<…>. Не записался и в “Союз Журналистов”, так что вчера не исключал Толстого. Кажется, сегодня состоится его шутовское выступление <…>. Я ни Толстого, ни Горького ни разу не встречал нигде. Они здесь основывают толстый журнал. Развал здесь совершенный, и после Парижа Берлинская колония представляется совершенной клоакой…»
26 июня:
«…Мои наблюдения над местной русской литературной и издательской жизнью ясно показали мне, что литература на % превратилась в неприличный скандальный базар. Может быть, так, впрочем, было и прежде. За исключением Вас, Куприна, Мережковского, почти все новейшие писатели так или иначе пришли к славе или известности через скандал. У кого босяки, у кого порнография, у кого “передо мной все поэты предтечи” или “запущу в небеса ананасом” или “закрой свои бледные ноги” и т. д. Теперь скандал принял только неизмеримо более шумную и скверную форму, Вера Николаевна <Бунина> пишет мне, что Алексей Николаевич “дал маху”. Я в этом сильно сомневаюсь. Благодаря устроенному им скандалу, у него теперь огромная известность, – его переход к большевикам отметили и немецкие и английские газеты. Русские газеты всё только о нем и пишут, причем ругают его за направление и хвалят за талант, т. е. делают именно то, что ему более всего приятно. Его газета “Накануне” покупается сов<етской> властью в очень большом количестве экземпляров для распространения в Сов. России (хорошо идет и здесь); а она Алексею Николаевичу ежедневно устраивает рекламу. <…>
<…>
…Недавно я обедал вдвоем с Андреем Белым в ресторане <…>. Он – человек очень образованный, даже ученый – из породы “горящих”, причем горел он в разговоре так, что на него смотрел весь ресторан. В общем, произвел он на меня, хотя и очень странное, но благоприятное впечатление, – в частности, и в политических вопросах, большевиков, “сменовеховцев” ругал жестоко. А вот подите же: читаю в “Эпопее” и в “Гол<осе> России” его статьи: “Всё станет ясным в 1933 году”, “Человек – человека”, тонус Блока был культ Софии, дева спасет мир, был римский папа, будет римская мама (это я когда-то читал у Лейкина, но там это говорил пьяный купец) – и в каждом предложении подлежащее поставлено именно там, где его по смыслу никак нельзя было поставить. Что это такое? Заметьте, человек искренний и имеющий теперь большую славу: “Берлинер Тагеблат” пишет: “Достоевский и Белый”… В модернистской литературе он бесспорно лучший во всех отношениях».
8 сентября:
«…Толстой, по здешним понятиям, “купается в золоте”. Один Гржебин отвалил ему миллион марок (за 10 томов) и “Госиздат” тоже что-то очень много марок (за издание в России). Алексей Николаевич, по слухам, неразлучен с Горьким, который, должен сказать, ведет себя здесь с гораздо большим достоинством, чем Толстой и его шайка. Я по-прежнему их не вижу <…>».
12 ноября 1922:
«…Едва ли нужно говорить, как я понимаю и сочувствую настроению Вашего письма. Знаю, что Вас большевики озолотили бы, – если бы Вы к ним обратились (Толстой <…> говорил <…>, что Госиздат купил у него 150 листов – кстати, уже раньше проданного Гржебину – и платит золотом). Знаю также, что Вы умрете с голоду, но ни на какие компромиссы не пойдете. Знаю, наконец, что это с уверенностью можно сказать лишь об очень немногих эмигрантах.
<…>
…Вижу лиц, высланных из Сов. России: Мякотина11 (он настроен чрезвычайно мрачно – вроде Вас), Мельгунова12, Степуна13. Вчера Степун читал у Гессена14 недавно написанный им роман в письмах. Видел там Юшкевича, который Вам очень кланялся. Не так давно был у Элькина15, познакомился там с Бор<исом> Зайцевым; он собирается в Италию, да, кажется, денег не хватает. Был у меня Наживин – я его представлял себе иначе…»
Жизнь в Берлине становилась все тяжелее, поэтому в письмах 1923 г. Алданов уделяет много внимания финансовым вопросам, положению книжного рынка, начавшемуся отъезду русских эмигрантов из Берлина в Париж.
9 марта:
«… Переводы на “высоковалютные языки” для нас спасение. <…> обещали навести справки о том, как устраиваются скандинавские и голландские переводы. Всё, что узнаю, я немедленно Вам сообщу. О Франции и об Англии, очевидно, Вам хлопотать не приходится. <…> Здесь книжное дело переживает страшный кризис. Поднятие марки разорило дельцов, и цены растут на всё с каждым днем. Никакие книги (русские) не идут и покупают их издатели теперь крайне неохотно».
5 августа:
«…Предстоит очень тяжелая зима. Боюсь, что придется отсюда бежать, – не хочу быть ни первой, ни последней крысой, покидающей корабль, который не то, что идет ко дну, но во всяком случае находится в трагическом положении. Немцам не до гостей. Куда же тогда ехать? Разумеется, в Париж. Но чем там жить? Это, впрочем, Вам всё известно. Вероятно, и Вам живется невесело…»
Далее Алданов извещает Бунина:
«…Толстые уехали окончательно в Россию… Так я ни разу их в Берлине и не видел. Слышал стороной, что милостью их не пользуюсь».
22 августа, письмо к В. Н. Буниной:
«…Жаль, что об П. А. Вы только и сообщаете: пишет, – без всяких других указаний. Слава Богу, что пишет. Особенно порадовало меня, что и И<ван> А<лексеевич> и Вы настроены хорошо, – я так отвык от этого в Берлине. Здесь не жизнь, а каторга. <…> Печатанье книг здесь почти прекратилось <…> и мне очень хочется убедить какое-нибудь издательство из более близких <…> перенести дело в Париж и пригласить меня руководителем. <…> Но это вилами по воде писано. Ничего другого придумать не могу. А то еще можно поехать в Прагу, но получать стипендию я не согласен, да и жизнь в Праге мне нисколько не улыбается. Отсюда все бегут. Зайцевы уезжают в Италию <…>, кое-кто уехал в Чехо-Словакию. Читаете ли Вы “Дни”? Если читаете, то Вам известно, что здесь творится <…>».
26 сентября:
«…Отсюда много писателей едет в Париж – Юшкевич, Осоргин, Ходасевич, Поляков, – чем они все будут там жить? Тэффи уже давно в Париже… Здесь в Берлине жизнь становится всё тяжелее…»
22 августа 1923 года Алданов писал Вере Николаевне:
«… Читаю как всегда, т. е. много. Прочел молодых советских писателей и получил отвращение к литературе. <…> я теперь в 1001 раз читаю “Анну Каренину” – все с новым восторгом. А вот Тургенева перечел без всякого восторга, пусть не сердится на меня И<ван> А<лексеевич>16. Ремизова читать не могу, Белого читать не могу… Очень хороши воспоминания 3. Н. <Гиппиус – М. У.>, особенно о Блоке. Прекрасные страницы есть у Шмелева. Очень талантливо “Детство Никиты” А. Н. Толстого, и никуда не годится “Аэлита”».
В январе 1924 года Бунин устроил в Париже вечер, который прошел весьма успешно, с чем его и поздравляет Алданов в своем последнем письме из Берлина.
9 января:
«О триумфе Вашем <…> я узнал из статей в “Руле” и в “Днях” – надеюсь, что Вы видели напечатанное у нас письмо Даманской (А. Мерич)17… <…> Надолго ли поправил вечер Ваши дела?»
В этом же письме он выражает Бунину благодарность в связи с получением от него лестного отзыва о книге «Девятое Термидора»:
«…Не могу сказать Вам, как меня обрадовало и растрогало Ваше письмо. Вот не ожидал! Делаю поправку не на Вашу способность к комплиментам (знаю давно, что ее у Вас нет), а на Ваше расположение ко мне (за которое тоже сердечно Вам благодарен), – и всё-таки очень, очень горд тем, что Вы сказали».
В начале 1924 года Алданов, сложив с себя редакторские обязанности в газете «Дни», навсегда уехал из Берлина в Париж.
Жизнь в довоенной Франции: 1924–1940 годы
Весной 1924 года Алдановы приехали в Париж и вплоть до ноября жили в квартире Буниных, которые, наняв виллу в Грассе, большую часть года стали проводить на юге. Характер их переписки с середины двадцатых годов несколько меняется. По-прежнему много места уделяя литературной среде как таковой, Алданов значительно чаще говорит в письмах о литературных произведениях, как своих, так и чужих. Это был период подъема в творчестве обоих писателей. Многие лучшие вещи Бунина были созданы им именно в эти годы, на юге Франции, да и Алданов в этот период был исключительно продуктивен. Высоко ценя мнение Бунина, Алданов постоянно извещает его о том, над чем работает, и говорит о своих литературных планах, явно радуясь его положительным отзывам. Сам он быстро реагировал на появляющиеся в печати вещи Бунина, но никогда не разбирал их в письмах, ограничиваясь кратким высказыванием мнения.
По письмам можно проследить литературную работу Алданова этого периода.
13 ноября он сообщает:
«…Я все занят “Чёртовым Мостом”, больше читаю, чем пишу».
Но не только о своих вещах говорит Алданов в письмах к Буниным, часты в них и упоминания о появляющихся в печати произведениях Бунина.
30 марта 1925 года:
«…Очаровала меня первая часть “Митиной любви”; второй – я так и не видел. Счастливый же Вы человек, если в 54 года можете так описывать любовь. Но независимо от этого, это одна из лучших Ваших вещей (а “Петлистые уши” – на зло Вам! – все-таки еще лучше). Некоторые страницы совершенно изумительны. Пишите, дорогой Иван Алексеевич, грех Вам не писать, когда Вам Бог (пишу фигурально, так как я – “мерзавец-атеист”) послал такой талант!».
Интересно, что Алданов никогда не поясняет, почему ему нравится или не нравится какое-либо литературное произведение писателей-современников, особенно русских, но литературные взгляды его очень определенны и устойчивы. Иногда в письмах он высказывает свои мнения и об иностранной литературе. Так, например, 4 мая 1925 года он пишет Бунину:
«…Относительно французских авторов не во всем с Вами согласен (Вы, впрочем, имен не называете). Большинство пишет очень плохо, но далеко не все. И любопытно следующее: у нас теперь пишут много хуже, чем прежде, а у них – наоборот. Ведь Золя в свое время – очень недавно – считался гением, а его теперь стыдно читать. Впрочем, я особенно горячо с Вами не спорю. Большая часть (неоспоримо большая) того, что теперь печатается в мире (я читаю и новых англичан и немцев) и пользуется успехом иногда головокружительным, так мало соответствует моему пониманию искусства, что я перестал себе верить, может быть, мое понимание ничего не стоит. Пиранделло – по-моему, совершенно бездарен, а его произвели в гении».