Над «Жизнью Достоевского» – писателя не любимого ни им, ни Буниным, он, однако, вскоре работать перестал, о чем 4 ноября пишет Бунину:
«… От “Достоевского” я, потратив много труда, времени и даже денег (на книги), окончательно отказался: не лежит у меня душа к Достоевскому и не могу ничего путного о нем сказать».
Затем Алданов, судя по письму Бунину от 21 ноября, взялся за пьесу «Линия Брунгильды»:
«…Я, так и есть, пишу пьесу! Не знаю, напишу ли (скорее брошу…). На собственном опыте убедился, что театр – грубый жанр: пишу все время с чувством мучительной неловкости, – всё надо огрублять, иначе со сцены звучало бы совершенно бессмысленно… <…>».
20 декабря он пишет Вере Николаевне:
«…Сейчас я занят исключительно пьесой. Если не допишу или нельзя будет поставить (печатать незачем и неинтересно), то буду жестоко разочарован. В общем убедился, какой грубый жанр театр, – перечел множество знаменитых пьес, включая нелепого ибсеневского “Штокмана”, который когда-то всем (и мне) так нравился».
В Новогоднем письме от 2 января 1930 года Алданов, поздравляя Ивана Алексеевича, между прочим пишет:
«…Славы Вам больше никакой не может быть нужно – по крайней мере, в русской литературе и жизни. Вы наш первый писатель и, конечно, у нас такого писателя, как Вы, не было со времени кончины Толстого, который “вне конкурса”».
Это сказано сильно. Такие слова, безусловно, льстили самолюбию Бунина. Но и он в долгу не оставался. Так, сообщая Алданову о своем восхищении его новым романом «Истоки», он пишет:
«читал <…> и всплескивал руками: ей-Богу. Это все сделало бы честь Толстому!»26
Здесь нельзя не отметить, что несмотря на все жалобы и сетования Алданова – человека, как уже отмечалось, пессимистического склада, ипохондрика, – все предвоенные годы (военные и послевоенные годы – тоже) он являлся самым читаемым, покупаемым и переводимым писателем русского Зарубежья (sic!)
О своих литературных планах Алданов говорит и в письме Вере Николаевне от 17 января 1930 года:
«…Решил весь 1930 год уделить роману и пьесе. Для “Посл<едних> Нов<остей>” пишу статьи об Азефе! Задумал <…> ряд газетных статей: низы и верхи. В качестве первого “низа” беру Азефа, как величайшего злодея. Первым “верхом” хочу взять Гёте. Но для этого надо поехать в Веймар… всё жду денег… Проклятые издатели, проклятая жизнь!»
В письме от 21 февраля 1931 года, с обращением «Дорогие бельведерцы»27, Алданов благодарит всех за лестные отзывы об очередном отрывке «Бегства», напечатанном в «Современных Записках», и пишет:
«… Отзывом Вашим, дорогой Иван Алексеевич, особенно тронут и ценю его чрезвычайно, – лишь бы только Вы не “разочаровались”. Но если б Вы знали, как литература мне надоела и как тяготит меня то, что надо писать, писать – иначе останешься на улице (а, может быть, останемся всё равно, даже продолжая писать). “Бегство” я надеюсь месяца через 2–3 кончить, – начал писать (и печатать в “Днях”) “Ключ” больше семи лет тому назад. В газеты я полтора года ничего (кроме “заказов”) не давал, – только отрывки из беллетристики, вследствие чего из этих отрывков образовалась книга (“10 симф<оний>”), которая на днях появится. Но что же дальше?»
А 25 апреля испрашивает у Бунина совета: «…Я скоро кончу “Бегство”. Что же делать тогда? Дайте совет (знаю, что не можете, так говорю)».
Но что делать Алданов решил сам – задумал было роман из эпохи XVII-го века, но скоро от этого замысла отказался:
«…Романа из эпохи 17-го века я писать не буду, – только потратил время на чтение множества книг: убедился, что почти невозможно проникнуть в психологию людей того времени. Дальше конца 18 века идти, по-моему, нельзя. Не знаю, буду ли вообще писать роман, но если нужда заставит. <…> то буду писать “современный”»
Но и эти замыслы не осуществились, Алданов стал писать труд по химии, а также продолжать работать над романом «Пещера».
Чрезвычайно высоко ценил Алданов творчество Сирина-Набокова, <прозорливо – М.У.> считая, что «…редкий у него талант и далеко он пойдет, если не сорвется на вынужденном многописании» (письмо Буниной от 21 сентября 1930 года).
А вот интересное признание в письме к Буниной от 28 сентября 1931 года:
«…Очень Вам завидую, что Вы верующая. Я все больше научные и философские книги читаю».
Парижской литературной среде уделено немало места в письмах этого времени, иногда упоминаются литературные вечера – Б. К. Зайцева, Мережковского, французско-русские вечера… <…>. Несколько писем в 1931 году посвящено устройству и описанию вечера самого Бунина, на котором тот не присутствовал и организацию которого взял на себя Алданов.
А вот сообщение от 16 февраля 1932 года:
«…Шлю Вам самый сердечный привет из Секретариата Лиги Наций. Получил от П<оследних> Нов<остей> аванс… и поскакал сюда… Буду писать статьи (если Милюков <главный редактор газеты – М. У.> примет) – и для романа пригодится (это главная причина). Пишу из кофейни секретариата. За столом в нескольких шагах сидят большевики – Литвинов, Луначарский, Радек, <…> и Ланговой28, <…> эксперт, сын царского министра! – <…> Добавлю, что им латышские журналисты, подходившие ко мне, сказали, что это я, и они с улыбочками шепчутся».
Видимо, ездить на аванс было не так уже приятно. 16 марта Алданов пишет:
«…Видно нет на земле не только “счастья”, дорогой Иван Алексеевич, но и одинакового понимания “счастья”: я больше всего хочу жить как Вы – в глуши и (всё-таки) на свободе (т. е. без обязательной ежедневной работы); а Вы “завидуете” моим поездкам!…. Одним словом я ездить закаялся, – только еще запутал свои дела всеми этими поездками… У Вас хоть надежды на Ноб<елевскую> премию. А мне собственно и надеяться не на что».
16 марта 1932 года Алданов пишет Бунину:
«…Два дня пролежал больной, с горя открыл Св. Писание на псалмах Давида, и очень скоро закрыл. Не сердитесь на меня. <…> А вот после этого открыл “Анну Каренину” и, хоть знаю наизусть, дух захватило (последние сцены)… Вот она настоящая книга жизни!»
Летом в письме уже Вере Николаевне – доброй душе, снова звучат горькие жалобы на тяжелую писательскую долю.
11 июля:
«…Мне литература (т. е. моя) ничего больше, кроме огорчений, не доставляет, – это относится ко всему, от “восторга творчества” до “опечаток”».
В это время Алданов интенсивно работает над последним романом своей трилогии – «Пещера», который надеется закончить в 1933 году, «а с ней и всю трилогию, а с ней и свою деятельность романиста <…>…по окончании “Пещеры”, перейду на химию».
Однако книга окончательно завершена была только к началу 1936 г.
11 января 1933 Ландау-Алданова – Буниной:
«Дорогая Вера Николаевна.
Вас тоже еще раз сердечно поздравляю с Новым Годом. Всего, всего Вам хорошего. <…> К сожалению, у Ивана Алексеевича год начался неудачно, но, кажется, уже все прошло, правда?29 Я даже не знала, когда они именно уехали. Узнала к большому своему удовольствию, что Вы все собираетесь переехать в Париж? Давно пора. К чему бороться с течением? Все мы кончим Парижем, и это не так уж плохо30. Я, впрочем, в “городе” уже давно не была. Сижу в Auteuil31, где хоть нет искушений, ничего не хочется. А то в городе все так дешево, распродажи, а купить ничего нельзя. Подождите, в будущем году, когда Вы расстанетесь с лоном природы, Вы в свою очередь проникнетесь этими мелкобуржуазными настроениями.
Пока, до свидания, сердечно целую Вас и кланяюсь всему дому.
Ваша Т. Ландау».
8 апреля Алданов делится с Буниным своими пессимистическими взглядами на будущее:
«…Человечество идет к черту – и туда ему и дорога. Не думайте, что это я, из самодовольства, изображаю провинциального демона. Нет, это мое самое искреннее убеждение <…>».
Бунину, как и другим писателям, в эмиграции жилось нелегко, но судя по дневникам Буниных, 1933 год в финансовом отношении был для них особенно тяжелым. Парижские друзья старались им помогать. Так, 1 июля Алданов сообщает, что решено устроить бридж32 в пользу Ивана Алексеевича, и одновременно опять говорит о прекращении своей деятельности романиста:
«…Я сейчас завален работой: проклятые статьи. Роман пока оставил. Помнится, я Вам писал, что он выйдет двумя выпусками. Первый я уже сдал…; что до второго, с которым кончится и вся эта штука, и моя деятельность романиста, то едва ли я его кончу раньше, как к лету будущего года».
10 сентября Алданов в письме Бунину, как бы между прочим жалуется и на свои финансовые затруднения:
«…Очень рад был Вашей открытке, – конец меня особенно поразил. Всем рассказываю о своей новой черте: любви к смерти. Это главное несчастье: и жизнь надоела и утомила до последнего, кажется, предела, – и умирать тоже нет охоты… <…> У меня всё то же: замучило безденежье. <…> Другим еще хуже: Зайцеву, Шмелеву, Осоргину, не говоря о Бальмонте. Только это и слышишь. И ловишь себя на том, что вне работы только об этом и думаешь».
Взрыв возмущения вызвала у Алданова наделавшая много шуму в эмиграции книга «Поднятая целина» присяжного советского романиста Михаила Шолохова. Вот, что он пишет об этом Вере Николаевне 12 сентября 1933 года:
«…Говорят очень хорош роман Шолохова “Поднятая целина”. – “Отлично”. Достал этот роман – Господи! Делаю все поправки на “недостаток объективности”, на свою ненависть к большевикам и т. д. Но и с этими поправками ведь только слепой не увидит, что это совершенная макулатура. А там он большое литературное событие; да и здесь, кажется, обе газеты отозвались благосклонно. Добавьте к этому невозможно гнусное подхалимство, лесть Сталину на каждом шагу. <…> Почти то же самое теперь происходит в Германии…
Нет, надо бросать это милое ремесло. Оно во всем мире достаточно испакощено».