<его> идей <…>. Фондаминский был также редактором христианских религиозно-философских журналов “Путь” и “Новый град” и оказывал им финансовое содействие»177.
Из убежденного социалиста-революционера еврейского происхождения Фондаминский очень быстро превратился в верующего христианина. Большую роль в его духовном перерождении, несомненно, сыграло тесное дружеское общение с его однопартийцем, поэтом и общественным деятелем Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой178. В годы нацистского лихолетья Илья Фондаминский, как еврей, и мать Мария – за помощь преследуемым гестапо евреям, были отправлены нацистами в концлагеря уничтожения179, где и погибли.
«Илья Фондаминский был праведник. Так говорят о нем все его хорошо знавшие. Не все одинаково, но в долгом о нем разговоре слово это мелькнет неминуемо. Трудно думать, что вот среди нас, в нашей плохой и злой жизни жил человек, которого можно назвать таким именем. Жил нашей жизнью среднего русского интеллигента, не проповедовал, не учил, не юродствовал и был праведником. Достоевский, рассказывая о таком же праведнике, сделал его эпилептиком и даже назвал “идиотом”. Это необходимо было, чтобы легче, убедительнее и приемлемее стало такое чудо – жизнь праведника среди нас. В своей прекрасной статье о нем (Новый журнал, книга 18я) Г. П. Федотов180, называя И. Фондаминского праведником, делает странное замечание: “Правда, шансов на канонизацию у него, еврея и эсера, не много…”181 Но разве апостолы и святые ранней зари христианства не были почти сплошь евреями? И разве не было среди канонизированных праведников людей с самым лютым звериным прошлым, пострашнее эсеровских речей Илюши Фондаминского? Но в этих строках превосходной статьи Г. П. Федотова очень значительно, что такой вопрос, хотя бы с полуотрицательным ответом, мог быть поставлен. <…> Многие ставили ему в упрек, что в привязанности его нет горячей любви, что он “тепленький” и любит всех одинаково, а каждому другу, естественно, хочется быть исключительным и единственным. <…> Я никогда не упрекала его за тепленькую любовь. Ведь эта всемирная любовь, любовь жертвенная к человеку, а главное, мука за его страдания, это и был его тайный, подспудный огонек, пламени которого мы не видели, но тепло чувствовали. Это и есть идеальная христианская любовь, та самая, которая “не ищет своего” и которую с таким трудом воспитывают в себе монахи. <…> Он очень увлекался своей работой – писал “Пути России”. Но и вся жизнь его, обращенная к людям, была очень деятельная. У него был необычайный организаторский талант. Думаю, что и развился у него этот талант от постоянного старания помочь людям, придумать для них какой-нибудь выход. Так он устроил ряд докладов, чтобы спасти “Современные записки”. Основал орден “рыцарей русской интеллигенции”. Рыцари бегали, продавали билеты, создалось соревнование, и дело удалось великолепно. Чтобы поддержать парижских поэтов, основал “Круг”, члены которого должны были продавать книжку очередного поэта и на вырученные деньги печатать книжку следующего. Все было организовано умно и осторожно, самолюбие не было задето, каждый работал для себя и для других, и не чувствовалась рука благотворителя, которая все-таки создавала и направляла все дело.
<…> Когда началось немецкое наступление, я, по совету Илюши, уехала в Биарриц182. Сам Илюша тоже скоро уехал. Мне рассказывали его друзья, с которыми он проводил свое последнее лето где-то около По183, о том душевном смятении, в котором он находился, не зная, как поступить. Его звали в Америку, и уже все было готово для его отъезда. Там были почти все друзья и единомышленники, весь тот культурный центр, к которому принадлежал Илюша. И там была возможность жить и работать. Но во Франции оставались те, которые уехать не смогли. Оставался лучший его друг, Мать Мария, и многие тихие, невидные и безымянные, духовно с ним связанные. И ему было бы стыдно перед ними за то, что поберег себя. Нет, он уехать не мог. Перед ним уже обозначилась другая дорога. И он вернулся в свой пустой жуткий дом. Вернулся ждать – да свершится. <…>
Немецкую победу Илюша переживал очень тяжело. <…> Еще до моего отъезда он часто в каком-то истерическом исступлении говорил мне: “ <…> Не падайте духом! Демократии победят. В конце концов, они должны победить. Верьте мне”. У него была великолепная библиотека. Многие советовали ему до победы демократий раздать ценные книги спрятать их у арийских друзей. Он не слушал и не интересовался такими советами. <…> Какой-то культурный немец заинтересовался его библиотекой. Пришел, посмотрел на книги, посоветовал Илюше их продать. Илюша объяснил, что книги ему нужны для его большой работы. Немец пожалел, что книги нужны, и ушел. А через несколько дней явился в отсутствие Илюши с солдатами и с заранее заготовленными ящиками, уложили и увезли всю его библиотеку. Он тогда не уехал и даже не скрылся, не ушел из дому. Покорно ждал. Иногда входил в свой большой кабинет, смотрел на ободранные полки, на ограбленные шкапы, говорил растерянно: – Как же я буду работать без книг? Но печалился недолго. – Как-то нехорошо, чтобы в распоряжении одного человека была такая масса книг. Ведь я преспокойно могу ходить в Национальную библиотеку. Так он и сделал. И работы не прерывал. Писал свои “Пути России”. <…> Конец Илюши Фондаминского покрыт тайной. Следы потеряны. Прошел слух, будто ему удалось пробраться в Россию, что даже кто-то слышал оттуда его голос по радио. Но это уже легенды. Никто ничего не знает, и никто не хочет простой, злой правды. Утешаем друг друга легендою, хотя правда его выше нашей утекающей фантазии. Жил праведником и принял мученическую смерть добровольно и радостно»184.
Хотя архив Ильи Фондаминского, конфискованный гестапо, считается утерянным, его деловая переписка с Буниным по счастью сохранилась в архиве журнала «Современные записки» и в настоящее время полностью опубликована185.
Вспоминая Илью Исидоровича Фондаминского-Бунакова, даже отнюдь не склонный курить кому бы то ни было фимиам В. Набоков-Сирин, в своей книге «Память, говори» писал, что с Буниным «мы встречались довольно часто, но всегда на людях, обычно в доме И. И. Фондаминского (святого, героического человека, сделавшего для русской эмигрантской литературы больше, чем кто бы то ни было, и умершего в немецкой тюрьме)» 186.
Сергей Цион (3 октября 1874, С.Петербург – 5 июня 1948, Стокгольм)
Среди лиц еврейского происхождения, помогавших Бунину выживать в годы войны, несомненно, следует отметить Сергея Анатольевича (Самуила Ароновича) Циона (Сиона), который организовывал и координировал материальную и продовольственную помощь, оказываемую Бунину рядом шведских организаций и частных лиц в 1940–1947 годах. Кроме того, Цион в меру своих возможностей всячески способствовал продвижению книг Бунина на шведском рынке. Сын военного врача, штабс-капитан С. А. Цион, являвшийся членом РСДРП, был и одним из руководителей Свеаборгского восстания в Финляндии 18–20 июля 1906 г. Примерно в это же время он порвал с социал-демократами и перешел к эсерам. Чудом избежав смерти (несколько десятков его товарищей из числа восставших были расстреляны полевым судом), бежал заграницу, в Англию. Работал там журналистом. Сотрудничал в изданиях «Школа и Жизнь» и «Северная Правда». Затем вернулся в Финляндию, и в революцию 1917 года был эсером-оборонцем, одним из руководителей финляндской организации эсеров. В 1918 году выехал из России и, поселившись в Швеции, отошел от политики. Занимался литературной деятельностью (под псевдонимом Антон Горемыка) и особенно активно публицистикой. Считался в скандинавской прессе «знатоком» России. Ярым антибольшевиком он оставался до конца своих дней, а к 1932 году отошел даже от умеренно-социалистических взглядов187.
Один из соратников Циона по революционной деятельности, опубликовал свои воспоминания о нем188. В целом о Ционе у него «остались самые теплые и дружеские воспоминания», хотя «…тогда меня удивляла какая-то крайняя непоследовательность, неуравновешенность, экспансивность Сергея Анатольевича. Прежде всего, его разнообразные, прямо пестрые интересы. Немного к киргизской музыке, чуть-чуть о русской женщине. Переводит книгу тогдашнего антимилитариста, теперь мракобеса Гюстава Эрве189. В прошлом среди трудов С. А. перевод полного собрания сочинений Поль де Кока190. Теперь, в 1905-06 г. С. А. интересуется эсперанто, изучает всевозможные варианты Шекспировского Гамлета. Буквально обо всем знает все. Много пишет то там, то сям, и все о разном».
Бунин наверняка встречался с Ционом в Стокгольме в 1933 г., но произошло ли знакомство именно тогда – неизвестно. К сожалению, Сергей Цион не оставил не только воспоминаний, но даже и самых общих сведений о своей непростой биографии. А следы его многогранной деятельности встречаются порой в самых неожиданных местах. К примеру, в 1906 г. в стокгольмской газете он опубликовал репортаж о землетрясении в Сан-Франциско. В 1930 г. Цион издавал на шведском языке «новую иллюстрированную рабочую газету» «Русские новости» (выходила она в виде ежемесячника тиражом 10 000 экземпляров под лозунгом «Правду о Советском Союзе шведскому народу!» и большое внимание уделяла антирелигиозной кампании и гонениям на церковь в СССР)191. Вот, например, весьма характерная выдержка из переписки Бунина с Ционом:
«En russe
21 февр. 1942 г. Villa Jeannette, Grasse, А М.
Дорогой Сергей Анатольевич, получил за последнее время три Ваших письма – от 24 янв<аря>, 30 янв<аря> и 5 февр<аля>. Простите, что отвечаю не сразу – трудно было (и есть) взяться за перо: во-первых, без топки в доме так дьявольски холодно (особенно последний месяц, когда у нас даже при солнце не тает снег, очень нередкий гость в нынешнем году), что весь день сидишь в меховых (еще из России привезенных) перчатках, а у меня и без того стала леденеть, мертветь и кипеть мурашками правая рука (от задержки кровообращения, по причине такой гнусной и нищей пищи, которой даже и сам св. Антоний не знал), во-вторых, от этой же пищи, начинаю терять всякую волю и решимость сесть за письменный стол, – все больше лежу, как лежат те