Не наше, может быть, дело судить Куприна и Бальмонта (который, по всем вероятиям, еще хуже ответил), можно только обеими руками подписаться под словами Ив. Ал<ексееви>ча, что никто бы из нас на их месте так Роз<ента>лю не ответил (между тем при мне Бунин просил Розенталя тогда включить Бальмонта четвертым, чего Р<озенталь> не хотел и не предполагал). Но оставим их в стороне, тем более что это душевногорькое обстоятельство имеет для нас ту облегчающую сторону, что мы теперь уже и возможности не имеем хлопотать для устроения для них вечера в январе <…> Розенталь их лишит подачки. Но тут интересен Розенталь <…> осмеливающийся стать относительно Бунина и Мережковского в позицию моралиста. Для чего же он хотел в четверг “разговаривать” с Д<митрием> С<ергеевичем>? Очевидно, вызвать его, чтобы сказать: “Послушайте, послушайте, за ваш неморальный поступок, вас и Бунина, я вас лишаю моих благодеяний, ваши же добродетельные товарищи – уже получили”.
Замечательно, что ни Бальмонт, ни Куприн ранее ни словом не обмолвились, встречаясь и с Буниным, и с Д<митрием> С<ергеевичем> уже после своего визита к Р<озента>лю; только вчера случайно на улице Куприн рассказал Ив<ану> А<лексееви>чу, и то с пьяных глаз, м. б., оттого Р<озенталь> и на письмо Бунина ничего не ответил, и, конечно, жаль, что, не зная, Ив<ан> Ал<ексеевич> испил и эту чашу напрасного унижения.
Розенталь не знал, с кем он имеет дело, но и мы виноваты, что не поняли, с кем имеем дело. Есть предел всему, однако, и теперь, конечно, ни одной копейки никогда у него ни Бунин, ни М<ережковский> не возьмут. Но Вам, Марья Самойловна, мы будем бесконечно благодарны, если Вы постараетесь все-таки объяснить, хоть по мере возможности, этому господину истинный смысл его поведения с русскими писателями вроде Бунина и Мережковского.
Вы не поверите, как мне больно смотреть на Ив<ана> А<лексееви>ча; у него его чувство гордости, сейчас особенно обостренное, как вы понимаете, – так оскорблено, что это действует на него прямо физически. С Куприным и Бальмонтом он, кроме того, был ближе и сердечнее связан, чем мы.
Простите за эту длинную экспозицию, но я не могла удержаться, чтоб тотчас же с вами всем этим не поделиться, так как вы это понимаете внутренно и можете некоторую моральную помощь и поддержку нам оказать по отношению к господину Розенталю.
Обнимаю вас. Искренно Ваша
3. Гиппиус.
Р. S. Милая М<ария> С<амойловна>, самый факт этого моего письма конфиденциальный. Бунин вам сам все расскажет, а вы это письмо никому не показывайте, прошу вас – разорвите; мне хочется, чтобы вы сразу же знали все факты, как они есть, и знали quoi Vous en tenir. Удручающие подробности. Но это отчасти документ против Куприна и Бальмонта, которых я не хочу судить, – и пусть он формально как бы не существует»173.
Несмотря на ссору с Буниным и Мережковским, Розенталь продолжал оказывать финансовую поддержку русским писателям и деятелям культуры. В 1926 году он, например, открыл для жены А. Н. Куприна переплетную мастерскую.
Судьба, однако, не была милостива к семье Розенталей. Великая депрессия 1930-х разорила фирму, во время немецкой оккупации в одном из парижских пешеходных переходов, предположительно агентами гестапо, был убит младший брат и компаньон Адольф, а в концентрационном лагере Равенсбрюк погибла его сестра.
Сам Леонард сумел перебраться в Португалию, откуда эмигрировал сначала в Бразилию, а затем в США. Он поселился в Нью-Йорке, где, продолжая заниматься торговлей жемчугом, сумел восстановить свое состояние. О филантропической и культурно-просветительской деятельности Леонарда Розенталя в США сведений почти не имеется174, но его дочь Рахель Розенталь (1926–2015) вошла в пантеон славы деятелей американского искусства как выдающийся художник.
Илья Фондаминский-Бунаков (17 февраля 1880, Москва – 19 ноября 1942, Аушвиц, Польша).
Постоянную поддержку Бунину оказывал очень им ценимый и привечаемый Илья Исидорович Фондаминский-Бунаков – фигура воистину уникальная даже в довоенном «русском Париже», отнюдь не обделенном выдающимися личностями. Судя по именному указателю второго тома дневников Буниных175, в их записях 1920–1933 годов имя Фондаминского упоминается чаще всех остальных. Поскольку весь архив И. О. Фондаминского-Бунакова во время его ареста был реквизирован гестаповцами и, по всей видимости, не сохранился, дневниковые записи Буниных являются особо ценным материалом для реконструкции личностных отношений между этими людьми, продолжавшихся более двадцати лет.
Первая запись, касающаяся Фондаминского, сделана Буниным 24 марта/4 апреля 1920 года:
«Сегодня за обедом были Фондаминские. Оба мне нравятся. Он приятный, хорошо разбирающийся во всем человек».
До Революции профессиональный революционер и одновременно очень состоятельный буржуа Фондаминский-Бунаков являлся видным руководителем партии социалистов-революционеров (эсеры). Он не только щедро поддерживал ее материально, но и лично курировал деятельность боевой группы Б. Савинкова, которая планировала и осуществляла террористические акты против высшего руководства России, в том числе самого императора. В Февральскую революцию Фондаминский-Бунаков, проявивший себя как пламенный оратор и оригинальный политический мыслитель176, был комиссаром Временного правительства и депутатом Учредительного собрания от Черноморского флота.
«Фонд<аминский>, М. С. <Цетлина> и многие другие родились и учились в Москве. <…> потом уехали в университет в Германию. Вернулись к 1905 г. уже соц<иалистами> револ<юционерами>, потом тюрьма, ссылка, эмиграция. Все видели, кроме слона, т. е. народа» (Иван Бунин. 23 <марта>/5 <апреля> 1920 г.)».
«Ян <Бунин> доказывал, что ни один класс не сделал так много бескорыстного, большого, как дворяне. Фондаминский утверждал, что когда дворянин делает что-то большое, то он больше не дворянин, а интеллигент. – Ну, прекрасно, – согласился Ян, – скажем тогда. Что лучшее, что было и есть в интеллигенции, дано дворянским классом» (Вера Бунина, 13/26 декабря 1921 г.)».
«Фондаминский: Вы говорите, мужик лентяй. Но он расковырял шестую часть земного шара. Никуда негодный народ, а создал лучшую литературу в мире, создал лучшее государство по могуществу, обработал большую часть земли. Ян <Бунин>: русский народ также талантлив, как и всякий другой народ. Всякий народ талантлив по-своему. Русский мужик не любит ковырять на одном месте. Поковыряет и идет дальше. Он не любит, не умеет обрабатывать. Фондаминский: Никто так много не обработал земли, как русский мужик, однако. Это колоссальная заслуга перед культурой. Ян <Бунин>: Какая это заслуга – бросил зерно в землю. Вот испанская культура пришла в Америку и создала кое-что. А у нас что? <…> Фондаминский: Франция скорее погибнет, чем Россия. <…> Франция разлагается. <…> Русский пьяница, а душа крепкая. Пьяный, грозный, распутный, а душа есть. Потому и гунны пришли, что Рим разложился» (Вера Бунина, 19 мая 1921 г.).
«Уехал Ил<ья> Ис<идорович> и целый день грустно» (Вера Бунина. 17 июля 1926 г.)».
«Илюша предстал перед нами в новом свете. Да, роль его не малая была, и он увильнул от ответственности, уехав комиссаром в Севастополь. Меня порадовало, что я верно чувствую его. Он вовсе не такой “милый простой человек”, “добрый и умный”, нет, он с большими провалами и ум его не свободен. И не только Керенский забывал “о России” и не понимал ее, но так же и Илюша. Это теперь, 7 лет проучившись, стал понимать, хотя и по-своему, что такое Россия, что такое государство. Да и то я не уверена, что в критический момент он <не> пожертвует партией для России» (Вера Бунина, 11 ноября 1926 г.)».
«Я: Завидую Вам, что вы знаете, что нужно в данный момент. Абсолютной истины нет, и история только и делается людьми, которые знают “истину”. Ил<ья> Ис<идорович>: Да, это правда.<…> Сейчас мне кажется, что правильный путь это духовно-национально-социалистический» (Вера Бунина, 24/14 мая 1928 г.)».
«Скучно как-то без Илюши. У него драгоценная черта – от всего брать maximum и всему радоваться, Как жаль, что у него нет детей, он был бы хорошим отцом. <…>
Перед отъездом он внезапно сказал: – А есть у вас образ? – Я показала ему образок Яна, благословление матери. – Хорошо бы повесить его в столовую. А? – Я поняла, ему самому не ловко, а хочется, чтобы дом был благословен (Вера Бунина, 3 июля 1929 г.)».
«<…> Была у Мережковских, взяла следующие тома Пруста. <…> Они все очень огорчены, что не будет войны с Китаем. – “А вот все Илюши, Милюковы за величие России”. “Илюша очень хороший, но он не русский, не чувствует России по-нашему, он хороший еврей”» (Вера Бунина, 22 июля 1929 г.).
Эмигрировав в апреле 1919 г. из Одессы (где он подружился с Буниными) во Францию, Илья Фондаминский развил в Париже бурную деятельность, играя «большую роль в общественно-культурной жизни русской эмиграции. Он был одним из редакторов ведущего журнала эмиграции “Современные записки” (1920–1940). Благодаря Фондаминскому журнал был открыт для авторов различных направлений общественно-политической мысли и различных литературных течений. Так, в журнале публиковались работы Л. Шестова,
С. Франка, Г. Флоровского, Д. Мережковского; художественные произведения И. Бунина, В. Набокова, А. Ремизова, М. Алданова. Фондаминский оказывал большую помощь деятелям русской культуры. Так, он оплатил издание книг (восемнадцать тысяч франков) тех авторов, чьи работы были напечатаны в журнале, помогал начинающим писателям, занимался организацией различных литературных вечеров, в том числе В. Набокова. По инициативе Фондаминского и во многом на его средства был создан Русский театр в Париже. В эмиграции Фондаминский постепенно стал консервативно-христианским мыслителем. В журнале “Современные записки” публиковалась серия из 17-ти статей Фондаминского под общим названием “Пути России”, где, в частности, самодержавие названо “политической верой русского народа”, а Московское царство – “высшим раскрытием русской идеи в прошлом”. Фондаминский видел спасение России в своеобразном синтезе идей христианства, социализма, самодержавия и свободы. Он считал, что небольшая группа его единомышленников может изменить судьбу России, и мечтал о создании своеобразного “ордена” для осуществления этого. Фондаминский был инициатором и редактором журнала “Круг”, объединившего молодых русских литераторов, многие из которых находились под влиянием