– У меня тоже, – сообщает она.
– Значит, нам обоим не повезло.
К моему величайшему удивлению, Марго обнимает меня крепко-крепко. Я обнимаю ее в ответ и целую в макушку.
По прошествии многих часов, когда я уже давно вернулся домой, меня осеняет.
Я держу в руках записку матери, адресованную Джун Эшби, и перечитываю ее в сотый раз. Потом просматриваю распечатанную из Интернета статью о галерее и о смерти Джун. Донна В. Роджерс… Я знаю, что мне делать. Это очевидно. Я ищу номер телефона галереи на их сайте в Интернете. И проверяю, который у них теперь час.
«В Нью-Йорке пять пополудни. Давай, – говорит внутренний голос. – Давай, тебе нечего терять. Может, ее не окажется на месте или она не возьмет трубку. Ну же, звони!»
После нескольких гудков я слышу приятный мужской голос:
– Галерея Джун Эшби. Чем могу быть вам полезен?
Мой английский давно покрылся ржавчиной. В последний раз я говорил на нем много месяцев назад. Я прошу позвать мадам Донну Роджерс.
– Как мне вас представить?
– Антуан Рей. Я звоню из Парижа, Франция.
– Я могу узнать цель вашего звонка?
– Передайте мадам Роджерс, что я звоню по личному делу.
Я говорю с сильным французским акцентом и испытываю от этого огромную неловкость. Собеседник просит меня подождать на линии.
Потом из трубки до меня доносится решительный женский голос. Несколько секунд я молчу, а потом наконец решаюсь:
– Здравствуйте. Меня зовут Антуан Рей. Я звоню из Парижа.
– Понятно, – говорит она. – Вы наш клиент?
– Хм… Нет, – отвечаю я сконфуженно. – Я не вхожу в число ваших клиентов, мадам. Я звоню совсем по другому поводу. Я звоню по поводу… своей матери.
– Вашей матери? – с удивлением спрашивает она. И добавляет весьма учтиво: – Простите, не могли бы вы еще раз повторить ваше имя?
– Рей. Антуан Рей.
– Рей, – повторяет она после паузы. – А вашу мать звали…
– Кларисс Рей.
На том конце провода так долго молчат, что мне уже кажется, будто нас разъединили.
– Алло?
– Да, я слушаю. Вы – сын Кларисс.
Это утверждение, не вопрос.
– Да, я ее сын.
– Вы могли бы подождать минутку, прошу вас!
– Конечно.
Слышу приглушенные голоса, но слов не разобрать, и шуршание бумаг. Потом трубку берет мужчина:
– Не кладите трубку, я переведу звонок на кабинет Донны.
– Антуан Рей, – повторяет она.
– Да.
– Вам должно быть около сорока, не так ли?
– Мне сорок четыре.
– Все сходится.
– Вы знали мою мать, мадам?
– Мы не были знакомы.
Ее ответ разочаровывает меня, но мой английский слишком неповоротлив для выражения чувств.
Она добавляет:
– Но Джун рассказывала мне о ней.
– И что она говорила о моей матери? Вы можете мне рассказать?
После продолжительной паузы она говорит тихо – так тихо, что мне приходится напрягать слух, чтобы услышать:
– Джун говорила, что ваша мать была единственной любовью в ее жизни.
Глава 48
Загородные дома и поля сменяют друг друга со страшной скоростью, сливаясь в сплошную серо-коричневую ленту. Поезд идет так быстро, что капли дождя не успевают упасть на стекла. Последняя неделя вообще выдалась дождливой – вполне типично для конца зимы. Я мечтаю о средиземноморской жаре, о голубизне и белизне, об изнуряющем зное. О, как бы я хотел оказаться сейчас где-нибудь в Италии, например на Амальфийском побережье (несколько лет назад мы с Астрид там побывали), и ощутить сухой, пыльный аромат сосен, растущих на скалистых уступах, подставить лицо соленому и теплому бризу…
Скоростной поезд, следующий из Парижа в Нант, полон под завязку, как обычно в пятницу вечером. Публика в моем купе собралась спокойная: пассажиры читают книги, журналы, работают на компьютере или слушают музыку. Сидящая напротив меня девушка что-то старательно пишет в молескиновом блокноте. Я не могу отвести от нее взгляд. Она в высшей степени соблазнительна – правильной овальной формы лицо, густая каштановая шевелюра, сочный, словно ягода, рот. Руки у нее тоже красивые – с изящными запястьями и тонкими длинными пальцами. Она всего раз удостоила меня взглядом. Мне удается рассмотреть цвет ее глаз, когда она поворачивается к окну. Амальфийский голубой. Рядом с ней упитанный тип в черном поглощен своим смартфоном «Blackberry». Сидящая рядом со мной семидесятилетняя мадам читает сборник стихотворений. Англичанка до мозга костей – растрепанные седые волосы, орлиный нос, улыбка, открывающая красивые зубы, огромные руки и ступни…
Дорога от Парижа до Нанта занимает почти два часа, но я считаю минуты, и мне кажется, что время тянется отчаянно медленно. Я не видел Анжель со дня своего рождения, то есть с января, и сгораю от нетерпения. Моя соседка встает и возвращается из бара с чашкой чая и бисквитами. Она дружески мне улыбается я улыбаюсь в ответ. Симпатичная девушка продолжает писать мужчина в черном наконец убирает свой смартфон, зевает и устало потирает лоб.
Я перебираю в памяти события последних недель. Неожиданное решение Мелани, принятое ею после смерти Бланш: «Что бы ты ни раскопал, я ничего не желаю знать». Враждебность Соланж, когда я упомянул о Джун Эшби: «Не помню, чтобы они с твоей матерью были как-то связаны». И волнение в голосе Донны Роджерс: «Джун говорила, что ваша мать была единственной любовью в ее жизни». Она попросила продиктовать ей мой парижский адрес, поскольку хотела выслать мне кое-какие вещи, которые сохранила Джун и которые могут меня порадовать.
Посылку я получил через несколько дней. Она содержала письма, несколько фотографий и бобину кинопленки формата «супер-8». И записку от Донны Роджерс:
Дорогой Антуан,
Джун бережно хранила эти вещи до самой смерти. Я уверена, что она была бы очень рада, узнав, что они попали в ваши руки. Мне неизвестно, что запечатлено на пленке, Джун никогда мне об этом не рассказывала, и я подумала, что будет лучше, если вы сами это узнаете.
С уважением,
Дрожащими пальцами я развернул письма и, прочитав первые строки, подумал о Мелани. Мне бы очень хотелось, чтобы она была со мной, сидела рядышком здесь, в моей комнате, и мы бы вместе рассматривали эти драгоценные вещи, напоминающие о матери. На первом письме указаны дата и место: 28 июля 1973 года, Нуармутье, отель «Saint-Pierre».
Сегодня вечером я целую вечность ждала тебя на эстакаде. Стало прохладнее, и я предпочла вернуться в гостиницу, думая о том, что на этот раз тебе не удалось ускользнуть. Я сказала, что хочу прогуляться немного после ужина, и теперь спрашиваю себя, поверили ли они моим словам: она смотрит на меня так словно знает, хотя сама я уверена в том, что о нас никто не догадывается.
На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится прервать чтение. Не важно, я дочитаю позже, когда соберусь с силами. Я аккуратно складываю письма. На черно-белых фотографиях запечатлена Джун Эшби, они сделаны в студии профессиональным фотографом. Она была красивой – лицо с четко прорисованными тонкими чертами, пронизывающий взгляд. На обороте своим округлым детским почерком моя мать написала: «Моя дорогая любовь». Есть еще несколько цветных фото моей матери в вечернем сине-зеленом платье, которого я никогда не видел, перед зеркалом во весь рост в незнакомой мне комнате. Глядя в зеркало, она улыбалась тому, кто ее фотографировал. А фотографом этим, думается, была Джун. На следующей фотографии моя мать стоит в той же позе, но обнаженная, сине-зеленое платье лежит у ее ног. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, и немедленно отвожу глаза, потому что никогда раньше не видел мать обнаженной. У меня появляется ощущение, будто я за ней подглядываю. Я не хочу смотреть остальные фотографии. Вся суть любовного романа моей матери, существование которого теперь уже бессмысленно отрицать, содержится в этих вот письмах и фотографиях. А что, если бы Джун Эшби была мужчиной? Нет, это ничего бы не изменило. Во всяком случае, не для меня. Может, Мелани труднее, чем мне, примириться с тем, что у матери была лесбийская связь? И еще хуже пришлось бы отцу… Может быть, поэтому Мелани ничего не хочет знать? В итоге я почувствовал облегчение, что сестры нет рядом, что ей не довелось увидеть эти фотографии.
Потом пришел черед кинопленки. А хочу ли я узнать, что на ней? Что, если там запечатлены слишком интимные моменты. что если, посмотрев, я об этом пожалею? Единственный способ просмотреть ее, это перевести фильм в формат DVD. Я без труда нашел соответствующую лабораторию. Если я завтра утром отправлю км бобину, размноженные в формате DVD копии будут у меня через пару-тройку дней…
DVD-диск лежит сейчас в моем рюкзаке. Я получил его перед посадкой на поезд, и у меня не было времени на просмотр. На обложке надпись: «5 минут». Я достаю диск из рюкзака и нервно тереблю в руках. Пять минут чего? У меня, должно быть, такой взволнованный вид, что симпатичная девушка напротив на мгновение переводит на меня испытующий, но вместе с тем доброжелательный взгляд, затем снова возвращается к своему занятию.
За окном темнеет, а поезд все мчится к точке назначения, покачиваясь в моменты, когда скорость становится максимальной. Ехать еще больше часа. Я думаю об Анжель, которая будет ждать меня на вокзале в Нанте. Ей придется мчаться на мотоцикле под дождем, а от Клиссона до Нанта полчаса пути. Надеюсь, ливень к тому времени закончится.
Я достаю из рюкзака медицинскую карту своей матери. Я уже прочел ее от корки до корки. И ничего нового не узнал. Кларисс наблюдалась у доктора Дарделя с момента свадьбы. У нее часто бывали мигрени и насморк. Ее рост составлял 1,58 метра. Она была ниже Мелани. Весила сорок восемь килограммов – легкая как перышко. Все вакцины были сделаны вовремя. Беременности наблюдал доктор Жиро в клинике «Бельведер», где мы с Мелани появились на свет.