вот уж не сказал бы.
— Я, конечно, подразумеваю вид, — поспешно добавил Рой. — Образ жизни, разумеется, чисто австралийский, сколько бы ни говорили мельбурнцы, что у нас такие же гангстеры, как в Чикаго. Да ведь ты сам знаешь, мельбурнцы мастера клеветать на нас.
— Ты меня прости, — перебил я его, — но, по-моему, Сидней не американский и не австралийский, а английский. И это относится не только к виду города, но и к нравам, ко всему стилю жизни.
— Возможно, ты прав. Я не был ни в Америке, ни в Англии. И бог с ней с Америкой, а вот дома хотелось бы побывать…
— Дома? Разве ты не здесь родился?
— Как же, — здесь — и я, и отец мой, и дед. И все-таки для меня, как для всех австралийцев, дома — это в Англии.
— Типично английский парадокс, — заметил я.
— Пойдем запьем его кружечкой австралийского пивка, — смеясь, предложил Рой. — Все равно на работу возвращаться поздно.
Я надеялся услышать что-нибудь еще о трудоустройстве коренного населения. К тому же после часа, проведенного на солнцепеке, очень хотелось пить, и я принял приглашение. Найти пивную было нетрудно — они есть в каждом квартале Сиднея. Возможно, слово «пивная» покажется непочтительным в отношении этого замечательного заведения, которое тоже подарено Австралии метрополией. Как и все пивные, которые я видел, она представляла собой комнату с кафельными стенами и цементным полом. В центре была стойка по грудь высотою. Ни столов, ни стульев, никаких украшений. Помещение было битком набито посетителями, которые стояли кучками, держа свои стаканы и беседуя. Мы пробились к стойке и не успели слова сказать, как один из двух барменов подал нам стаканы с пивом. Рой одним духом опустошил свой стакан и заказал еще два.
— Знаю, что можно назвать типично австралийским! — торжествующе воскликнул он, расправляясь со вторым стаканом. — Язык. Мы на свой лад говорим по-английски, верно, соbbеrs?
Все, кто стояли рядом, дружно обернулись и хором ответили:
— Тоо right!
— Мой друг из самой Швеции приехал, — представил меня Рой.
— Му word! — так же дружно удивились они и сердечно пожали мне руку.
Эти два распространенных оборота, выражающие согласие и удивление, я слышал ежедневно с той минуты, как ступил на землю Австралии; знал я и слово соbbеrs — товарищ. Но большинство остальных австралийских слов и выражений, которые я тут же услышал от своих новых друзей, были мне непонятны. Не без удивления я узнал, что fair cow — неприятный человек или неприятное дело, что lolly water означает освежающий напиток, что в Австралии вместо о'кей говорят righto или good-oh, а нашему «у него не все дома» отвечает австралийское to have kangaroos in the paddock. Я решил записать самые выразительные обороты; получился изрядный список. Число добровольных учителей быстро росло, и они старались научить меня также правильному австралийскому произношению. Вскоре я уже усвоил, что все звуки «эй» надо менять на «ай». В этом — главное отклонение от английского произношения; для австралийца rain рифмуется с fine, say с buy, lady с tidy. Не мудрено и запутаться! Так что если австралиец скажет вам, что он going to die, не спешите вызывать врача, возможно, он всего-навсего подразумевает going to-day.
Я угостил своих жизнерадостных преподавателей пивом, но это был явно необдуманный поступок, потому что каждый счел себя обязанным ответить тем же! Уже после семи или восьми стаканов (стаканы были большие) у меня закружилась голова (пиво было крепкое), и я начал опасаться за исход. Меня ожидало чудесное спасение: после еще двух стаканов вдруг раздался повелительный крик хозяина. Половина седьмого, закрываем! Меньше чем через пять минут пивная опустела.
— Рано вы закрываете, — облегченно заметил я.
— Это всего лишь перерыв, — весело объявил Рой. — Чтобы молодожены и те, у кого строгая жена, вспомнили о доме. Через час опять откроют.
Я уже хотел проститься с Роем, но тут он наконец заговорил о теме, ради которой я его, собственно, разыскал. Тогда я передумал и предложил зайти в какой-нибудь ресторанчик или кафе, чтобы спокойно побеседовать. Рой решительно отверг мое предложение; он горячо советовал зайти в другую, очень уютную пивную, она мне непременно понравится. К тому же там мы, наверное, застанем его друзей, которые знают все об аборигенах. Я нерешительно поблагодарил и пошел с Роем. «Другая, очень уютная пивная» (она находилась в противоположном конце города), на мой взгляд, ничем не обличалась от первой. Впрочем, одну разницу я нашел: на стойке высилась колонка монет достоинством в одно пенни. Их очень аккуратно клали друг на друга, и колонка дотянулась почти до потолка.
— На благотворительные цели, — объяснил Рой, видя мое удивление. — Колонка стоит двадцать шесть фунтов. Когда дотянется до потолка, состоится аукцион.
— Аукцион? Кто заплатит за эти монеты больше того, что они стоят?
— Аукцион не из-за монет, а за право сшибить колонку. В прошлый раз до тридцати пяти фунтов цена дошла. Здорово придумано, правда? Хорошо бы сегодня дотянулась.
Рассказывая, Рой успел осушить стакан пива и представить меня — a Swedish bloke[14] — нескольким десяткам посетителей. Последовало неизбежное взаимное угощение. Друзья Роя, знатоки проблемы аборигенов, явно отсутствовали — здесь говорили только о лотереях, сколько тот или иной выиграл или почти выиграл.
— Купим на пару билет тасманийской государственной лотереи? — вдруг спросил меня один из моих новых приятелей по имени Фред.
— А сколько можно выиграть?
— Самый большой выигрыш — пятьсот тысяч фунтов, есть выигрыши поменьше, по пятидесяти тысяч.
Пятьсот тысяч фунтов! Это же шесть миллионов шведских крон. Нет, я ослышался. Спросил снова. Пятьсот тысяч, совершенно точно. И никаких налогов. Правда, лотерейный билет стоил сто фунтов (тысячу двести крон). Даже десятая часть полного билета для меня дорого, к тому же выигрыш составит каких-нибудь шестьсот тысяч крон… И я отклонил предложение. Фред почему-то твердо вознамерился выступить в роли моей фортуны и вытащил с десяток других, более дешевых лотерейных билетов. Пока я выбирал, в одном углу пивной поднялся страшный шум.