нравственно-этического порядка. При этом все они, в терминах Юргена Хабермаса, выступают как «условия, определяющие ситуацию практического действия <…> как моменты тотальности, которые нельзя развести как живые и мертвые, факты и оценки, неуместные средства и осмысленные цели»145.
С учетом такой вот диалектики можно было бы проанализировать и факт тотального «русского одиночества», о котором писал еще в начале каких-то годов Михаил Осоргин, отмечавший, что в эмиграции, «там, где духовный уровень выше, где углублены интересы мысли и творчества, где калибр человека крупнее, – там русский испытывает одиночество национальное; там, где близких ему по крови больше, – одиночество культурное. Эту трагедию я и обозначаю словами заголовка: русское одиночество…<…> русский за рубежом захирел и сдался, уступив общественные посты иноплеменной энергии… Еврей акклиматизируется легче… – его счастье! Зависти не испытываю, готов за него радоваться. С тою же готовностью уступаю ему честь и место в разных зарубежных общественных начинаниях и организациях… Но есть одна область, где “еврейское засилие” решительно бьёт меня по сердцу: область благотворительности. Я не знаю, у кого больше денег и бриллиантов: у богатых евреев или у богатых русских. Но я совершенно точно знаю, что все большие благотворительные организации в Париже и в Берлине лишь потому могут помогать нуждающимся русским эмигрантам, что собирают нужные суммы среди отзывчивого еврейства. Опыт устройства вечеров, концертов, писательских чтений достаточно доказал, что обращаться к богатым русским – бесполезная и унизительная трата времени…»146.
Промышленников и предпринимателей из числа коренных русских в эмиграции «первой волны», действительно, было немало. Однако, как это ни странно, они не проявляли в массе своей интереса к судьбе национальной культуры, выказывая, как правило, безразличие по отношению к Бунину и другим русским писателям-эмигрантам. В контексте темы «Инородцы – спасители русской культуры в изгнании» отметим также армян и, в первую очередь, деятельность знаменитого в «русском Париже» филантропа Абрама Гукасова147, издателя газеты (1920–1940) и журнала (1949–1974) «Возрождение». Бунин публиковался в газете «Возрождение» до 1927 г., а после войны Гукасов издавал его книги.
Атран же до самой своей кончины платил пенсию Бунину и давал деньги на печатание его книг, которые, правда, особых доходов не приносили. Хорошо информированный Марк Алданов писал по этому поводу В. Н. Муромцевой-Буниной 7 июля 1952 года, что поскольку по смерти филантропа большая часть его состояния перешла Фонду его имени, денежные выплаты «будут продолжаться и, таким образом, Бунины будут обеспечены еще почти на год»148.
Дон-Аминадо (25 апреля/ 7 мая 1888, Елизаветград Херсонской губ. – 14 ноября 1957, Париж).
Начиная с предотъездного одесского периода и вплоть до последних дней Ивана Бунина, его близким заботливым другом становится один из самых популярных литераторов эмиграции поэт-сатирик Дон-Аминадо. С Дон-Аминадо – так подписывал до 1940-х годов свои произведения поэт-сатирик и мемуарист Аминодав Петрович (Пейсахович) Шполянский – Бунин познакомился еще в 1914 г. В «окаянные годы», оказавшись в Одессе, они особенно сблизились, и впоследствии, уже в парижской эмиграции, неизменно сохраняли обоюдную симпатию и все годы, за исключением военного лихолетья (1940–1944), поддерживали близкие дружеские отношения. В письмах149 к Дон-Аминадо Бунин обычно обращается к нему в самой интимной форме: «дорогой друг», «милый, дорогой друг».
В дневниках Буниных его имя мелькает очень часто и, как правило, в контексте всякого рода мелких повседневных ситуаций.
«Болтаем с милым Шполянским, который неизменно острит (Вера Бунина, 17/30 июля 1919 г.)».
«<Алданов рассказывал.> Обедал он вместе со Шполянским, Инбер150 и Габриловичем <Галич>. Пол-обеда шел разговор о Яне.
– И представьте, что очень редко бывает – все четверо хвалили его. Один даже доказывал, что он очень добрый.
– Конечно, Шполянский, – перебила я.
– Почему вы угадали.
– Потому что я знаю, как он относится к Яну (Вера Бунина, 8/21 января 1921 г.)».
«Аминад зашел и рассказал несколько анекдотов (Вера Бунина, 28 дек./8 янв. 1921 г.)».
«От них к Аминаду <…> замучен. Но мил добр, умен (Вера Бунина, 15 апреля 1932 г.)».
«Был Аминад <Дон-Аминадо>. Как всегда, приятен, умен и полон любви к Яну (Вера Бунина, 11 января 1953 г.)»
Аминад Шполянский, публиковавшийся под псевдонимом Дон-Аминадо (с 1940-х гг., – Дон Аминадо) вошел в русскую литературу в начале 1910-х как один из авторов журнала «Сатирикон», но по-настоящему прославился в эмиграции. Там, – в «России, выехавшей за границу», он был «королем юмористов», высмеивавшим нелепые стороны эмигрантского быта, обанкротившуюся либеральную идеологию и т. п. Успехом пользовались его «утренние фельетоны», афоризмы («Новый Козьма Прутков», «Философия каждого дня») и сатирические стихи151. Дон-Аминадо высоко ценили М. Горький, 3. Гиппиус, М. Цветаева, Бабель и даже М. Шолохов. К его авторитету обращается в своей гражданской лирике Е. Евтушенко (см. стихотворение «Сатира знает, как ей поступать»). В книге литературных портретов-воспоминаний Андрей Седых писал:
«Дон-Аминадо <…> принадлежал к тому поколению русских писателей, которое продолжало классическую традицию русского юмора, пропитанную гуманностью и жалостью к человеку. Темы свои он черпал из нашей маленькой жизни. В нем сатирик всегда был сильнее юмориста. Он не только смеялся, но и высмеивал, и высмеивал подчас жестоко"152
В свою очередь Иван Бунин в рецензии на книгу стихов «Дым без отечества» (газета «Общее дело, 27.06.1921, № 346) писал:
«Главное в <…> книге, поминутно озаряемой умом, тонким юмором, талантом – едкий и холодный “дым без отечества”, дым нашего пепелища. <…> Аминадо он ест глаза, буквально до слез».
Весьма примечательно, что первые двенадцать строк из этой рецензии Бунин позднее (1936, 1950 г.) включил в текст воспоминаний «Автобиографические заметки». Оценивая сборник рассказов «Наша маленькая жизнь» (журнал «Современные записки», 1927, № 33), посвященных изображению различных сторон быта «русских парижан», Бунин отметил, что «по-моему <он> гораздо больше своей популярности (особенно в стихах) и уже давно пора дать подобающее место его большому таланту – художественному, а не только газетному, злободневному».
14 декабря 1925 года в ответ на просьбу Дон-Аминадо дать «что-нибудь» для журнала «Сатирикон», издание которого он, как коренной «сатириконец», задумал возобновить в Париже – этот проект удалось осуществить только в апреле 1931 г., когда вышел первый номер журнала – Бунин писал:
«Все дело, однако, в том, есть ли достаточное количество пишущих сотрудников для “Сатирикона”, то есть остряков и художников. Во всяком случае, попытка не пытка. Во главе дела, конечно же, должны стать вы – лучше и выдумать нельзя, что же до меня, т. е. до моего как пишете “ближайшего участия”, то я, полагаю, совсем буду бесполезен, ибо какое же я могу принять не только ближайшее, а даже и просто участие в “Сатириконе”? Вы же знаете, дорогой, как я Вас люблю и ценю Ваш ум донельзя и как я Вам все-таки готов был бы помочь, но что же я могу, повторяю, в этом-то деле? Могу только давать
обычныеСердечно Вас обнимаю и желаю удачи. Еще раз до скорого свидания <…>.
Ваш Ив. Бунин»153.
Яркий литературный портрет личности Дон-Аминадо и его восприятие современниками оставил непременный член «бунинской семьи» Леонид Зуров:
«Хорошо очерченный лоб, бледное лицо и необыкновенная в движениях и словах свобода, словно вызывающая на поединок. Умный, находчивый, при всей легкости настороженный. Меткость слов, сильный и веселовластный голос, а главное – темные, сумрачные глаза, красивые глаза мага и колдуна. <…> Он все видел – жизнь Москвы, Киева, эвакуации. Он встречал людей всех званий и сословий, был своим среди художников и артистов, у него была всеэмигрантская известность, исключительная популярность. В Париже все знали Дон-Аминадо. Без преувеличения можно сказать: в те времена не было в эмиграции ни одного поэта, который был бы столь известен. Ведь его читали не только русские парижане, у него были верные поклонники – в Латвии, Эстонии, Финляндии, Румынии, Польше, Литве. Он сотрудничал в либеральной газете, но в числе его поклонников были все русские шоферы, входившие во всевозможные полковые объединения и воинский союз. Его стихи вырезали из газет, знали наизусть, повторяли его крылатые словечки. И многие, я знаю, начинали газету читать с злободневных стихов Дон-Аминадо. <…> Сила воли, привычка побеждать, завоевывать, уверенность в себе и как бы дерзкий вызов всем и всему – да, он действовал так, словно перед ним не могло быть препятствий. Жизнь он знал необыкновенно – внутри у него была сталь, – он был человеком не только волевым, но и внутренне сосредоточенным. Он любил подлинное творчество и был строгим судьей. В глубине души он был человеком добрым, но при всей доброте – требовательным и строгим. В жизни был целомудренным и мужественным. Меня поражало его внутреннее чутье, а главное – сила воли и чувство собственного достоинства, а человек он был властный и не любил расхлябанности, болтливости, недомолвок и полуслов. <…> его не только слушали, но и побаивались»154.
Иван Бунин называл Дон-Аминадо «одним из самых выдающихся русских юмористов, строки которого дают художественное наслаждение». Эта высокая оценка и в наше время разделяется историками литературы.
Именно Дон-Аминадо принадлежит знаменитый афоризм: «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным», – а также такие вот провидческие строки:
«Все возможно… Возможно и то, что грядущим поколениям даже и наша судьба покажется заманчивой. Ибо окажется, что мы присутствовали всего-навсего при конце капитализма, а их под конец социализма угораздило попасть».